Расколы и ереси. Проект Сергея Ходнева

Во II веке нашей эры выяснилось, что христиан могут разделять не только доктринальные, но и календарные соображения: стало казаться дискомфортом то обстоятельство, что разные общины в разное время отмечают главный праздник церковного года, Пасху. Эти длительные разногласия оказались крайне существенными не только для средневековой истории — ведь в зависимости от даты Пасхи и связанных с ней передвижных праздников датировались, например, многие летописные события, да и за саму дату Нового года кое-где в Средние века принималась именно Пасха. В тесной связи с пасхальными спорами II века находятся и те обстоятельства, которые привели к созданию общепринятого гражданского календаря

«Следуя его указанию, льстецы называли в его честь месяц август — коммодом, сентябрь — геркулесом, октябрь — непобедимым, ноябрь — преодолевающим, декабрь — амазонским». Это об императоре Коммоде (161–192); ну это общее место императорских жизнеописаний, раз плохой Цезарь — значит, чудачил с календарем, а в том, что Коммод был умопомрачительно плох, анонимный биограф убеждает нас изо всех сил (затейливый разврат, сумасбродство, садизм — все, что полагается по жанру, а если вы не впечатлены, то вот еще и копрофагия). Неясно сначала, почему «амазонский», но жизнеописатель тут же поясняет: была у Коммода любимая наложница по имени Марция, которую он приказал изобразить в виде амазонки — и так этим портретом любовался и дорожил, что даже сам в костюме амазонки выходил на арену.

Марция же, видимо, в конце концов приняла самое деятельное участие в устранении Коммода, но еще она по крайней мере сочувственно относилась к христианам. И кормилица Коммодова, говорят, тоже была из христиан. И даже среди придворной знати, не особенно таясь, появлялись новообращенные. Вот как бывает — при отвратительном психопате гонимой церкви парадоксальным образом жилось лучше, чем при мудрых и доблестных Траяне и Марке Аврелии. Римский епископ Виктор I, например, смог через Марцию передать Цезарю список отправленных в сардинские рудники исповедников — и их вернули с каторги. При Коммоде, писал сто с небольшим лет спустя «отец церковной истории» Евсевий Кесарийский, «пришло для нас время тихое, относиться к нам стали мягче, и церковь, по милости Божией, жила в мире по всей вселенной». Возможно, именно поэтому и возникла вселенская дискуссия о том, как бы унифицировать церковный календарь, вернее, его главную дату,— ранее были другие заботы.

Вот в чем состояло преткновение. Христиане Малой Азии издревле справляли Пасху одновременно с иудеями — вечером четырнадцатого нисана, первого лунного месяца весны по еврейскому счислению, в какой бы день недели это ни было; так, говорили они, им заповедали апостолы Иоанн и Филипп. В остальных регионах империи праздник праздников (по крайней мере, ко II веку) отмечали не в сам этот день, а в первое воскресенье после него, и церковь Рима, например, при этом ссылалась на авторитет апостолов Петра и Павла.

Может статься, четыренадесятники-квартодециманы при этом еще и придерживались правил ветхозаветного «седер Песах», а может быть — нет, тут у нас недостаточно свидетельств. Очевидно другое: налицо два разных взгляда на главный для христианского сознания праздник. Один — символический, архаично-строгий: в один день, вернее, в одну и ту же «спасительную ночь» вспоминать и прообразовательное событие Исхода, и Тайную вечерю, и Голгофу, и смерть, и воскресение. Так Рождество и Богоявление сперва праздновались в один день — нам это странно, мы привыкли, что это разные праздники, разные события, разные обычаи и разные сантименты. Но это все как раз следствия второго подхода, того, который начинает формироваться во II веке. В это время Пасха — еще не совсем тот день ликования и разговения после долгой скорби, каким она стала позже, и все-таки «Пасха распятия» и «Пасха воскресения» уже постепенно разделяются, уже возникает момент мимесиса, наглядности, с которой постепенно, от дня ко дню, вспоминается череда событий: от трапезы в Сионской горнице до ангелов у пустой гробницы. Не только дальнейшая история христианского богослужения, но и сама нарративность церковного искусства от равеннских мозаик до Караваджо многим этому разделению обязаны.

До поры до времени общего мира это разногласие не нарушало. В середине того же II столетия «вождь всей Азии» Поликарп, епископ Смирнский, любимый ученик Иоанна Богослова, был с визитом в Риме у тогдашнего папы Аникета; оба много о чем спорили, но по пасхальному вопросу даже не пытались друг друга переубеждать. Но около 190 года этот вопрос таки вынесли на широкое обсуждение, и поместные соборы в Италии, Греции, Палестине, Галлии, Египте и даже в Месопотамии высказались за то, чтобы «праздновать таинство Христова Воскресения не в иной какой день, а только в день Господень (т. е. воскресенье, dominica)». И тогда заупрямились малоазийские епископы во главе с Поликратом Эфесским, который перечислял апостолов, святителей и мучеников, отмечавших Пасху именно 14 нисана и никак иначе, и с почти лютеровским вызовом прибавлял: «Никаких угроз не испугаюсь, ибо большие меня сказали: "Повиноваться следует более Богу, нежели людям"».

