Митрополит Воронежский и Лискинский Сергий о взаимосвязи церковной и светской жизни в регионе

В материалах сегодняшней прессы нередко «ясно ощущается ее несвобода». При этом в воронежских СМИ «присутствует дух рассудительности», и «это большое счастье». От чего зависимы современные медиа, глава Воронежской митрополии митрополит Воронежский и Лискинский Сергий рассказал в интервью “Ъ-Черноземье”. Также он поделился опытом совместной работы с меняющимися командами областного правительства, объяснил, почему возникают сложности с реставрацией памятников архитектуры и как относится к политическим выступлениям в церковной среде.

— После летних протестов в Москве и последовавших за ними задержаний некоторые священники выступили с открытым письмом к властям и правоохранителям с просьбой проявить милосердие к задержанным в столице. Среди подписантов — священнослужители из Воронежской области. Как вы относитесь к этому выступлению представителей церкви?
— В Воронежской области, насколько я помню, то открытое письмо подписали четыре человека. У нас по этому поводу не принималось никаких мер воздействия, не было притеснений, хотя, я слышал, в других субъектах были какие-то единичные случаи. Сейчас много молодых епископов, у них, может быть, терпения должного нет... Они встречались с этими священниками, спрашивали, что ими руководило, – и все ответили, что испытывали коллективный азарт. Молодежь общается в соцсетях, им стало жалко этих людей, они поставили подписи. Я не знаю, насколько это был обдуманный ими шаг, но когда меня правящие епископы епархий нашей митрополии спрашивали, как реагировать на эту ситуацию, я посоветовал: владыки, забудьте про это, проявите любовь и снисхождение, это не повод для репрессивных мер.

Ситуация, которую мы сейчас переживаем, напоминает мне события столетней давности, даже чуть более ранние — 1905 года. Тогда организовывались кружки, первые профсоюзы, где одновременно изучались и Священное Писание, и политические, марксистские труды. Тогда и случились первые выступления священнослужителей, поддерживавших участников протестов. Священники вместе с народом выходили на улицы, участвовали в митингах, поддерживали петиции протестующих... То, что происходило нынешним летом, напоминает предреволюционные события нашей истории.

Семинаристы меня спросили: “Владыка, скоро Навальный приезжает, благословите нам тоже выйти на улицы?” Я отвечал: “Не вздумайте, это совершенно не ваша задача!”»

Я убежден, что политика не дело церкви. Мы должны строить свои взаимоотношения с обществом так, чтобы в храм мог прийти любой человек: и раскаявшийся гонитель, и тот, кого притесняли. В молитве у церковного алтаря, в беседе со священником каждый должен иметь возможность найти понимание, получить разрешение своих духовных проблем и обрести мир в душе.

— Но это не значит, что представители церкви не могут разделять мнения оппозиции.
— Если ты выступаешь против того, с чем не согласен, — это твое право. Но когда ты встал на какую-то тропу политического противодействия, то должен четко отдавать себе отчет, прав ли ты, и быть готовым, если преступил закон, стать страдающей стороной. Без жертв в политической деятельности, к сожалению, не обходится.

Сегодняшние священники — это в основном молодежь, которая еще до конца не окрепла. Я часто посещаю нашу духовную семинарию. Когда в регионе были волнения, связанные с добычей никеля в Новохоперске, семинаристы меня спросили: «Владыка, скоро Навальный приезжает, благословите нам тоже выйти на улицы?» Я отвечал: «Не вздумайте, это совершенно не ваша задача!»

