Как корреспонденты “Ъ” работали на интифаде

Этой осенью исполняется 20 лет с начала второй интифады, когда тлеющий палестино-израильский конфликт вдруг полыхнул с неожиданной силой. “Ъ” тогда публиковал репортажи своих корреспондентов Андрея Колесникова и Леонида Ганкина, которые не раз выезжали на место событий и писали о том, что видели собственными глазами. О том, как это было, вспоминает завотделом внешней политики “Ъ” Леонид Ганкин.

Камни и пули Рамаллы

В октябре 2000 года меня вызвал тогдашний главный редактор «Коммерсанта» Андрей Васильев: «Хочу послать Колесникова на войну между арабами и евреями. Чтобы художественно описал». Васильев глубоко затянулся сигаретой и продолжил: «Но ему хорошо бы помочь. Поедешь?» Я, конечно, согласился.

Интифада тогда еще только разгоралась. Даже разделительную линию между Израилем и Палестинской автономией тогда можно было преодолеть относительно легко. Это и сгубило трех израильских резервистов: по пути к своей воинской части они по ошибке заехали в Рамаллу, и их там растерзали местные жители. Нам с Колесниковым тоже надо было в Рамаллу, но таксисты-евреи туда больше не ездили. Пришлось искать выход из положения.

Обнаружив, что весь обслуживающий персонал в нашей гостинице в Иерусалиме — арабы, мы подошли к консьержу и объяснили ему ситуацию: мы журналисты из Москвы, хотим попасть в столицу Палестинской автономии, чтобы своими глазами увидеть, как палестинский народ борется с израильской оккупацией. Консьерж мигом все понял и вызвал нам такси с водителем-арабом. Тот запросил за поездку какую-то немыслимую сумму, но отчасти оно того стоило: как мы впоследствии поняли, поездка была небезопасной, таксист рисковал как минимум автомобилем, а за риск полагается компенсация.

Перед тем как пересечь разделительную линию, наш водитель облепил машину со всех сторон надписями «Press», а на торпеду и под заднее стекло положил арабские молельные коврики.

Предосторожности были нелишними: у такси были израильские номера, и люди кидали в нашу сторону подозрительные взгляды, а на обратном пути палестинские мальчишки чуть не забросали машину камнями. Избежать повреждений удалось исключительно благодаря мастерству водителя. Так что свои деньги он отработал.

В те дни либеральная мировая пресса писала о многотысячных демонстрациях протеста палестинцев и о том, как израильские солдаты стреляют по безоружным демонстрантам. Центром выступлений была Рамалла, потому-то мы туда и поехали.

Главные события разворачивались на окраине города — там, где кончались дома и начиналось шоссе, ведущее к разделительной линии. Шоссе перекрывал израильский блокпост — его каждую пятницу после намаза штурмовали толпы протестующих.

Мы подошли как раз к тому моменту, когда первый штурм был отбит, толпа откатилась метров на сто от блокпоста, а все открытое пространство перед ним покрыло облако слезоточивого газа. Нам, как и всем, кто подтягивался к толпе со стороны города, вручили по куску марли, смоченной одеколоном: если дышать через нее, не так щипало глаза.

«Сражения начинали лучники и пращники»,— вертелась у меня в голове фраза из школьного детства. Нет, лучников в толпе палестинцев мы не заметили, зато пращников было немало. Подростки, виртуозно управлявшиеся с кожаными ремешками, обрушили на позиции израильтян град камней.

Дефицита боеприпасов у пращников не было, булыжники им подвозили на пикапах — толпа расступалась, камни сгружали на землю, и машины отправлялись за новой партией.

Метание камней в израильских солдат было занятием рискованным: те отстреливались резиновыми пулями. У нас на глазах двух или трех подростков вынесли из толпы и увезли на скорой.

Чтобы лучше все рассмотреть, мы взобрались на пригорок, откуда поле боя было видно как на ладони. Собственно, это был не совсем пригорок, а небольшая возвышенность, грядой тянувшаяся вдоль границ города. Мы оказались там не единственными зрителями. Метрах в десяти от нас за происходящим наблюдал какой-то мужчина. Он стоял, прислонившись к стене недостроенного кирпичного здания. Поодаль — еще двое. Дальше — еще группа людей.

