Основатель «Молодежного правозащитного движения» Андрей Юров прокомментировал “Ъ” обвинения в сексуальных домогательствах

Во вторник, 18 февраля, координационный совет международной сети «Молодежное правозащитное движение» (МПД) принял решение о ее закрытии. Заявление об этом совпало с появлением в социальных сетях ряда сообщений о действиях одного из основателей МПД, эксперта президентского Совета по правам человека Андрея Юрова.

15 февраля исполнительный директор правозащитного центра «Мемориал» Анна Добровольская в Facebook опубликовала пост о том, что господин Юров имел множество сексуальных отношений с участницами движения, в том числе «недобровольных». Как сообщила госпожа Добровольская, речь идет о случаях «физического насилия» и сексуальных домогательствах со стороны Андрея Юрова. Анна Добровольская считает, что господин Юров должен быть отстранен от «любых процессов, связанных с преподаванием» или отношениями «власти и подчинения» в правозащитной работе.

«Нам тяжело и больно, что приходится завершать историю сети на печальной ноте,— говорится в заявлении МПД, опубликованном во вторник.— Но хочется надеяться, что у сотен и тысяч активистов в разных странах, которые в разные годы участвовали в деятельности МПД или сотрудничали с ним, в памяти останутся и ее светлые и радостные страницы, связанные с нашими общими успехами, солидарностью и взаимной поддержкой». Члены МПД заявляют, что считают действия Андрея Юрова «выходящими за пределы профессиональной и человеческой этики».

Андрей Юров прокомментировал корреспонденту “Ъ” Марии Литвиновой обвинения в свой адрес.

— В своем посте Анна Добровольская пишет, что вы на протяжении многих лет вступали в сексуальные отношения со своими коллегами по правозащитному движению, которые имеют отношение к МПД…

—… или не имеют. Давайте так: просто с коллегами…

—… это так?

— Да, это так. Я действительно вступал в романтические отношения с коллегами. У меня нет «Тиндера», и я не хожу по барам.

У меня нет другой среды, кроме правозащитной, для знакомства с людьми.

Я 30 лет жил только правами человека, у меня нет никакой другой жизни. И поэтому, если я вдруг с кем-то знакомился и в кого-то влюблялся, это всегда происходило в среде коллег и больше нигде.

— Эти женщины всегда добровольно вступали с вами в связь?

— Более того, мне казалось, что некоторые из них сами были инициаторами. Но опять же, я сейчас говорю, что мне так казалось.

— Сколько было этих женщин? И сколько все это продолжалось?

— Это продолжалось лет 15, и это несколько человек. Дело в том, что романтические отношения были разного типа, и не всегда физические. Речь, конечно, даже не о десятках. Но я не знаю, зачем эта цифра, это выстраивание мифа о Дон Жуане? Цифры дегуманизируют людей. Я хочу подчеркнуть, что всех этих женщин я любил. И почти всех продолжаю любить, несмотря на то, что некоторые из них меня сейчас ненавидят.

— В посте и в комментариях под ним вас обвиняют в физическом, психологическом и сексуальном насилии.

— По поводу физического насилия: у меня был один тяжелый случай пять лет назад, когда я несколько раз ударил очень дорогого и близкого мне человека. Это было совершенно отвратительно, я много раз просил прощения. И я не ищу себе оправдания. Я находился в аффективном состоянии по многим причинам. Но уж точно она была ни в чем не виновата. Я глубоко осуждаю этот свой поступок.

— Правозащитница Ольга Гнездилова в комментариях к посту в Facebook пишет о проблеме «безграничной власти», о том, что «приближенные» к вам и «опальные» получали разный доступ к «ресурсам». Это правда?

— Нет. Те, кто со мной работал, прекрасно знают, что никакого фаворитизма у меня никогда не было. В организациях, к которым я когда-либо имел отношение, я не распоряжался ни финансами, ни структурой. Я мог оказывать только личную поддержку через свои знания и опыт. Может быть, кто-то это интерпретировал иначе, и, возможно, само близкое общение со мной являлось каким-то бонусом. Тогда да, за это я полностью беру на себя ответственность.

Отношения не были горизонтальными. Но в силу моей харизмы и авторитета, а не в силу формальной власти. Я не всегда осознавал социальные последствия таких отношений.

Например, я не всегда осознавал свой ранг, что мое слово, которое мне кажется невинным, может быть манипуляцией и травматичным для человека.

— Например?

— Например, мне говорят, что я манипулировал суицидальными мыслями. Но они у меня действительно есть. И я произносил их в таком контексте, что это становилось манипуляцией.

— Что представляет из себя МПД?

— Но я хочу прояснить, что никакого МПД как единой организации не существует. Нет структуры, нет офиса, нет ничего. Усредненный портрет эмпэдэшника — это человек возрастом за 25–30 лет, который лет 10 назад попал на семинар МПД и оказался так или иначе связан с правозащитной деятельностью. Поэтому невозможно говорить о какой-то системе поведения в сообществе МПД и организациях, к которым я имел прямое или косвенное отношение. Никого, кроме меня, в девиантном поведении обвинить нельзя. Нет людей, которые бы это поддерживали. Они могли этого разве что не замечать. Все, кого я знаю, в отличие от меня, вели себя безупречно. Все, к счастью или к сожалению, происходит только вокруг моей персоны.

— Что вы имеете в виду, говоря о девиантном поведении?