Мы можем поговорить о проблемах, обсуждать эту тему между собой, что-то написать об этом в своем журнале или разместить свои взгляды на сайте. Но выйти на улицы — гибельная стезя. В годы революционных событий 1905 и 1917 годов наши предки этот путь уже проходили. Революция тогда в умах семинаристов крепко укоренилась, даже светские студенты не были порой так активны. А воспитанники семинарий имели постоянные коммуникации: Москва — с Казанью, Казань — с Санкт-Петербургом. Студенты духовных академий очень быстро договаривались, даже при уровне коммуникаций того времени: тогда-то с такими-то лозунгами выходим…

Чем это закончилось? Вопросом Сталина, который он задал при встрече высшим иерархам нашей церкви 4 сентября 1943 года в Кремле. Сталин тогда вызвал к себе трех оставшихся на свободе митрополитов: Алексия (Симанского), Сергия (Страгородского) и Николая (Ярушевича). Архиереи были перепуганы – никто им не сказал, зачем они приглашены, просто сообщили: за вами приедут. И они были в таком состоянии, что ближе к вечеру, перед встречей, прочитали канон на исход души, думали, что их расстреляют. Прибыли в Кремль, будучи в растерянном состоянии. И Сталин, чтобы их как-то взбодрить, сказал: «Я слышал, что у вас проблемы с кадрами. Где же ваши кадры?» Хотя причину прекрасно знал — кадры были уничтожены по его же указанию в годы «Большого террора». Растерялись, не знают, что говорить. Ответил митрополит Алексий. «Иосиф Виссарионович, одна из причин состоит в том, что мы готовим священника, а он становится маршалом Советского Союза», — сказал он, намекая на юношеское обучение Джугашвили-Сталина в семинарии. Ответ вождю понравился, церкви было разрешено открыть Богословский институт в Москве и пастырские училища в ряде городов, были намечены и другие послабления.

Важно понимать: если бы церковь в эти страшные годы преследования заняла радикальную позицию сопротивления власти, она была бы полностью уничтожена. Поэтому если лично вам симпатичны оппозиционные движения, если вы их поддерживаете, то поддерживайте как гражданин, частное лицо. Но участвовать в уличных протестах и митингах как официальный представитель церкви — это преступление.

Есть очень нехороший пример священника Георгия Гапона, который возглавил протестное шествие рабочих с петицией 9 января 1905 года. Никто не мог эту акцию организовать, а отец Георгий сумел, потому что он в рабочих кружках рассказывал пролетариату о Священном Писании и одновременно преподавал марксистские идеи. Он также боролся и за восьмичасовой рабочий день, создавал профсоюзы… И когда революционеры-профессионалы, которые были вокруг него, говорили: «Отец Георгий, это же провокация, будет кровь. Зачем выводить народ под пули? Царя же нет в Зимнем дворце, и вы прекрасно это знаете!» В ответ он сказал очень страшные, но пророческие слова: «Если мы сегодня не подставим народ под пули, тогда революции в России очень долгое время не будет. Мы должны пойти на этот шаг, чтобы развязать революцию!» Вот вам пример священника, который шел в облачении, с крестом и сознательно вел народ на смерть.

— Неожиданный пример.
— Не подумайте, что я человек немилосердный. В церкви опыт прощения гораздо шире, чем в миру или, скажем, в политике. Есть епитимья, есть покаяние. Когда церковь вновь принимает в свое лоно раскаявшегося человека, она никогда не вспоминает те грехи, которыми он страдал в своей жизни. В этом серьезное отличие от светского общества, которое никогда не прощает проступка, даже ошибки. Особенно политического деяния — его всегда помнят. Сколько грязных историй мы слышим об артистах, о людях с именем… Публикуют, выносят на всеобщее обозрение, смакуют, смотрите: не славный он был, а мерзкий, сколько у него было ошибок в жизни, нехороших поступков. Нам нужно быть очень мудрыми, ведь это дело народа, дело общества — какую власть себе выбирать, какую политическую борьбу вести. Священник же имеет дополнительную ответственность в этой ситуации, и он должен сказать себе: «Как пастырь, я должен сделать все для того, чтобы примирить человека с обществом, правительством или кем-то еще и ни в коем случае не создавать конфронтацию и вражду».

— Вы с 2003 года возглавляете Воронежскую епархию. За это время довелось сотрудничать с тремя разными командами в областном правительстве. Замечали ли принципиальные отличия в том, как губернаторы строили отношения с церковью?
— Среди правящих архиереев епархий Черноземного края я один из старожилов. Могу сказать, что за прошедшие годы не происходило кардинальных перемен во взаимодействии светской власти с нашей епархией. Конечно, когда приходит новый глава региона, неизбежны изменения, но каждый руководитель понимает важность церкви для общественной жизни и внимательно относится к духовным запросам сограждан.