И вот в какой-то момент палестинец, стоявший рядом с нами, достал откуда-то продолговатый предмет, завернутый в мешковину. Когда он его развернул, выяснилось, что это автомат Калашникова.

Палестинец неторопливо принял положение лежа и короткими очередями открыл огонь по израильтянам. Тут же автоматные очереди эхом прокатились вдоль всей гряды: те, кто на ней был (естественно, кроме нас), оказались стрелками, они залегли и повели прицельный огонь по солдатам на блокпосту.

Те сразу же им ответили — мы поняли это по разлетевшимся обломкам кирпича от пуль, которые попали в недостроенное здание, и чуть не кубарем скатились вниз с пригорка.

А потом с израильской стороны заговорили крупнокалиберные пулеметы. Они, конечно, били не по толпе, иначе жертвы исчислялись бы сотнями, но люди в панике побежали. Ну и мы вместе со всеми. Потом нашли ждавшее нас такси и часа через полтора были уже в Иерусалиме. Помню то странное чувство: город жил своей обычной мирной жизнью, и не верилось, что где-то рядом идет война и мы ее видели.

С точки зрения логистики здесь просто классно,— сказал Колесников,— не то что в Чечне. Там, пока доберешься до Ханкалы, потом на перекладных, не одни сутки могли уйти. А тут мы уже вернулись, и можно начинать писать текст».

Кстати, после наших поездок меня часто спрашивали, как мы писали свои репортажи — как Ильф и Петров? Честно рассказываю. По дороге в отель мы проговаривали и обсуждали увиденное за день, делились впечатлениями, а добравшись до места, расходились по своим гостиничным номерам. Я писал отдельные фрагменты текста, перебрасывал их на дискетку и относил ее Колесникову, а потом мои абзацы в изрядно отредактированном виде входили (или не входили) в общий текст. То есть писал его, конечно, Колесников. Я играл вторым номером.

Побоище в Дженине

Наша третья совместная командировка на Ближний Восток в апреле 2002 года выдалась особенно напряженной. Тогда война была уже в самом разгаре. Перестрелки, нападения, теракты. Мы метались между ними как безумные. Однажды мы сидели в своем отеле в Иерусалиме и готовились отсылать в Москву уже написанный репортаж, и тут раздался оглушительный грохот, задребезжали стекла. Мы выскочили на улицу: не более чем в ста метрах от нашего отеля палестинец-смертник взорвал себя на переполненной автобусной остановке. Мы успели на место теракта еще до того, как было установлено полицейское оцепление. Это была страшная картина — она и сейчас стоит у меня перед глазами.

А через пару дней весь мир облетела новость о том, что Палестина обратилась в ООН с обвинением Израиля в геноциде и военных преступлениях. Палестинцы утверждали, что израильская военщина устроила резню в лагере беженцев в районе Дженина, уничтожив сотни ни в чем не повинных людей. «Нам надо срочно туда ехать»,— сказал Колесников. «Это же закрытая военная зона»,— возразил я ему. Но он сделал вид, что не услышал.

Вечером мы смотрели телевизор у меня в номере. Как по заказу, по CNN показывали передачу «Журналисты на войне». Выступала молодая женщина с черной повязкой на глазу. «Работа репортера, освещающего вооруженный конфликт, сопряжена с определенным риском»,— говорила она. Я засмеялся и посмотрел на Андрея — он сидел с каменным лицом. Мне показалось, что передача произвела на него впечатление, поколебав решимость ехать в зону боевых действий. И я решил развить успех.

«А может, и стоит поехать в Дженин,— сказал я,— и там геройски погибнуть. Представляешь, вот вырастут у нас дети, пойдут внуки. Если мы останемся живы, они запомнят нас брюзжащими стариками. Куда лучше, если мы останемся у них в памяти в виде фотографий на стене.

На них мы молодые, красивые. И наши жены будут говорить внукам: это твой дед — отважный был журналист!»

Колесников молчал, а я продолжал ерничать: «Жен, конечно, жалко. Как они без нас? Хотя твоя-то молодая, может, еще найдет свою судьбу».

