Тадеуш Ропак

Всемирно известная галерея Thaddaeus Ropac с пятью филиалами в европейских городах (по две в Зальцбурге и Париже и одна в Лондоне) относится к так называемому классу мегагалерей, но эта приставка верна и для ее основателя Тадеуша Ропака. В том смысле, что он — мегачеловек. И мегагалерист. Не потому, что у него огромные залы по всему миру, десятки сотрудников, годовая выручка, измеряемая в сотнях миллионов долларов (хотя и это, конечно, все тоже есть), а именно с точки зрения масштаба личности. Галерея представляет 65 художников и их наследников. Среди них давно признанные — один из родоначальников минимализма Дональд Джадд, ключевая фигура поп-арта Роберт Раушенберг, абстракционист Эмилио Ведова, московский концептуалист Илья Кабаков (разумеется, с Эмилией) — и чрезвычайно востребованные ультрасовременные: живописец новой румынской волны Адриан Гение (его выставка недавно завершилась в Главном штабе Эрмитажа дарением одной из участвовавших в ней работ в постоянную коллекцию музея), Кори Аркангел, сделавший себе имя на искусстве постцифровой эпохи, Альваро Баррингтон, сумевший по-новому переосмыслить наследие художников ХХ века. При этом с Россией у галереи тесные связи: Thaddaeus Ropac плотно работала с командой «Гаража» и с Третьяковской галерей над выставками Кабаковых, с «Гаражом» — над выставкой Роберта Лонго, а также с Эрмитажем — над экспозициями Ансельма Кифера и Адриана Гение. В интервью «Коммерсантъ. Арт» Тадеуш Ропак подробно рассказал об истоках своего бизнеса, знакомстве с Уорхолом и Жан-Мишелем Баския, а также о будущем, которое ждет галерею Thaddaeus Ropac и его выдающуюся персональную коллекцию, составленную из работ главных художников второй половины ХХ века.

Начало: Бойс, Уорхол, Баския

Свою первую галерею я открыл в 21 год, но, вступая на этот путь, не испытывал никакого страха, я просто понимал, что в искусстве и есть вся моя жизнь. Страшнее было признать, что я не художник. Я не смог состояться как творческая единица, но чувствовал, что хотел бы остаться в арт-мире, возможно, помогать художникам. В начале 1980-х я работал в музее и галерее, но был очень нетерпеливым, хотел видеть результат здесь и сейчас. Большой для меня удачей стало знакомство с Йозефом Бойсом, с которым я проработал с 1981 по 1982 год. Я помогал ему в Дюссельдорфе, где он жил, а также на Documenta в Касселе, где в 1982 году он организовал социальную акцию «7000 дубов». Это был невероятный перформанс! Когда тебе 21 или 22, ты вместе с множеством людей высаживаешь деревья в поле и на улицах и все эти действия называются искусством — ничего более современного я и представить не мог! Потом была подготовка выставки в Gropius Bau в Берлине. И если в Касселе Бойс показал то, каким может быть искусство, то в Берлине — кем мы являемся как общество.

В первом случае он был чрезвычайно свободным в своих действиях, а в музее — предельно точным. В тот год я научился у него многому. Осенью 1982-го я познакомился еще с Базелицем и Кифером (обоих моя галерея сейчас представляет), которые с восхищением смотрели на Бойса. Я же пытался найти себя в мире искусства, а когда Бойс в конце года позвал меня к себе, чтобы поблагодарить за хорошую работу (она была неоплачиваемой), то задал вопрос о том, что я планирую делать дальше и сможет ли он мне чем-то помочь. В тот момент мне хотелось его чем-то заинтересовать, и я вдруг почему-то сказал, что собираюсь открыть галерею в Австрии. Я попросил его тогда о двух вещах: возможности сделать его выставку в моей галерее (о которой я сам еще ничего не знал), а также познакомить меня с Уорхолом, так как я собираюсь отправиться в Америку. Он тут же взял салфетку и написал на ней: «Дорогой Энди, пожалуйста, познакомься с этим молодым талантливым менеджером». Сразу после этого я купил самый доступный билет в Нью-Йорк.

Я приехал по адресу, где располагалась «Фабрика», позвонил в дверь. Я всегда казался моложе своего возраста: тогда мне было 22, но на вид 17. При этом выглядел я очень провинциально. Когда дверь открыли, то я назвался и показал записку от Бойса. На что услышал громкий смех и вопрос о том, откуда им знать, что она настоящая и я не сам написал это. Я был растерян, такой поворот событий мне не мог даже в голову прийти. В конечном итоге к Уорхолу я все же попал. В тот же день он представил меня Жан-Мишелю Баския. Это было невероятно! Но тогда я даже не знал, кто он такой.