В Воронежской области живут преимущественно православные верующие люди, представителей иных христианских конфессий и других религий немного. Как граждане своей страны, они являются избирателями. Все наши губернаторы Владимир Кулаков, Алексей Гордеев и Александр Гусев, а также их команды проявляли должное внимание к нуждам верующих. В свою очередь, и Воронежская епархия не обращалась с какими-либо невыполнимыми пожеланиями. Так что говорить о различиях интересов верующих людей и широкой общественности не приходится — все вопросы взаимосвязаны и составляют цельную, гармоничную картину духовной и культурной жизни нашего края.

Мы всегда руководствуемся законодательством и жизнь приходских общин, благочиний и всей епархии строим исходя из его положений. Нам известны имеющиеся в нашем обществе трудности, и мы не претендуем на что-то сверх того, что нам положено. Мне приходилось работать в условиях различных государственных систем, в советский период я довольно долгое время служил за рубежом — в общей сложности более десяти лет. И когда меня на различных уровнях и международных площадках спрашивали: «Свободна ли церковь в вашей стране?», — я со спокойной душой отвечал: «Да, свободна в рамках закона. А закон мы критиковать не будем».

— Насколько этот закон актуален?
— Сегодня мы живем по «Закону о свободе совести» от 1997 года. Может быть, он не совсем отвечает современным потребностям религиозных организаций в России, но в целом он зарекомендовал себя неплохо. Закон работает, помогает решать вопросы, которые ставит перед церковью общество. На мой взгляд, можно еще принимать необходимые подзаконные акты, чтобы жизнь церковных организаций не зависела от порой переменчивого настроения московского или местного руководства. Очень важно, чтобы закон определял различные аспекты церковно-государственных отношений более детально.

Можно еще принять необходимые подзаконные акты, чтобы жизнь церковных организаций не зависела от порой переменчивого настроения московского или местного руководства»

Что касается нашего участия в жизни общества, то в Воронежском крае имеется множество замечательных тому примеров. С радостью поддерживаем различные благотворительные и просветительские акции, которые инициирует общественность или местные государственные органы. В этом отношении мы добрые соработники.

Да, законодательно у нас, наверное, не полностью разработаны рамки совместной работы. Но мы пошли по другому пути: заключаем с областными департаментами официальные соглашения по вопросам, в которых можно и нужно сотрудничать. К этому соглашению прилагаем план работ; он может быть перспективным или утверждаться вновь на каждый последующий год. По такой же схеме мы работаем и с силовыми структурами, и с департаментами образования, культуры, здравоохранения — со всеми сферами общественной жизни.

Яркий пример — акция «Белый цветок». Сейчас она популярна в нашем обществе, а возникла как раз по инициативе епархии. Когда жители всей области убедились, что дело это очень полезное, в нем стали участвовать самые разные слои общества, а не только прихожане. Теперь школьники делают бумажные белые цветы – символ акции, к распространению подключаются студенты, молодежь. Конечно, самая активная работа по-прежнему идет на базе приходов и благочиний, но общественные движения вносят значимый вклад.

Работаем открыто. Для распределения средств, собранных при проведении «Белого цветка», создан комитет, в который входят представители церкви и общественности. На заседаниях мы отчитываемся, как идет подготовка к акции, как она проходит, по каким принципам расходуются деньги и что еще необходимо сделать.

Часть средств раздаем семьям, в которых есть онкологически больные дети. Остальные деньги идут на приобретение лекарств, оплату лечения детей и их реабилитации, также помогаем больницам приобретать медаппаратуру и лекарства, которые им было бы сложно купить согласно плану Министерства здравоохранения. Мы активно стараемся присутствовать там, где наше участие требуется для пользы общества.