Колесников посмотрел на меня стальным взглядом, глаза его сузились. «Ты же сам понимаешь,— отчетливо выговаривая каждое слово, произнес он.— Если мы не побываем в Дженине и не напишем про это, то непонятно, зачем мы вообще сюда приехали!»

Это был убийственный аргумент — крыть было нечем. «Но как мы попадем в закрытую военную зону?» — поинтересовался я. «А вот это уже твоя забота»,— ответил Колесников и ушел к себе в номер, бросив на ходу, что отправляться надо завтра с утра. Я тяжело вздохнул, выкурил сигарету и сел к телефону.

На следующее утро мы с Колесниковым и фотографом Захаром — израильтянином, родившимся в Ленинграде,— приехали в арабскую деревушку Салем. Она была расположена на израильской территории, недалеко от разделительной линии, превратившейся к тому времени в тщательно охраняемую границу. Нам предстояло ее преодолеть и выйти к палестинской деревушке Романи. А там до Дженина, как мне сказали, рукой подать. На мой вопрос, как нам найти проводника, который переведет нас через границу, мне ответили, что он сам нас найдет.

Следуя полученным инструкциям, мы припарковали машину на деревенской площади и встали рядом, нацепив журналистские бейджи. Буквально через несколько минут к нам подошел молодой араб и осведомился, нужна ли нам помощь. Выслушав нашу просьбу, он кивнул и запросил за услугу $200 — деньги вперед. У нас не было выхода, мы согласились. «Идем цепочкой,— предупредил проводник,— никаких разговоров. Когда я побегу, бегите за мной».

Израильский блокпост находился на вершине холма, а у подножья была мертвая зона, где можно было проскочить незамеченными. Туда мы и направились. В какой-то момент наш проводник побежал, мы — следом. Сперва бежали по пересеченной местности, потом свернули на проселочную дорогу. Вдалеке показались дома деревушки Романи. Наш проводник остановился и победно поднял вверх руку, давая понять, что опасность миновала, мы уже на той стороне.

От долгого бега я никак не мог восстановить дыхание. «Это оттого, что ты куришь»,— сказал мне 25-летний Захар. «Посмотрим, как ты побегаешь, когда тебе будет почти полтинник»,— отрезал я и закурил.

Проводник по мобильному телефону вызвал такси, которое довезло нас почти до Дженина. Дальше ехать водитель почему-то отказался, но показал, куда идти. Когда мы, пройдя немного, спросили прохожего, где лагерь беженцев, он удивился и ответил: «Так вы уже здесь».

Но мы-то ожидали увидеть палатки или по крайней мере трущобы. А это был просто микрорайон Дженина, не богатый, но и не бедный, застроенный добротными каменными домами. Он возник после 1948 года, когда, победив в кровопролитной войне, евреи провозгласили свое государство, а арабы бежали оттуда на территорию, которая тогда считалась иорданской, но потом стала частью Палестинской автономии. Со временем беженцы обустроились, обзавелись хозяйством.

Так что лагерь беженцев в Дженине, по сути, название историческое, к примеру как Охотный Ряд или Стрелецкая Слобода.

Из газет мы более или менее представляли себе, что здесь произошло, но полная картина сложилась только после того, как мы побывали на месте недавних событий. Лагерь беженцев в Дженине был опорным пунктом боевиков «Хамаса», устраивавших диверсии и теракты на израильской территории. Израильтяне попытались провести здесь зачистку, но не рассчитали силы. Боевики, отступая, заманили израильтян в большое здание, которое оказалось заминированным. При взрыве погибли 12 израильских военнослужащих, а потом еще трое, попытавшихся прийти к ним на помощь. Это стало самыми крупными единовременными потерями израильской армии за всю войну и вызвало шок в стране. Сюда были стянуты крупные силы израильской армии, начались ожесточенные бои.