В ответ папа Виктор (тот самый, который так удачно воспользовался протекцией амазонки-Марции), решив, что время увещеваний прошло, единолично отлучил от церковного общения всех несогласных. Такого прежде не бывало, и неизвестно еще, по каким путям после этого пошло бы христианство на западе и на востоке, если бы в дело не вмешался Ириней, авторитетный епископ галльского Лугдунума (Лиона). Грек, выходец из все той же малоазийской среды, прекрасно понимавший аргументы обеих сторон, Ириней смог свести дело к примирению. «Пестрота» обычая, писал он Виктору, «возникла не при нас, а гораздо раньше, у прадедов наших, а они, не беспокоясь, конечно, о точности, передали потомкам свои обычаи, укрепившиеся в их простой, непритязательной жизни. Тем не менее все жили в мире, и мы живем в мире друг с другом, и разногласие в посте не разрушает согласия в вере». Отлучение было отозвано.

Как легко заметить, здесь сразу три занятнейших обстоятельства.

Первое — римский епископ по праву хранителя традиций, унаследованных от «князя апостолов», пробует диктовать свою административную волю всей вселенной: такого будет еще неисчислимо много, но пока это случается впервые.

Второе — нашелся-таки мудрый третейский судья, к которому прислушались и амбициозный понтифик, и скандализованные восточные епископы: вот такого, к сожалению, впредь будет не хватать очень и очень часто.

И третье: чем больше рефлексии возникало по поводу Пасхи как ежегодного праздника, тем более проблематичным становилось это хрупкое примирение.

14 нисана — это ведь в контексте привычного нам солнечного календаря дата условная. Двенадцать лунных месяцев составляют 354 дня, на 11 дней меньше условной продолжительности солнечного года, то есть начало любого месяца будет каждый раз циклически смещаться на 11 дней (вы наверняка замечали по новостным заголовкам, как «путешествует» по временам года рамадан в мусульманском календаре, где все именно так устроено). Чтобы этого не происходило, надо время от времени делать вставку — как в нашем календаре иногда появляется дополнительный, 366-й день, только в случае лунного календаря это не день, а целый месяц. Когда-то в Палестине все это было вопросом эмпирических наблюдений: начало лунного месяца отсчитывали от появления на небе нового лунного серпа, о чем, после получения санкции от синедриона, с помощью «огненного телеграфа» — сигнальных костров — немедленно сообщали по цепочке городам и весям вплоть до вавилонского Междуречья. А вставка дополнительного месяца диктовалась сельскохозяйственными условиями — если ближе к началу предполагаемого авива-нисана все еще не поспел ячмень (первый сноп нового урожая надо было приносить в жертву во время пасхальных праздников), а жертвенные ягнята были еще слишком малы, значит, нужен был один лунный месяц отсрочки.

Но в условиях рассеяния вся эта патриархальность становится неудобной, а значит, как минимум чередование фаз Луны нужно вычислять математически и сообщать о нем всем заинтересованным заранее. Удобные фикции вроде до сих пор остающегося основой православной пасхалии так называемого Метонова цикла (согласно которому последовательность лунных фаз почти аккуратно повторяется по истечении 19 лет) отчасти решали проблему. Но, во-первых, у христианских общин в Александрии была своя передовая система пасхальных расчетов, а в Антиохии — своя. Во-вторых, тут добавилось еще и то ощущение, что смутный день лунного календаря надо как-то соотнести с понятной обычному человеку Средиземноморья исторической датой, потому что — так уж вышло — в этом вся суть Пасхи: сочетание взгляда «из начала, от дней вечных» и факта смерти Христа в конкретный момент правления императора Тиберия Цезаря и префекта Понтия Пилата. Подложные «Акты Пилата», известные, возможно, уже христианам конца II века, утверждали, что Христос умер «d. VIII Kal. April.» — «в восьмой день до апрельских календ», то есть 25 марта. Здесь и многозначительное совпадение с традиционной датой Благовещения (то есть земного воплощения Сына Божия), и то обстоятельство, что момент весеннего равноденствия и вхождения Солнца в знак Овна, как считалось, астрологически совпадал с моментом создания Вселенной (а искупление человечества, понятно, должно было символически этот момент повторять), и та деталь, что первому весеннему полнолунию, каким было 15 нисана, хорошо бы следовать после принятого за астрономическое начало весны 21 марта.

Так и получилось, что окончательное (как казалось) решение пасхального вопроса было отложено до 325 года, когда в Никее был созван первый Вселенский собор, постановивший отмечать Пасху в первое воскресенье после первого весеннего (то есть следующего за равноденствием) полнолуния. И здесь уже инициативу верховного устроителя церковного единомыслия перехватил у римского епископа второй главный актор двухтысячелетней церковной истории: Кесарь, власть светская, в данном случае — император Константин Великий. Двенадцать с половиной веков папству пришлось ждать момента, когда именно в видах более точного исполнения постановлений Никейского собора была проведена под эгидой Рима реформа, давшая нам нынешний календарь,— но это уже были другие события, другие расколы и, самое главное, другая общественная психология, ставившая под сомнение мирное предположение Иринея Лионского о том, что «разногласие в посте не разрушает согласия в вере».