— В период, когда регионом руководил Алексей Гордеев, был всплеск строительства инфраструктуры и у церкви. После его возвращения в правительство страны тренд на меценатство остался?
— Алексей Васильевич пришел в регион с огромным административным потенциалом, прочными связями и наработками, которые он имел, когда был министром. Мы ему благодарны: он помог достроить Благовещенский собор. Без него это было бы очень сложно. Культурная и духовная составляющие в жизни воронежского общества при Алексее Васильевиче, конечно, заметно подтянулись – он уделял этим вопросам огромное внимание, открыл целый ряд культурных объектов. Теперь сложно преувеличить значение в жизни Воронежа Платоновского фестиваля — а это тоже полностью его заслуга. Он привлекал в область известных деятелей культуры. Может быть, кто-то из них обжигался в других регионах, но здесь находил хорошее понимание.

С назначением Алексея Гордеева снова в Москву что-то у нас, может быть, и приостановилось, но все воронежское правительство вместе с новым губернатором стараются этот уровень сохранить. Бывает, что это удается, иногда – нет, поскольку никакой человек не идеален. Действует человеческий фактор: бывает, что кто-то искренне хочет внести свой вклад, ему кажется, что он сделает лучше, а получается наоборот.

Но все же заданная высокая планка не опущена. Мы говорим Алексею Васильевичу огромное спасибо за то, что он время от времени навещает наш регион и ненавязчиво дает советы, которые всегда востребованы. Слава Богу, он чувствует, что Воронежская область не чужой ему регион.

Нельзя противопоставлять прошлому нового губернатора и новую команду областного правительства хотя бы потому, что многие люди, которые сейчас в команде Александра Викторовича (Гусева. — „Ъ“), – это воспитанники Гордеева. Кто-то, может быть, не занимал тех постов, которые занимает сейчас, но все они прошли хорошую школу государственной работы. Позитивные процессы, которые были определены и заложены при Гордееве, продолжают получать позитивные импульсы.

— Какие планы у епархии по реставрации и строительству храмов в Воронежской области?
— Не открою тайны, если скажу, что у нас таких планов нет. Мы работаем по несколько иной схеме. Это довольно странная практика, но так повелось со времен Советского Союза. Расскажу для примера: вот какой-то исторически значимый храм или монастырь; его используют хозяйственные учреждения, он разрушается, приходит в совершеннейший упадок. Тогда собственники переселяются, а здание, практически превратившееся в руины, предлагают епархии. Не взять на баланс старинный храм, даже находящийся в плачевном состоянии, мне не позволяет совесть. Но в тот момент, когда памятник архитектуры оформляется на епархию, он получает статус объекта культурного наследия или федерального, или местного значения. И тогда уже к нему отношение у властей совершенно другое.

В митрополии работают очень грамотные специалисты, которые сделают все как надо, все бережно восстановят. Однако, когда храм получает формальный статус памятника культуры, это накладывает на нас дополнительные финансовые обременения. Необходимо согласовывать с надзорными органами план, предоставлять им рабочие чертежи на утверждение. Суммы этих расходов сопоставимы со стоимостью самих реставрационных работ, и процесс значительно замедляется. Это знают все, кто сталкивался с восстановлением исторических зданий, и мы не исключение. Ни один кирпич мы не можем положить и ни одно окошко вставить без согласования. Порой ситуация становится абсурдной. Конечно, все рано или поздно решается, но с такими сложностями дело непросто довести до конца.

Много недоразумений, например, возникало при реставрации воронежского Покровского собора. Предъявлялись претензии: «Почему не в тот цвет покрасили?» Отвечаем: «Хорошо, исправим; но дайте нам, пожалуйста, описание, какой цвет был изначально у этого храма». Никто не мог на этот вопрос ответить! Следуют новые замечания: «Роспись не такая!» Хорошо, а сохранились ли фотографии оригинальной росписи? Не сохранились! И так далее.

