Тимур Бекмамбетов о проекте «Истории карантина», будущем кино и школе Роджера Кормана

В конце марта студия Тимура Бекмамбетова «Базелевс» анонсировала старт проекта «Истории карантина», который будет создаваться в технологии screenlife. Был объявлен конкурс, в котором каждый желающий может принять участие с собственной идеей фильма о самоизоляции — победителям помогут снять свои работы и тут же представить их зрителям. Меньше чем через месяц состоялась первая премьера проекта: короткометражный фильм «Удаленка» Аксиньи Гог вышел на сайте проекта Screenlifer.com
Формат screenlife, суть которого состоит в том, что действие фильма не выходит за пределы экранов электронных устройств, был изобретен студией Тимура Бекмамбетова: пять лет назад вышел первый в истории кино screenlife-фильм «Убрать из друзей», дебютный хоррор Лео Габриадзе, стоивший меньше $1 млн и окупившийся в прокате более чем в 60 раз. В 2018-м Бекмамбетов выпустил сразу два инди-хита, снятых тем же способом: «Поиск» дебютанта Аниша Чаганти, получивший приз зрительских симпатий на «Сандэнсе», и «Профайл», награжденный аналогичным призом в программе «Панорама» Берлинского кинофестиваля, режиссером которого выступил уже сам Бекмамбетов. О том, как экспериментальный метод стал сегодня главным способом рефлексии о реальности, о будущем авторского и жанрового кино и уроках Роджера Кормана с Тимуром Бекмамбетовым поговорил Константин Шавловский

Идея проекта «Истории карантина», кажется, лежит на поверхности: сейчас столько людей оказалось взаперти, и все ищут возможность как-то выразить себя, чтобы не сойти с ума. Но, в отличие от многих, кто спешно осваивает онлайн-форматы, вы уже давно работаете с жанром screenlife — то есть ограничили реальность экранами гаджетов задолго до того, как это произошло со всем миром.

Это произошло с миром задолго до пандемии, просто сейчас это стало очевидно всем. Мы работаем с форматом screenlife больше пяти лет, и два месяца назад я заметил, как у всех резко вырос интерес к тому, что мы делаем. Просто потому, что screenlife стал сегодня для всех единственно возможным и доступным языком, на котором можно рассказать о том, что сейчас с нами происходит. И мы запустили «Истории карантина» — чтобы не упустить этот момент, оставить свидетельства, которые помогут нам разобраться в текущих событиях. У нас же очень короткая память сегодня, мемуары почти никто больше не пишет, за нас все помнит Facebook. Мы решили, что нам пора поделиться с миром нашим опытом, раздать тем, кто хочет рассказать о себе, инструменты screenlife-кинематографа. Мы объявили конкурс, на который ежедневно приходит множество работ, это идеи, сценарии, черновики и даже почти готовые фильмы. Есть невероятно талантливые. Вчера, например, мой друг, режиссер из Лос-Анджелеса, прислал свою историю: он индиец, и его брат готовит свадьбу, а индийская свадьба — это 500 человек. И он выслал скриншот, где 100 индийцев в Zoom обсуждают свадьбу, которая неизвестно когда состоится. Это сюжет, наверное, комедии. Мне кажется сейчас очень важным, чтобы люди начали записывать то, что с ними происходит, на мобильные телефоны, записывать групповые чаты, свои разговоры с родителями. Это уникальные свидетельства новой реальности, которые нужно сохранить, чтобы увидеть себя со стороны.

Когда вы в 2014 году придумали снять фильм «Убрать из друзей» технологией захвата экрана — вам сразу было понятно, что этот формат будет работать в кино?

Мне-то это было сразу понятно. Но поначалу довольно сложно было в этом убедить других. Мой американский агент Майк Симпсон, который работает с Тимом Бёртоном, Квентином Тарантино и Пон Чун Хо, выслушав идею, сказал: «Слушай, ты правда думаешь, что люди пойдут в кинотеатр, чтобы смотреть на большом экране — экраны чужих мониторов?» Я ответил: ну конечно пойдут! Потому что сегодня там — наша жизнь. Мы там влюбляемся, ссоримся, находим ответы на сложные и простые вопросы. Там мы узнаем о рождении детей и о том, что потеряли близкого человека. Тебе не вручает телеграмму почтальон — ты получаешь сообщение в мессенджере. До пандемии мы могли этого не замечать, а сегодня экран остался единственным способом контакта с близкими, которые находятся в изоляции, и это уже невозможно не заметить. Наша эмоциональная жизнь происходит на экранах. И если еще несколько лет назад об этом писали философы и писатели-фантасты, то теперь это наша повседневность. И для этого нового мира нужны новые истории — про любовь и смерть, про смелость и предательство, про добро и зло. Которые мы и рассказываем на том языке, который нам этот мир предлагает.

Тем не менее «Убрать из друзей» в 2015-м вполне органично вписался в тренд found-footage-хорроров, который появился после «Ведьмы из Блэр», и тогда он не воспринимался как революционный метод описания действительности. А те же «Поиск» и «Профайл» сняты в жанре триллера, детективного и психологического, то есть работают с саспенсом. И это объяснимо: чтобы зритель в кинотеатре два часа смотрел на экраны чужих гаджетов, нужно постоянно держать его в напряжении. Не думаете, что у screenlife-кино все-таки не слишком большой жанровый диапазон?