В то время «Фабрика» находилась в 20 минутах езды от мастерской Баския в Сохо. Мастерская располагалась в подвальном помещении. Энди позвонил в дверь, Баския открыл, и мы спустились вниз. В помещении было не так много света и всего один стул — на него сел Уорхол. Мы же расположились прямо на полу. Он познакомил нас и уехал через 15 минут. Я остался в мастерской, гремела музыка, я почти ничего не понимал из того, что мне говорил художник. В то время мой английский был не на самом высоком уровне, а Баския разговаривал с сильным бруклинским акцентом и огромным количеством сленга. Но мне все равно очень нравилось там находиться. В конце дня я сказал ему, что собираюсь открыть галерею в Австрии (при этом, я уверен, он даже не сразу понял, где это) и хотел бы показать его работы. Тогда Жан-Мишель отдал мне папку рисунков на бумаге, которые он сделал углем. Представляете? До этого дня он обо мне никогда и не слышал. Спустя несколько лет я поинтересовался у него, почему он тогда доверил мне рисунки. «Уорхол привел тебя, я верю Энди»,— ответил Баския. Я показал это портфолио рисунков на выставке в своей галерее в Зальцбурге. И не продал тогда вообще ничего.

Первая галерея в Зальцбурге и первый успех

Когда я только задумал открыть галерею, то предполагал, что она будет расположена в Вене. Я приехал туда и стал ходить по галереям, чтобы познакомиться с местными бизнесменами. Но встречали меня холодно или агрессивно. «Тебя здесь никто не ждет»,— чувствовалось в их тоне. Поэтому я решил отправиться в Зальцбург, куда благодаря Летней академии, основанной в начале 1950-х Оскаром Кокошкой, приезжали художники. В одной из его книг я прочитал тогда, что каждый человек — художник. Достаточно радикальная мысль для того времени, да и сейчас она звучит не менее вызывающе. Но это ровно то, что всегда говорил Бойс. Благодаря Кокошке я решил, что мое место — это Зальцбург. Но я оказался там в неправильное время — летом, из-за чего возникло много иллюзий. Кокошка преподавал в академии, в городе было много художников и музыкантов, шел фестиваль, жизнь кипела. В тот год я познакомился с итальянским абстракционистом Эмилио Ведовой (наследников которого представляет сейчас моя галерея). Я понятия не имел, что все изменится с наступлением сентября. Летом это город творческих людей, а все остальное время он очень холодный и консервативный. Но откуда я мог об этом знать?

Поначалу на аренду у меня был бюджет в $80. Я пришел в агентство недвижимости и попросил подобрать что-нибудь подходящее. Моя первая галерея открылась над секонд-хендом, вдали от центра. Это было ужасное помещение. Но именно там состоялись легендарные выставки. В первый год работы галереи я сделал выставки Энди Уорхола, Жан-Мишеля Баския, Георга Базелица. Но было сложно, хотя имена Уорхола и Бойса открывали двери. В то время я не знал ни одного коллекционера, все, что меня интересовало,— это художники. Еще я преподавал английский студентам, в первый год у меня не было сотрудников. Когда я уезжал куда-то, то просто писал на двери, что галерея закрыта на несколько дней.

Стоит отметить, что мир искусства тогда был совсем другим. Бойс, несмотря на известность, приехал на открытие своей выставки, Баския не волновало, что ничего с его первой выставки в моей галерее не было продано. Вообще художники не злились из-за отсутствия продаж; тогда арт-рынок еще не был таким развитым, важны были новый опыт и общение, а также то, что выставка открылась в неожиданном месте. Приехать в Зальцбург, сходить на оперу для них было экзотикой.