Дошло до того, что нам сказали: как вы его получили, в таком виде и представьте. Но позвольте, когда епархия получила в пользование собор в 1940-х годах, он стоял полуразрушенный после военных действий! Пришлось обращаться в суд, но свою точку зрения мы отстояли. Теперь все нормально. Но в самом таком подходе, порой административном, бездумном, кроется серьезная проблема.

Когда храм получает формальный статус памятника культуры, это накладывает на нас дополнительные финансовые обременения. Необходимо согласовывать с надзорными органами план, предоставлять им рабочие чертежи на утверждение. Суммы этих расходов сопоставимы со стоимостью самих реставрационных работ, и процесс значительно замедляется»

Другой пример. У нас есть несколько пещерных меловых монастырей, которые в советское время были разорены, превращены в развалины. Мы все восстановили. Но когда пришла инспекция, нам сказали: «Здесь никогда не было на полу мрамора». Может, его и не было, но иначе возникают неудобства не только у священнослужителей, но и у прихожан, когда они заходят в пещеры: это же мел, он моментально белит обувь, одежду, его непросто потом отчистить. Но нам приказали убрать — убрали. Через несколько месяцев назначили другого руководителя инспекции, тот посмотрел — и говорит: «Да, грязно, постелите мрамор опять». Такой подход очень нелогичный и мешает общему делу.

— В этом плане проблемы епархии схожи со сложностями рядовых хозсубъектов.
— Я рассказываю об этом, чтобы показать: не все в жизни гладко, ничего не решается само собой. Но мы работаем, ищем пути решения вопросов. На любом административном месте человек остается человеком, и от того, как он представит начальству ситуацию или как истолкует закон, какую точку зрения возьмет за основу, от этого зависит многое…

Иногда нам возвращают церковные здания довольно неожиданно, как в случае с храмом Рождества Христова в микрорайоне Придача. В этом случае мы очень хотели, чтобы он получил статус памятника архитектуры, так как оказался в зоне пересечения интересов разных хозяйствующих субъектов. Статус памятника обезопасил храм от грозившего уничтожения. Теперь мы собираем средства, обращаемся к меценатам, чтобы профинансировать реконструкцию. К сожалению, эта церковь до сих пор находится в плачевном состоянии и ее возрождение продлится еще немалое время.

— Кто на этот процесс может повлиять?
— Процесс реставрации может проходить по-разному. Если находится человек, у которого есть сердечный порыв, он готов проявлять инициативу и вкладывать средства — тогда все быстро делается. Нет такого человека — дело идет медленно, годами, иногда даже десятилетиями. Поэтому говорить о планах невозможно. Ведь это просто сказки, пустые разговоры о том, что у церкви в распоряжении имеются очень большие средства. Нам хватает лишь на то, чтобы обеспечить более-менее стабильное положение людей, работающих в церковных структурах, а также на поддержание зданий, финансирование духовных учебных заведений — семинарии и гимназии. Только это уже требует больших финансовых затрат.

Сейчас мы восстанавливаем здание на улице Арзамасской в Воронеже, которое передали нам для размещения семинарии еще при Алексее Васильевиче. Здание неплохое, но требует большого ремонта. Стараемся договариваться с меценатами, просим священников, чтобы приходы тоже принимали посильное участие. Слава Богу, довольно много сделано: приведен в порядок внешний вид, интерьер, заменены все коммуникации. Теперь воспитанникам там удобно жить.

В этих вопросах нас мало кто может понять. В государственные органы не обратишься, поскольку законодательно не предусмотрено оказывать помощь церкви, отделенной от государства. Обращаемся к людям, которые имеют финансовые возможности. Находятся неравнодушные жители региона – наши благотворители, на пожертвования которых возрождаются храмы, осуществляются социальные и просветительские проекты. Однако жизнь есть жизнь; к примеру, в прошлом году предприниматель мог пожертвовать миллион, а сегодня ему по силам будет выделить 20-30 тыс. — и все. Но нужно уметь быть благодарным человеку за любое участие, за доброе движение его сердца.