— Я говорю об агрессии разного рода, в том числе физической. Я мог, например, бросить в сторону человека каким-то предметом. Это случалось редко, раз в несколько лет, но случалось. У меня действительно случаются приступы агрессии, и их можно связать с моими диагнозами, что не является оправданием ни в коем случае. Это означает, что я предпочел не работать с собственной агрессией. И мне невероятно стыдно по этому поводу.

— О каких диагнозах идет речь?

— В 25 лет мне ставили биполярное расстройство, но, вероятно, ошиблись. Недавно психиатр окончательно поставил мне три диагноза: шизоаффективное, обсессивно-компульсивное и посттравматическое стрессовое расстройство личности. Предварительно их ставили еще год назад. Более года по настоянию врачей я принимаю медикаментозные средства. Я открыл в себе массу вещей, о которых даже не подозревал. И если говорить о моей персоне, то о ней нельзя говорить в отрыве от моих психологических проблем.

— У тех, кто прочитает это интервью, может возникнуть впечатление, что вы пытаетесь оправдаться диагнозами. Может, стоит просто сказать: я влюблялся в женщин и пользовался своим положением, чтобы заводить с ними интимные отношения?

— Может возникнуть. Но я могу повторить одно: да, я действительно влюблялся и любил этих людей. И это вообще не имеет отношения к расстройствам.

— Коллеги, которые вступали с вами в интимные отношения, знали, что вы состоите в браке?

— Скажем так: я не состою в официальном браке. У меня очень близкие, но очень сложные отношения с матерью моего ребенка. И я бы не хотел в принципе эту тему продолжать. Все хотят простых объяснений, но их никогда нет.

— Правозащитники — это не простые люди, а опытные профессионалы, которые и сами оказывают помощь жертвам насилия. Почему, по вашему мнению, вы все сами столько лет находились в положении харассмента? Во всем мире активисты уже несколько лет призывают придавать огласке факты насилия.

— Во-первых, этому тренду примерно три года в том виде, как вы это излагаете. Я думаю, что многие из этих женщин после возникновения движения MeToo (#MeToo — публичная кампания заявлений о сексуальном насилии и домогательствах, развернувшаяся в соцсетях и в СМИ в октябре 2017 года.— “Ъ”) задним числом осознали, что на них оказывалось некое психологическое давление. Вы говорите: они опытные. Да никто не опытный. Вы говорите про права человека. Но права человека — это все-таки отношения прямой государственной власти и человека. Дело «Сети» (организация признана террористической, запрещена в России.— “Ъ”) — это права человека. Наверное, я обладал властью, но опять же, не в силу каких-то должностей и позиций. Я и не осознавал, до какой степени я обладал этой властью. И с этим мне придется столкнуться и работать.

— В правозащитном сообществе знали, что вы находились в интимных отношениях с коллегами?

— Нет, почему все должны об этом знать?

— Правозащитное сообщество МПД тесное, все друг друга очень хорошо знают.

— Но проблема в том, что я предпочитал романтические отношения закрытого типа. И это, наверное, тоже является серьезной девиацией.

— Когда вы узнали, что скандал выходит в публичное пространство?

— Это был конец декабря, я узнал от третьих лиц, что группа обиженных на меня людей, которые начали друг с другом общаться, хотят какого-то публичного разбирательства.

— Вы больше не ведете преподавательскую работу?

— В последние два месяца я ничего не делаю.

— Потому что проходите лечение или не приглашают?

— И то и другое. Но сейчас я считаю себя недостойным вести семинары.

Я сейчас нахожусь на сложном этапе: мне пришлось признаться себе, что я не только хороший человек, но еще и монстр, правозащитный Джокер.

Я в начале этапа полного признания ответственности за все поступки вне зависимости от диагнозов. И, возможно, поэтому я сбиваюсь с личной ответственности на разговор о расстройствах.

— Что будет дальше?

— Я, наверное, последний человек, который может выстроить прогноз, что будет дальше. У меня нет никаких предположений. Я не вижу для себя сейчас ни одного позитивного исхода. Я буду продолжать извиняться перед всеми. Прежде всего перед всем правозащитным сообществом, которое я сильно подвел. Перед близкими людьми. Перед теми, кто воспринимает себя моими жертвами. Я буду делать это непрерывно при любой возможности.

— Этой историей может воспользоваться власть, чтобы дискредитировать правозащитное сообщество в России?

— Безусловно, и не только может, но и сделает. И я очень боюсь именно этого, что любое мое слово будет истолковано не только против меня, но и огромного количества совершенно невинных людей.

— Когда в прессе обсуждались скандалы с депутатом Госдумы Леонидом Слуцким (в феврале 2018 года три журналистки анонимно рассказали «Дождю» о домогательствах председателя комитета Госдумы по международным делам Леонида Слуцкого.— “Ъ”), главным редактором «Медузы» Иваном Колпаковым (в октябре 2018 года Иван Колпаков был обвинен в домогательствах к супруге своего сотрудника.— “Ъ”), у вас ничего не щелкало?

— Нет, у меня тогда была совершенно искаженная картина мира. И в этом главная чудовищность. Я не знаю, что мне сейчас делать. И я не знаю, как объяснить миру и тем, кто считает себя моими жертвами, что я не хотел им зла, но, видимо, принес. И я хочу, чтобы как минимум трижды прозвучало, что я прошу за это прощения.

Мария Литвинова