Изнанка телевидения в мюзикле «ПраймТайм»

В московском Театре мюзикла премьера — спектакль «ПраймТайм». Развлекательный жанр неожиданно показал зубы, высмеивая изнанку телевидения и общества в целом.

Андрей Архангельский

Мюзикл — жанр заемный, американский — с таким трудом приживался в России потому, что долгое время не совсем ясна была его функция. Понадобилось время, чтобы понять: он — не «музыкальный театр»; зрители ищут в нем не «открытия», а как бы подтверждения своих эмоций. И в этом смысле мюзикл больше напоминает спортивное мероприятие, куда приходят «поболеть за своих».

Когда обычную реплику, например «принесите нам три чая без сахара», артист поет, вместо того чтобы просто сказать,— в XXI веке это выглядит, честно говоря, абсолютным анахронизмом. При этом, как ни странно, опера и мюзикл обладают уникальной способностью закреплять образ времени, оттачивать его, вычленять суть. Московский Театр мюзикла уже три года находится в самом центре столицы, в бывшем кинотеатре Пушкинский, и само расположение как бы обязывает театр впитывать, вбирать в себя все эмоции современности — от праздничных парадов до протестных акций.

Золушка как шестеренка

В России почти не ставят мюзиклов, или опер о современности. В последний раз такого рода «закрепление действительности» случилось в 2005 году, когда в Большом поставили оперу Леонида Десятникова и Владимира Сорокина «Дети Розенталя». Напоминающий сразу все советские мелодии, хор проституток у вокзала («пора, подруга, пора, ждет город нашего мяса…») поначалу имела функциональную задачу — соединить две сцены и заодно немного развлечь зрителей. Но в итоге стала реквиемом по девяностым.

В мюзикле «ПраймТайм» (режиссеры-постановщики — Марина Швыдкая и Себастьян Солдевилья) сюжет вроде бы классический, о Золушке: девушка из провинции приезжает на телешоу в Москву, и это для нее единственный шанс сбежать от постылой обыденности и закрепиться в столице. Но открывает мюзикл сцена, которая тоже задает куда более широкую рамку. В местном кафе героиня прощается с малой родиной и исполняет композицию, которая по стилистике, опять же, вполне напоминает какую-нибудь «Песню о встречном» Шостаковича. Но внутри этого величавого соцреалистического торта словно бы тикает, еле слышно, часовой механизм (композитор Максим Лепаж, автор стихов Алексей Кортнев).

Героиня (Галина Безрук) родом не из деревни, и не из города, а именно — из городка; того, что могло стать чем-то бОльшим, но так и не стало. Эта полустаночность, сквознячность существования и задает ощущение современности в мюзикле. В единственном на весь городок кафе собрались самые разные люди — бывшие уголовники, местные чиновники; тут же и мамы, которые требуют от мэра заделать щели в детском саду… Особой любви друг к другу эти люди не испытывают, но все же мы понимаем, что родилась очередная «новая общность». И эти люди способны договариваться между собой и даже поучаствовать в благотворительности (например, сброситься героине на дорогу в Москву).

В силу того что музыка о современности у нас редкость, авторы и «мыслят» глобально, целыми десятилетиями. В основном «ПраймТайм» осмысляет стереотипы 2000-х — но актуальности это не отменяет, поскольку, вся наша современность создана телевидением и выстраивалась по логике телешоу. В роли отрицательных героев тут — впервые — те, кто еще лет десять назад казался неотъемлемой частью пейзажа: продюсеры, имиджмейкеры, стилисты. Те, кем еще недавно восхищались, кого слушались беспрекословно и чей цинизм стал «философией поколения».

«Я вижу людей насквозь, там нет нюансов особо тонких; вот так у него — основная ось, а так к ней крепятся шестеренки»,— поет имиджмейкер Данила (Ефим Шифрин).

Сам по себе человек — ничто, и только на ТВ знают, как сделать из него что-то стоящее. Беспрекословное поклонение всевозможным «наставникам» породило ответную моральную готовность «на все» — со стороны тех, кто является «никем»; готовность смириться с ролью подсобного материала (недаром героиня поначалу повторяет рефреном «на все готова я»).

