Обыденность и экзотика на Роттердамском кинофестивале

Кинофестиваль в Роттердаме вскоре завершается, и можно подвести некоторые итоги. Больших открытий в области нового кино не обнаружил на сей раз Андрей Плахов.

В прошлые годы именно в Роттердаме заявляли о себе молодые таланты и обозначались прогрессивные тенденции. Похоже, в этом году больше, чем обычно, художественной энергии оттянул Берлинский фестиваль: он откроется через три недели и встретит 70-летний юбилей с новым директором Карло Шатрианом. В Роттердаме тоже произошла смена директора, но Ваня Калуджерчич только лишь вступает на эту должность, а нынешнюю программу в последний раз готовил Беро Бейер, курировавший фестиваль с 2015 года. И определенная усталость в этой программе чувствуется.

В самом престижном сегменте фестиваля — конкурсе на «Тигровую награду» — заметен акцент на том, что раньше называлось «экзотикой», а теперь стало едва ли не главной частью фестивального мейнстрима. Из десяти фильмов конкурса только три сняты в Европе, и то два на ее периферии (в Греции и в Испании), а один в Нидерландах (все же нельзя обойти родину фестиваля).

Конкурсное кино, за малыми исключениями, отличается тягучей медитативностью и расслабленными ритмами. Индийский режиссер Арун Картик в фильме «Назир» на протяжении полутора часов бесстрастно наблюдает за жизнью главного героя — торговца ткаными изделиями. Он явно хороший человек, любит жену и терпеливо растит приемного сына с умственным дефектом, он даже ухитряется писать при этом стихи. Жизнь у него не сахар: вечно в долгах, иногда поланчевать не на что, и куча кропотливой работы по привлечению клиентов. Но это все полбеды, если бы не главное: Назир — мусульманин, а они составляют меньшинство в штате Тамилнад, где происходит действие.

Так вот, в этом Тамилнаде с утра до вечера на городских площадях вопят громкоговорители, несущиеся из них речи прославляют «Мать Индию», ратуют за единую нацию и одну религию. В эту схему, придуманную националистами-индусами, не вписывается все чужеродное. И хотя в течение большей части картины ничего важного в сюжетном смысле не происходит, накапливается напряжение и чувство безысходности. Оно выльется в трагический финал — столь же неожиданный, сколь неизбежный. Пропаганда нетерпимости и нетерпимость пропаганды отравляют атмосферу, заражают ядами толпу, и она послушно направляет свою агрессию на «граждан второго сорта».

При явной проблемной ангажированности индийский фильм довольно эстетский и порой напоминает инсталляцию: аккуратно сложенные сари и платки в магазине создают разноцветный орнамент, и камера им откровенно любуется. Так же красиво скомпонованы черно-белые кадры в китайской ленте «Облако в моей комнате» (режиссер Чжэн Лу Синьюань) — феминистской драме об отчуждении в динамично меняющемся китайском обществе. Аргентинский «Камень» (режиссер Алехандро Телемако Тарраф) — апофеоз природных красот труднодоступного горного района страны, жители которого ведут почти первобытное существование. Они разводят лам, на которых периодически совершает набег хищная пума, и ей приходится приносить жертвоприношения. Разрезанные туши, вываливающиеся из них кишки сняты так же красиво, как горные вершины в сполохах заката.

Любопытные дебюты обнаружились в другом конкурсе — под названием «Светлое будущее». Об одном из них мы уже писали: это немецкий «Себастьян перелезает через забор» — о трудном взрослении в ядовитой среде. Пару ему может составить «Бабай», снятый живущим в США нашим соотечественником Артемом Айсагалиевым. Два брата, Марк и Геша, проживают свое детство на фоне прагматичного, равнодушного, преимущественно мужского мира, к которому принадлежат их отец, его родня и окружение. Унылые отношения доморощенного бизнеса, столь же унылые ритуалы домашних застолий... Грубая реальность постсовка еще не въелась в детские души, но они уже травмированы ночными страхами, которые вырастают из «педагогических» сказок про мифического Бабая. По атмосфере этот фильм немного напоминает «Возвращение» Андрея Звягинцева, но снят совершенно иначе — предельно подвижной камерой, превращающей самые прозаические фактуры (среди них опять же мясные туши) в натюрморты с изысканным дизайном. К слову сказать, все российские фильмы, очень разные по тематике и стилю, смотрелись в Роттердаме совсем неплохо. «Верность» Нигины Сайфуллаевой вызвала живые дискуссии, «Нос» Андрея Хржановского и «Француз» Андрея Смирнова заняли довольно высокие позиции в зрительском рейтинге.

Фестиваль в Роттердаме, наводя фокус на новое кино, всегда помещает его в контекст классического и проявляет трудноуловимые на первый взгляд параллели между ними. «Реконструкция охотничьих сцен» француженки Патриции Аллио иллюстрирует связь охоты и эротики в широком культурном диапазоне — от полотен Уччелло, Рубенса и Боттичелли до «Дневной красавицы» Луиса Бунюэля и садомазохистских практик Катрин Роб-Грийе, главной героини этой ленты. А выдающиеся британские визионеры братья Квай представили психоделическую короткометражную драму «Дыхание куклы», а также выставку-инсталляцию, связанную с их грядущим кинопроектом «Санаторий под клепсидрой», в основе которого — магическая проза польско-еврейского писателя Бруно Шульца. О больших стилеобразующих восточноевропейских традициях напомнил фильм Адама Ольхи и Яна Данхеля «Атанор», посвященный 85-летнему чешскому сюрреалисту Яну Шванкмайеру. В его волшебном мире уживаются древние тотемы, средневековая алхимия, авангард 20-го века и виртуальная реальность 21-го. А эхо брехтовского театра и чехословацкой «новой волны», в частности фильмов Веры Хитиловой, слышится в гротеске словачки Миры Форнай «Cook, F…ck, Kill» о порочном круге семейного насилия. Лишнее доказательство того, что традиция и радикализм совсем не обязательно противопоказаны друг другу.