Алексей Васильев об «Эме» Пабло Ларраина

В прокат выходит новый фильм чилийца Пабло Ларраина «Эма. Танец страсти». После исторических «Нет» и «Джеки» режиссер снял историю о сегодняшнем Вальпараисо и лихой провинциалке, танцовщице и пироманке, которая поджигает все вокруг, занимается любовью со всеми подряд и танцует так, будто не было никогда никакого Пиночета

Эма (Марина ди Джироламо) — героиня и заголовок нового фильма главного чилийского режиссера Пабло Ларраина, участвовавшего в прошлогоднем венецианском конкурсе. «Танец страсти», оживляющий в памяти дешевый эротоманский ассортимент постсоветских видеосалонов, к заголовку привинтили российские прокатчики. Но да, Эма и в самом деле танцовщица, и она много и зажигательно танцует в ставших клубами бывших складах и на заполненном ресторанами пирсе города-порта Вальпараисо. И да, сюжет этого необычного, гипнотического фильма действительно построен как череда полисексуальных эскапад, в которые все плотнее погружается эта крашеная пергидролью 25-летняя пироманка в трениках, поджигающая все подряд, вплоть до уличных светофоров.

Ее сексуальный напор, напор провинциалки, нахрапом берущей вожделенный туристический рай, сравним разве что с напором ее заправленного напалмом ранцевого огнемета. Мало того что в дивы солидной танцевальной труппы она пробилась через брак с главным хореографом Гастоном (Гаэль Гарсиа Берналь) — до встречи с ней этот хореограф был гомосексуалом: нужно быть напористой девушкой! Мы впервые встречаем Эму в эпицентре личной катастрофы (странно было бы познакомиться с такой героиней иначе) — у койки ее сестры, попавшей в больницу с тяжелым ожогом лица: волосы ей поджег 12-летний приемный сын Эмы и Гастона Поло. С мальчиком и раньше было непросто — сначала сжег чуть не полдома, потом насмерть заморозил в холодильнике кошку,— но после такого Эма решает вернуть его в приют.

И Гастон, и коллеги Эмы по школе танцев на все лады твердят ей, что ребенок — не игрушка, но в ответ она только лютеет пуще прежнего и уходит из школы, из труппы Гастона и от него самого, чтобы танцевать со своими подружками реггетон — вульгарный и чрезвычайно популярный в Латинской Америке вариант хип-хопа. После танцев они устраивают лесбийский свальный грех, в который Эма вовлекает адвокатшу, которую наняла для развода,— только так она и может с ней расплатиться. Заводит она и роман с мужчиной. И лишь неожиданный финал обнаружит в саморазрушительных действиях Эмы стройный созидательный план — но это такая стройность, которая присуща сознанию либо безумца, либо сжегшей за собой все мосты нахрапистой деревенской девчонки. Мы привыкли сторониться и того и другого.

Но при всей нелюбезности, неопрятности, непристойности Эмы-героини и ее татуированных товарок с бритыми затылками «Эма»-фильм завораживает и притягивает. Огромную роль в этом гипнотическом воздействии фильма Ларраина играет магия места. Есть какой-то пронзительный кайф наблюдать, как вся эта дискотека 90-х толчется на фоне торжественно казенных зданий начала XX века: таких хватает и в Москве, и уж совсем полно в Петербурге. Девицы устраивают свои обряды в обитых деревянными панелями фуникулерах, раскатывают в троллейбусах 1950-х годов, с их закругленными желтыми потолками и кожаными сиденьями. Они танцуют на пирсах, где гости обедают в стеклянных кафе за старыми круглыми деревянными столами. Гастон принимает гостей на застекленной веранде, напоминающей ту, где метались герои михалковской «Неоконченной пьесы». Вальпараисо «Эмы» кажется антикварным складом XX века. Иногда в голову приходит мысль: что, если бы этот небывалый, неспособный расстаться с рухлядью город обжили другие, более приятные персонажи? Но тут же осознаешь: очарование кроется именно в том, что среди этого ретро носится ведьмовская стайка девчонок, исповедующих вкусы ХХ века, танцы, шмотки и прически из видеоклипов 90-х. Ларраин чаще всего снимает этот мир перед закатом и любит ставить камеру напротив садящегося солнца, чтобы оно осеняло головы персонажей нимбами бликов,— как лучше всего умели делать режиссеры и фотографы 70-х, впервые увидевшие этот прием в «Беспечном ездоке».

Ларраин родился в 1976-м, примерно тогда же разворачивается действие большинства его фильмов. С художниками это обычное дело, но в случае Ларраина желание воскресить детство удесятерялось одним обстоятельством: он рос при Пиночете, и его детство практически не запротоколировано кинематографом. После путча передовой кинематограф Чили находился в изгнании: Рауль Руис снимал свои витиеватые ребусы на платформе криминальных и авантюрных сюжетов во Франции, Мигель Литтин создавал свои жестокие политические реконструкции в Мексике, Себастьян Аларкон, в момент переворота учившийся во ВГИКе, остался в Москве ставить памфлеты о диктаторских режимах. Ларраину требовалось не просто заглянуть в детство, как его коллегам из других стран, но полностью его воссоздать. Что он и сделал: во «Вскрытии» (2006), политической параболе с работником морга и исчезновением полюбившейся ему танцовщицы бурлеска в последние дни правления Альенде, в «Тони Манеро» (2008) — истории о мужике, помешанном на танцах Траволты, в то время как вокруг него тысячи пропадают без вести и становятся жертвами пыток в пиночетовских казематах. Забирался он и дальше в историю — в 60-е в «Джеки», в 40-е в «Неруде». Но если выстроить его фильмы в порядке хронологии экранных событий, то получится, что Ларраин остановился на 1988-м, когда в Чили прошел референдум, приведший к свержению Пиночета,— этим событиям посвящен его номинированный на «Оскар» фильм «Нет» (2012).

И хотя новый фильм Ларраин посвятил нашему времени, он населил его героями и танцами из 90-х, старой мебелью, домами и транспортом. В отличие от большинства его зрителей за пределами Чили, для Ларраина, безусловно, важно и то, что среди этих самых стен и лестниц разыгрывалось действие фильма, провозгласившего в канун президентства социалиста Альенде недолгий век нового чилийского кино,— «Вальпараисо, моя любовь» (1969) Альдо Франсиа. В нем орудовали такие же разболтанные персонажи — малолетние проститутки и бесстыжие воришки, пускавшие слюни на афиши с Дином Мартином и на все те же, им недоступные, круглые столы стекляшек на пирсе, и на жемчуга обедающих здесь дам. Ларраин вернулся в город, в котором могло состояться великое чилийское кино, если б не пулеметные очереди сентября 1973 года. Но подобрал к нему стиль и персонажей, пришедших после 5 октября 1988-го, когда Пиночет стал воспоминанием и чилийское кино получило свой второй шанс.

Это экскурсия одновременно в 90-е и в конец 60-х, времена брожения, сиротства и неадекватности, в своих самых пронзительных песнях — что в «Perfect Day» Лу Рида, что в «Common People» Pulp — одинаково тосковавшие по совершенно обычному человеческому счастью и семье. То, что дикарка Эма выбирает настолько извилистый, безумный путь, и кажется, будто она бежит прочь от малейшей перспективы семейной идиллии, любви и прощения, едва ли должно удивлять. Не важно, как ты себя ведешь,— важно, что ты нацелился обрести. Земля круглая, и даже если свернул не туда, рано или поздно набредешь на то, что искал.

В прокате с 20 февраля