Центральная часть микрорайона представляла собой классическую арабскую застройку: дома из светлого камня, выходящие глухими стенами на узкие изогнутые улочки, а окнами — во внутренние дворики. Хамасовцы превратили этот квартал в настоящую крепость с оборудованными огневыми точками, подземными ходами. Израильтяне окружили квартал со всех сторон и предложили его защитникам сдаться, но те ответили отказом, и тогда танки и артиллерия стерли квартал с лица земли. Несколько десятков оборонявших его боевиков остались лежать под руинами. Израильские войска постояли здесь еще пару дней, а потом ушли из города.

Мы приехали как раз в тот момент, когда развалины были разобраны и из-под них извлекали мертвые тела. Люди, сгрудившиеся вокруг, молча следили за работой спасателей. Мы спрашивали: есть ли среди погибших мирные жители? Но все говорили только о каком-то мальчике-инвалиде, которого почему-то оставили в одном из этих домов.

В воздухе стоял сладковатый трупный запах — он потом преследовал нас много часов.

К нам подходили люди и что-то говорили. Молодой палестинец показал нам пистолет и сказал, что каждая пуля в нем унесет жизнь израильтянина, он будет мстить.

Старый араб отвел нас в свой дом, где останавливались израильские солдаты. «Посмотрите, во что они его превратили!» — причитал он. В доме действительно был кавардак. На зеркале красовалась сделанная губной помадой надпись по-русски: «Спасибо за теплый прием! До встречи на мирных переговорах! Александр Ф., бригада «Голани».

Когда мы отправились в обратный путь, выяснилось, что израильтяне бульдозерами разрыли все окрестные дороги, чтобы перекрыть автомобильное движение в город и из него. Но, видимо, и перемещение людей пешком тоже как-то не вписывалось в планы израильского командования, потому что, когда мы и какие-то еще люди шли по дороге из Дженина, с соседнего холма вдруг ударил пулемет.

Впоследствии, когда я рассказал об этом эпизоде израильтянам, мне объяснили, что это часть военной тактики. На палестинские территории направляется боевая группа в составе офицера, пулеметчика и снайпера. Перед ней могут быть поставлены разные задачи: уничтожить машину с террористами, обстрелять отряд боевиков или, как в нашем случае, перекрыть движение по какой-то трассе. Мои собеседники предположили, что стрелявший по нам пулеметчик не вел огонь на поражение, а просто хотел нас напугать.

Надо сказать, это ему удалось. Сначала мы и шедшие с нами по шоссе люди побежали. А потом, когда огонь стал плотнее и от пуль начали подниматься столбики пыли, все в панике бросились за деревья, росшие слева от дороги. Там мы и залегли. Рядом с нами лежал здоровенный араб.

«Откуда вы?» — спросил он нас. Мы сказали, что из России. «Значит, вы христиане?» — обрадовался он. «Да, христиане»,— ответил Колесников. «Я тоже христианин»,— прошептал араб, вытащил из-под рубашки нательный крестик и поцеловал его. «Ничего, Иисус нас спасет»,— сказал он. «Да, спасет»,— с надеждой ответил Колесников.

Обратно границу мы переходили уже без проводника, и нас, конечно, задержали.

На израильском блокпосту у нас отобрали документы и повели на допрос. Допрашивавший нас израильский офицер — с бородкой, в очках, похожий на университетского профессора и, скорее всего, призванный из резерва — был учтив и даже дружелюбен. В результате допроса, а точнее сказать, беседы мы сошлись на том, что каждый из нас выполняет свою работу. Мы, как журналисты, должны были разобраться в том, что происходит, чтобы рассказать об этом своим читателям, а они, как солдаты, обязаны подчиняться приказу — в данном случае следить, чтобы границы закрытой военной зоны были на замке. Тем временем наши документы проверили и выяснили, что мы официально аккредитованные журналисты. Напоследок нам пригрозили, что в случае повторного нарушения нас лишат аккредитации, и отпустили на все четыре стороны.

В Москве наши репортажи с войны с большим интересом читали и оживленно обсуждали. Жаль, тогда еще не было социальных сетей: представляю, сколько лестных слов мы бы о себе прочли. Но и нелестных, наверное, тоже. Главному редактору тогда приходило немало возмущенных писем с критикой наших публикаций — в основном от арабов и израильтян. Но это означает, что войну мы описывали объективно.

Леонид Ганкин