— В ряде регионов Черноземья митрополии пытаются договориться с местными властями о возврате церкви недвижимости, которая принадлежала ей до 1917 года. Есть ли у Воронежской митрополии потребность в реституции каких-то объектов?
— Думаю, что такая необходимость существует в каждой епархии, ведь не всегда возможно построить здание. С другой стороны, немало было случаев, когда что-то передается, а потом с извинениями отбирается обратно. Разные бывают ситуации, это жизнь. Нам пришлось оставить надежды на возвращение некоторых объектов, например — бывшего здания духовной семинарии. В годы перестройки, когда епархию возглавлял митрополит Мефодий, власти были готовы передать два первых этажа этого здания. Но владыка решил проявить настойчивость, пытался добиться возвращения корпуса целиком — и не достиг желаемого результата. Потом уже этим вопросом занимались губернаторы — Кулаков, Гордеев, но на самом высшем уровне нам было отказано. Не знаю, чем руководствовались власти, когда принимали такое решение, но в итоге для размещения семинарии мы получили неплохую альтернативу.

В Воронеже есть ряд зданий духовных учебных заведений — раньше они принадлежали епархии. Это красивые, замечательные здания. Но мы понимаем, что у города и области есть свои планы и бюджетных денег тоже не хватает. Есть, например, здание бывшего семинарского общежития: очень крепкое, прекрасное. Сейчас в нем размещается школа. И мы не будем выступать за его возвращение, раз есть у города нужда в его использовании. Ни в коем случае нельзя ущемлять интересов жителей, чтобы никто не мог пальцем на нас показать и обвинить, что мы у детей или кого-то еще что-либо отобрали, — это моя неуклонная позиция.

Есть и другие замечательные памятники архитектуры, в которых были размещены воинские учреждения. Мы не претендовали на их передачу. Но жизнь идет, и военные сами изъявили желание, чтобы у них был свой храм. Происходит диалог, мы договариваемся, и какую-то часть помещений удается освободить под храм для военнослужащих. Так мы работаем, находим компромиссы для общего блага.

Немного другой подход существует в Белгородской области: там губернатор в свое время принял самостоятельное решение, что необходимо возродить все храмы, которые раньше были на Белгородчине. И у них эта программа уже практически завершена.

Сейчас понемногу народ начинает проявлять активность в этом отношении: часто нам сообщают, что вблизи такого-то села, на таком-то километре стоит разрушенный храм. Но далеко не всегда имеется возможность разоренную святыню возродить. Мы советуем: создавайте инициативную группу, ищите меценатов. У нас в Воронежском крае очень хорошая традиция есть – человек уезжает со своей малой родины, но связи духовной не разрывает, оказывает реальную помощь односельчанам. Конечно, таких энтузиастов мало. В основном люди озвучивают проблему, сообщают о ней, а принимать участие в решении совершенно не готовы. Все понимают, что это требует очень больших финансовых вложений.

Когда подсчитали, сколько всего в России разоренных храмов, которые нуждаются в возрождении, оказалось, что требуются десятки триллионов рублей. Понятно, что это не может быть осуществлено в ближайшее время. Но в перспективе у всех нас есть над чем работать.

— В Воронеже в 2020 году планируют открыть крематорий. Есть мнение, что у горожан будет моральный барьер к этому объекту, в том числе и по религиозным причинам.
— Это коммерческий проект: люди, которые вкладывают в него деньги, рассчитывают на их окупаемость. Если же рассудить по сути проблемы, то уместно вспомнить, что земли у нас хватает. Проблем с территорией для кладбищ никогда не было и в ближайшие столетия, надеюсь, не будет. У нашего народа есть свои традиции, сложившиеся веками.

Как же можно сжигать тело, подобно использованной упаковке? Нет и не было никогда у нашего народа таких традиций. Кремация — чуждая практика, не присущая христианству»

Если говорить о церковном понимании вопроса погребения, то оно просто и логично. Значение тела для верующего огромно. Человек в жизни, конечно, грешит, но вместе с тем — кается, и через молитву, принятие таинств происходит очищение души. Вместе с этим освящается его тело, становится храмом Святого Духа. Когда человек умирает, тело усопшего приносят в храм и ставят на место иконы в центре храма, чтобы люди видели в покойном образец для подражания его добрым делам. Затем оно предается земле по слову Божию. В память о покойном готовят кутью — сладкое блюдо из зерен: как зерно человек погребается в землю, чтобы прорасти в вечность.

