ЕС и новая Россия появились почти одновременно. И вот спустя без малого 30-летие, похоже, на Западе надолго нашли России роль виновника собственных проблем. Главный редактор журнала «Россия в глобальной политике» Федор Лукьянов — о том, может ли в понимании западного политического класса наша страна уйти с «неправильной» стороны истории.

Он уходит? Уйдет? Лучик надежды озарил в начале этого года суровые лица тех на Западе, кто следит за политическим развитием России. В послании Федеральному собранию в январе Владимир Путин обнародовал набор конституционных поправок, которые все расценили как начало транзита власти.

Нет, не уйдет. Он навсегда! Вторая реакция не заставила себя ждать и быстро стала общепринятой. Радостное предвкушение долгожданных перемен сменилось чувством унылой безнадежности.

Я не утрирую. За годы осложнения и спада отношений в западном восприятии России произошли две вещи. Во-первых, фамилия человека оказалась намертво пришвартована к названию страны. Такой степени виртуального синтеза личности и государства не случалось у нас, пожалуй, с середины прошлого века. Путин и Россия для тех, кто смотрит на нее со стороны, стали практически синонимами. А это подразумевает, что огромная держава, которую не раз в ее истории обреченно признавали неуправляемой и чрезвычайно ригидной, вдруг стала безоговорочно повиноваться одной властной воле. Во-вторых, в глазах западного наблюдателя Россия потеряла право на нюансы. Ее стало принято сводить к схеме, которая к тому же должна быть черно-белой, не допускающей отклонений в сторону большей многозначности происходящего. Простая дихотомия «он наконец уходит — он не уйдет никогда», за которой стоит «русская проблема, дай бог, исчезнет — эта страна навсегда останется нашей проблемой», отражает стремление вписать эту самую проблему в понятную систему собственных категорий. А не пытаться разобраться, что там на самом деле происходит.

Спору нет, российская политическая модель централизована и чрезвычайно персонифицирована. Почему так вышло — предмет отдельного исследования. Здесь достаточно упомянуть переплетение давней исторической традиции с очень конкретными реалиями рубежа веков. Необходимость восстанавливать государство после фатального потрясения, постигшего его предшественника, породила запрос на понятного и эффективного лидера. Эффективное лидерство же в ситуации, когда нет привычки к институтам, превращается в институт само. Но институт, который заведомо регулируется не прописанными правилами, а неформальными обстоятельствами и текущим пониманием целесообразности. Происходит это все не по воле (злой или доброй) руководителя, а в значительной степени по своей внутренней логике. Заложником которой может стать и тот самый лидер, вокруг которого выстраивается вся эта конструкция.

Впрочем, чем сложнее реальность, тем более простые ответы хочется получить. Отсюда и западное желание покрасить все, что касается России, в понятные два цвета, инерция вроде бы уже фундаментально не оправдавшего себя концепта «правильной и неправильной сторон истории». Между тем на самом Западе уже перестает быть понятным, кто по какую «сторону» находится. И эта неприятная неопределенность усугубляет тягу найти не только постороннего виновника собственных проблем, но и «дурной пример», на который можно указывать, осуждающе качая головой. Россия тут как тут. Так кризис в отношениях с Россией оказывается непосредственно связан с кризисом внутри западных обществ и политических систем. Это не самая хорошая новость, потому что означает, что распутывание отношений будет намного более трудоемким и продолжительным делом, чем если ли бы речь шла о конкретных геополитических, экономических или даже идеологических противоречиях.

Россия и Европейский союз, как ни удивительно, почти ровесники. Российская Федерация в ее современном виде появилась на международной арене в канун 1992 года, тогда же — в самом начале 1992-го — вступил в силу договор о создании Европейского союза. Понятно, что оба партнера возникли не с нуля: каждый продолжал долгую традицию (Россия — СССР, Евросоюз — Евросообщества). Но совпадение символично: появление этих двух субъектов знаменовало конец одной эпохи в Европе и начало другой.

Спустя почти три десятилетия Россия и ЕС тоже одновременно вступают в новый период. И дело не в персоналиях, хотя длительное пребывание лидеров на посту неизбежно создает нервозность в момент, когда они начинают задумываться об уходе (случаи Путина и Меркель при очевидных различиях подтверждают эту мысль). Но сводить все к личному фактору — упрощение.

В обеих частях европейского континента — и в Европейском союзе, и к востоку от него — очевиден запрос на новую повестку.

Естественно, совершенно разную.