После пяти лет работы галереи начал приходить успех. В то время все менялось гораздо медленнее. Я делал отличные выставки, был доволен своей жизнью, хоть и по-прежнему приходилось искать средства к существованию. Фактически финансовый успех в те годы мне принесла череда ужасных событий: Бойс умер в 1986 году, Уорхол — годом позднее, Баския — в 1988-м. И всем тут же понадобились их работы, цены взлетели. Я к этому моменту уже провел несколько выставок Баския, очередная из них открылась 10 августа 1988 года, за два дня до его смерти. Работы уже больших художников, таких как Уорхол и Бойс, после выставок отправлялись назад, я не мог позволить себе их выкупить; но Баския оставил мне серию до тех пор, пока она не будет продана. Благодаря этому у меня вдруг появился существенный капитал для развития (в комментарии Vanity Fair Ропак рассказывал, что главную картину из последней выставки художника в своей галерее в 1988 году он предусмотрительно выкупил у коллекционера по двойной стоимости, хоть тот даже еще не успел ее оплатить.— "Ъ-Арт").

Следующий шаг — Париж

Когда я решил открыть филиал галереи, то сразу отказался от Вены. Я выбрал один из самых космополитичных городов, Париж. Это был 1990 год, и тогда французские издания написали: «Известный австрийский галерист открывает отделение в Париже». А мне еще не было тридцати. Я рос со своими художниками, они всегда были моим приоритетом, поэтому я приехал в Париж с уже сложившейся репутацией. В 1991–1992 годах арт-мир испытывал на себе последствия экономического кризиса, приходилось брать кредиты, чтобы продолжать работать. Но у меня был набор правильных художников. Не было никакого бизнес-плана, все складывалось абсолютно органически. А вот сейчас без него не обойтись: что делать дальше — открывать галереи в Азии или расширяться в Америке, на все эти вопросы нужно отвечать и все нужно просчитывать. В какой-то момент каждому, чтобы принять правильное решение, нужны опыт и инфраструктура: первый дает понять, что необходимо делать, а вторая — помогает это реализовать.

Художник — главная ценность

Мои коллеги среди мегагалеристов часто забирают художников у менее крупных галерей. У моей галереи есть несколько эксклюзивных контрактов (с наследниками Йозефа Бойса и Джеймса Розенквиста), но я верю, что ныне живущего художника должны представлять несколько галерей вне зависимости от их размера. Даже несмотря на то, что все мы, галеристы, боремся за свой кусок пирога — лучшие работы художника,— важно учитывать его интересы. Каждая галерея приносит что-то свое: у кого-то лучше связи в Америке, некоторые имеют беспрецедентную сеть в Азии, у других есть хорошие контакты в музейной среде. На мой взгляд, первостепенное значение имеет не выгода конкретного галериста, а суммарный эффект и результат, который может получить художник, его карьера.

Грустная правда состоит в том, что средние по размеру галереи страдают сейчас больше всего. Я уверен, что экосистеме арт-мира нужны молодые галереи с небольшой командой, которая искренне верит в искусство, а также средние по размеру, но и большие — которые могут придать карьере художника другой масштаб. Как мегагалерея, мы не только делаем выставки, но и решаем вопросы с мастерской художника, его насущными проблемами, выделяем бюджет на производство даже очень масштабных и сложных работ, которые могут не продаваться сразу; у нас есть исследовательский и издательский отделы. Когда я начал работать несколько лет назад, к примеру, с Адрианом Гение, то его интересы представляли уже три небольшие галереи. Я тогда посоветовал ему сохранить их, если с ними по-прежнему комфортно работать. В этом вопросе я менее агрессивен, чем мои коллеги.

На мой взгляд, галерея умирает, если перестает смотреть в будущее и на молодых художников. Но в силу уже устоявшейся галерейной программы, из-за большого количества представляемых художников мы ежегодно можем брать не более одного нового автора.

Будущее: галерист или коллекционер

Как коллекционер, я всегда думаю о том, что важнее. Я надеюсь, что однажды моя коллекция будет представлена в публичном поле. Это моя задача. Если покупаешь только для себя, то делаешь это по-другому, нежели когда рассчитываешь на то, что коллекция в будущем станет частью культурной институции. Нужно иметь определенный план, сосредоточиться на определенных художниках. Иногда я чувствую некоторое внутреннее напряжение, когда понимаю, что нужно оставить работу себе, а один из коллекционеров галереи хочет ее приобрести.

Пока я не решил, что будет с моей коллекцией. Разумеется, если что-то случится со мной сейчас, то есть понятный план — она пойдет в три разных музея. Если буду жить достаточно долго, то, возможно, смогу сделать нечто под одной крышей. Когда я думаю об этом, то считаю, что еще достаточно молод и смогу решить все позже. Я не уверен, что галерея должна жить несколько поколений, но знаю, что хорошая коллекция сможет пережить не одну галерею.

Записал Александр Щуренков