Видите, тело — неотъемлемая и важная часть человеческого существа; как же можно сжигать его, подобно использованной упаковке? Нет и не было никогда у нашего народа таких традиций. Это чуждая практика, не присущая христианству. Послабления на этот счет делают католики, но они находятся в иной ситуации, ведь в западных странах недостаточно земли для захоронения.

Строительство в Воронеже крематория не поощряется церковью, как и его использование. Когда мы обсуждали эту ситуацию на епархиальном совете, то пришли к решению, что правящий архиерей будет отдельно рассматривать каждый случай кремирования верующего человека и назначать епитимью. Ее должны будут понести родственники, организовывавшие похороны, допустившие кремацию хотя бы и с согласия умершего. В данном случае епитимьей станет назначение дополнительных молитв за умершего человека.

— Вы сказали, что церковь свободна, но в рамках законодательства. А как бы оценили уровень свободы в современном российском обществе? Прихожане чувствуют себя свободными?
— Если говорить о религиозной составляющей, я думаю, что прихожане чувствуют себя более свободными, чем люди неверующие. С чем это связано? Верующие понимают, что они могут пойти в храм, и никто против этого ничего не скажет. Если у человека руководитель – атеист или представитель другой религии, он может ставить какие-то препоны своим сотрудникам, но это противозаконно, можно отстаивать свои права в суде.

Остальная часть общества хотя уверена, что свободна, но это не так. Сейчас несвобода транслируется через социальные сети и СМИ, закладывается и навязывается определенный стереотип поведения человека. Вы мне возразите, что человек волен принимать или не принимать это. Верно, но чаще всего человек это принимает и становится зависим в своем поведении, в рассуждениях. В светском обществе транслируется много условностей.

Нерелигиозное общество все больше становится зависимым от рубля. Если человек имеет достаточно денег, то чувствует себя свободным. Но это кажущаяся свобода, потому что, если лишить его привычного количества денег, он сразу превращается в нищего, впадает в панику оттого, что нет средств на жизнь. Над этим мало кто задумывается, но это страшной силы зависимость, которая позволяет держать в узде целые государства и общества.

— Насколько корректны, на ваш взгляд, сегодняшние СМИ в борьбе с условностями, донесении мыслей о том, что люди несвободны, в том числе из-за своей тяги к материальным благам?
— Я бы пожелал нашим массмедиа, чтобы они сами были свободны. Сейчас при знакомстве с материалами прессы нередко ясно ощущается ее несвобода. Произошел какой-то случай, дается отмашка – и дорисовываются необходимые нюансы. Если нужно представить негативный образ — его создают; если нужен положительный — тоже.

Воронежские СМИ, мне думается, чаще всего объективны. Не скажу, что идеальны и никогда не ошибаются, но по сравнению с другими локальными СМИ в нашем регионе испытывают большую свободу. Присутствует дух рассудительности. Это большое счастье, если человек имеет возможность свободно рассуждать над теми или иными обстоятельствами жизни. В этом отношении Воронеж более благополучен и успешен. Но в целом наши СМИ зависимы от очень многих различных векторов, которые сейчас не будем перечислять

Наше общество мне представляется самодостаточным в том смысле, что оно умеет оценивать обстоятельства, в которых мы живем. Дай Бог, чтобы эту оценку можно было отнести и к СМИ. Людей с прожженной совестью у нас в среде журналистов немного, на службе злу все-таки состоит мало людей.

Хочется, чтобы мы все стали по-настоящему свободными людьми. Чтобы каждый, опираясь на свою платформу нравственного развития, мог самостоятельно без ошибок определять, какое действие приведет к плохим последствиям, а какое — к хорошим. И в итоге становиться на сторону добра.

Интервью взял Сергей Калашников