Однако мюзикл застает героев в тот момент, когда в обществе уже происходит новый этический поворот, и это, пожалуй, в спектакле самое ценное.

В момент, когда важнейшим «трендом» становится не абстрактный успех, а сознание собственного достоинства и возможность выбора. Против эксперимента над человеческой природой восстают так или иначе все юные герои мюзикла.

Кроме того, у телевидения появилась теперь альтернатива — Сеть, где также можно стать звездой и сделать карьеру (телевизионные начальники в мюзикле жалуются нам, что «вся реклама уходит в Сеть»).

Мюзикл как публицистика

Попутно мюзикл ставит ряд важных вопросов. Кто же — настоящая звезда? Тот, кого «сделали», «собрали», «вылепили», или, наоборот, тот, кто пошел против всех правил? Этот мюзикл невольно выглядит как приговор всей фабричной индустрии звезд (тем более что героиня отказывается от телевидения в пользу андерграунда, где читает рэп-батлы).

Мюзикл хоронит, по сути, и само телевидение — как идею из прошлого века. Очень уместно выглядит хор уборщиц, работающих на телевидении,— они также чувствуют себя причастными к миру софитов, к миру звезд, и ни за что не променяют эту работу на другую: «Это же телевидение!»

Их задача — чтобы все вокруг сверкало, било в глаза идеальной чистотой; но ведь и задача самого ТВ в том, чтобы все было гладко, чисто, как по маслу; чтобы сложный механизм работал как часы. В этом смысле очень важна еще одна нелинейная героиня — продюсерша и ведущая шоу Оксана (Оксана Костецкая). Вроде был и неплохой человек, сама по себе — но желание сделать «красивое шоу» в итоге стало для нее самоцелью. Она жертвует людьми даже не ради высшей цели, а ради слаженной работы самих шестеренок.Мюзикл сознательно нарушает все мыслимые табу жанра — но при этом остается мюзиклом, что самое удивительное.

Например, история любви вовсе не становится спасительной, и даже не является главной целью героев. «Женственности» постоянно требуют от героини и мать, и стилисты — но мы в итоге понимаем, что это не более чем способ манипуляции. Любовь в этом мюзикле, как правило, связана с предательством, и «ария любви» в итоге выглядит арией лицемерия.

Собственно, даже победа достается героине не по заслугам, а благодаря социальному происхождению — поскольку начальство решает, что «зрителям нужна история Золушки». Казалось бы, героиня из народа и героиня из интеллигенции должны по законам жанра быть главными соперницами — но они оказываются заодно, против косности и рабства. Борьба за личность становится главной темой. Русский мюзикл превращается в публицистику, выворачивая известный сюжет наизнанку,— получая в итоге «анти-Золушку».

Новое русское закулисье

Хотя работа над спектаклем шла три года, все «бесконечно переписывалось и переделывалось», по словам его создателей (это интересный эффект, между нами: сегодня, чтобы угнаться за временем, приходится бежать буквально впритык к нему, вписывая вчерашнюю газетную новость в завтрашнюю премьеру). Тут у нас и рэперы Face и Оксимирон, по бульварам прогуливаются протестующие, и «люди в шлемах тоже прогуливаются», но вместо этого главной теленовостью становится «цветочный фестиваль».

«У нас нет цензуры»,— говорит генеральный директор телеканала и тут же просит секретаршу забыть выражение «мусорные бунты». Вскоре на его столе зазвонит телефон — необычный, старого образца, и посреди конфетти и шума сразу станет понятно, какой звук тут самый главный. Генеральный и рекламный директора телеканала, а также седой редактор исполнят втроем арию о том, что «раньше новости были хорошие».

…Если вдуматься, весь этот жаргон нового русского закулисья на самом деле представляет огромное поле для творческой иронии и рефлексии. И язык трудовых договоров нужно переложить на музыку, и язык внутренних распоряжений. Еще был бы хорош балет про бюрократию или коррупцию. У русского мюзикла, как оказалось, большое и, смею надеяться, счастливое будущее.