Евросоюз прожил 30 лет с ощущением (пусть и затухающим), что мир необратимо изменился в его пользу, а сама модель европейской интеграции настолько успешна, что может служить образцом для всего человечества. Сейчас от этого чувства не осталось почти ничего, формальный акт выхода Великобритании из состава ЕС стал символом конца экспансии и начала сжатия организации. Сжатия не обязательно буквального (едва ли в обозримом будущем кто-то еще захочет покинуть Евросоюз), но ментального — сосредоточения на своих проблемах, на поиске новой композиции единой Европы, которая бы соответствовала изменившемуся времени. Уход Лондона важен и с точки зрения внутреннего баланса — это не просто «минус одна страна», а совершенно другое соотношение сил и интересов между ведущими континентальными державами. Прежде всего Германией и Францией, тем более что в обеих происходят весьма болезненные политические процессы.

У России эти 30 лет прошли совсем по-другому. Борьба сначала за выживание в качестве дееспособного государства, а потом за признание ее международной роли составляла основное содержание политики. При всех разительных контрастах, скажем, середины 1990-х и начала 2010-х задачи сохранялись неизменными — возвращение к значимым позициям на мировой арене (правда, представления о средствах достижения этой цели заметно менялись). Можно долго спорить о масштабе издержек и о том, что такое «значимость» позиций, но к концу второго десятилетия века никто не оспаривает, что Россия вернулась на международное поле в качестве игрока, игнорировать или обойти которого невозможно. Несколько упрощая, реванш за обвал 30-летней давности взят, следующий вопрос — как использовать восстановленные возможности. И не столько для расширения внешней сферы, сколько для обеспечения развития внутренней.

В этом году послание президента Федеральному собранию содержало не только взбудоражившие всех предложения по конституционным изменениям, но и другие интересные вещи. В частности, внешней политике и безопасности было уделено непривычно мало внимания (эта часть традиционно ключевая в таких документах), а мысль в международном разделе была очень простая и доходчивая: благодаря усилиям прошлых лет безопасность мы гарантировали, войны бояться не надо. Можем заняться другими вещами: развитием страны и повышением уровня и качества жизни. Этой теме — демография, повышение благосостояния семей и пр.— была посвящена примерно половина всей речи.

Если воспользоваться популярным лозунгом, с которым шагает по своей политической жизни Дональд Трамп, то смысл послания Путина можно передать как «Россия прежде всего». Не в смысле международного доминирования, а, наоборот, гораздо более вдумчивой концентрации на решении внутренних задач. И здесь новая повестка, учитывающая международные тенденции: интровертность сейчас явно становится более распространенным явлением. Это, естественно, не означает изоляции или автаркии — во взаимосвязанном мире, а связан он все равно теснейшим образом, они просто невозможны. Но внешние действия должны в большей степени, чем прежде, соотноситься с внутренними нуждами и ожиданиями.

Новый период в России и ЕС начинается одновременно, но содержание у него разное. Евросоюзу нужны другие основания для консолидации, и он пребывает в растерянности, где их искать. С одной стороны, требуется внутренняя перестройка, а она отвлекает от внешних дел. С другой, кардинально меняющаяся международная среда заставляет реагировать, находить способы ответа на внешние влияния, а привычные рецепты теряют смысл. У России приоритет, как сказано выше, смещается к внутренним темам, и персональный состав нового правительства явно подбирался под эти задачи. Но, естественно, поддержание международного статуса с повестки дня не уходит. Более того, фиксируемое опросами снижение интереса россиян к международным темам вполне может означать, что они просто удовлетворены текущим состоянием. Но если ситуация в этой сфере будет ухудшаться, беспокойство граждан статусом страны в мире может вновь возрасти.

В идеальном облаке Россия и ЕС прекрасно дополняют друг друга. Евросоюз — оптимальный партнер для превращения России в более современную и благоустроенную страну. Россия способна добавить единой Европе стратегическое измерение и помочь сформулировать новую позицию на международной арене. Но это теория, о которой говорили не раз, начиная с середины 1990-х годов. Никаких практических шагов в этом направлении не делалось, поскольку ни одна из сторон, прежде всего Европейский союз, не была готова отказываться от собственных представлений о сотрудничестве и идти на реальные компромиссы по модели взаимодействия. По большому счету ни та, ни другая стороны не считали реальный прорыв в сотрудничестве настолько важным для себя, чтобы приложить по-настоящему серьезные усилия.

Сейчас ситуация много сложнее. И размышления о стратегических вопросах становятся совсем не умозрительными, а остро актуальными. Но до тех пор, пока каждая из сторон не определится со своими внутренними установками и принципами, а они неизбежно будут меняться, работа с внешними партнерами останется второстепенной, точнее, чисто инструментальной. До поры до времени.

…Так уйдет Путин или нет? Когда? Куда? Как? Этот вопрос будет занимать умы комментаторов и провоцировать самые разные спекуляции, благо российский президент — мастер нелинейных комбинаций. Но судьбы конкретных политиков — лишь сопутствующие обстоятельства на фоне объективных перемен, которые происходят на наших глазах.

Федор Лукьянов