Помните, как Владимир Зеленский презентовал на одном политическом форуме (Форум YES 2019 — Ялтинской европейской стратегии.— Weekend) чат-переписку лидеров государств? Это была настоящая политическая мокьюментари-комедия, короткометражка, сделанная в формате screenlife. Сейчас у нашей студии около 40 проектов на разных стадиях разработки: что-то снято, что-то пишется, а кто-то готовится к съемкам, поскольку мы можем снимать несмотря на карантин, нам ведь не нужно никуда ездить. Никаких камер и декораций в формате screenlife, как правило, нет, мы можем снимать большие фильмы с группой, которая сидит по домам. Так во многом был снят «Профайл» — я был в Лондоне, а актер — на Кипре, и я режиссировал его удаленно. Мы сейчас закончили съемки screenlife-версии «Ромео и Джульетты» в Америке, где действие разворачивается на экранах смартфонов влюбленных друг в друга подростков. Причем мы сохранили не только шекспировский сюжет, но и текст. Мы сняли screenlife-комедию по «Сирано де Бержераку», сейчас снимаем «Войну миров» по Герберту Уэллсу — это будет научная фантастика. Правда, там сюжет изменен, потому что сегодня инопланетяне не могут заявиться к нам на шести ногах железных, им вообще незачем будет приземляться — они просто проникнут в интернет и начнут пожирать трафик.

Напрашивается еще и переосмысление классических антиутопий, «1984» или «Дивного нового мира», потому что цифровое тело уязвимо не только для инопланетян, но и для государственного контроля.

В отличие от XX века, сейчас мы действительно живем в мире цифровой уязвимости. Открытым остается только вопрос, найдется ли какой-то злодей, который использует эти уязвимости в своих целях, и будет ли этот злодей антропоморфным организмом или это будет искусственный интеллект.

Да, я где-то читал, что решение о том, кого подключать к аппаратам ИВЛ в случае их нехватки, в реанимациях некоторых стран принимает не врач, а робот.

В общем, все это уже никакая не антиутопия. А то, что сейчас происходит с коронавирусом,— это не привычный мор, а гибридная эпидемия, которая отличается от привычной человечеству эпидемии так же, как гибридная война отличается от Второй мировой. Потому что одна ее часть разворачивается в реанимациях, а вторая — в информационном поле.

Параллельно с «Историями карантина» вы сейчас как режиссер снимаете «Фау-2. Побег из ада» — фильм как раз о войне, причем о классической Второй мировой, но совсем не классическим способом: заявлено, что он одновременно снимается в двух форматах, вертикальном и горизонтальном. Как это возможно?

Для меня это тоже эксперимент. Вы обратили внимание, что мы сейчас снимаем фотографии и иногда даже видео общее, потому что знаем, что мы потом их обработаем и при необходимости сделаем кроп. Благодаря высоким разрешениям камер это стало частью нашей повседневности. Поэтому мы стали меньше при съемке думать о композиции — мы схватываем освещение, настроение. Этот же принцип мы привнесли в производство «Фау-2» — мы снимаем событие с учетом того, что следующим шагом будет его кадрирование для разных форматов.

Но это же будет два разных фильма!

Да. Вертикальный формат — он больше про человека, и поэтому вертикальная версия будет фильмом-портретом. А горизонтальный формат — про событие, зрелище. Вертикальный фильм — он будет более субъективен и это будет в большей степени драма, а горизонтальный мы делаем для кинотеатров, для IMAX — это будет больше аттракцион. Но это будет два взгляда на одни и те же события. Монтаж разный — а история одна: на экранах мобильных мы увидим скорее рассказ о человеке, а в кинотеатрах — историю о событиях, с ним случившихся.

За этим экспериментом есть какой-то смысл, идея, или для вас это просто технологический вызов?

Не бывает просто технологических вызовов — если к этому не располагает история. Герой «Фау-2» — летчик Михаил Девятаев, сбежавший из фашистского плена, и главной его чертой была стойкость. И если попытаться визуализировать это его качество, то у нас получится несгибаемая вертикаль. Поэтому вертикальная композиция будет работать, как мне кажется, на подсознательном уровне — не факт, что зритель поймет эту логику, но он ее точно почувствует. Как и контраст между формой и содержанием — это ведь фильм о Второй мировой, снятый для экрана смартфона, как если бы во время Второй мировой уже существовал инстаграм.

Похожего эффекта добился Герман в «Трудно быть богом», когда повесил на героя Ярмольника аналог камеры GoPro.

Или как мы с Мишей Зыгарем сделали фильм «1968. Digital», где рассказали про 1968 год языком screenlife-кино.

Драматургия screenlife-фильмов из-за своей ограниченности рамками экранов гаджетов при этом довольно специфическая, и иногда она иногда дает досадные сбои. Например, в «Поиске», когда один герой устанавливает в доме другого скрытые камеры, чтобы записать его признание,— я в этот момент вижу, что эти камеры нужны режиссеру, а не герою. А вот в «Профайле» ни одного эпизода, который бы вызывал недоверие, нет.

Это еще разница между жанровым и авторским кино. «Поиск» все-таки по-настоящему жанровая картина, она так снята и склеена, а «Профайл» получился более авторским, в нем я искал и пробовал возможности этого нового языка для себя. И, надо сказать, сам материал к этому располагал: книга журналистки Анны Эрель «Я была джихадисткой. Расследование в центре вербовочной сети ИГИЛ» (Организация запрещена в России.— Weekend) про ее общение с террористом в интернете как будто бы написана специально для screenlife-формата.

Фильм основан на ее собственной истории — насколько он отличается от нее?

Книга очень близка к тому, что получилось на экране,— мы опустили только несколько офлайн-сцен, которые не касались отношений двух главных героев. Но самое главное, почему я за это взялся: в «Профайле» screenlife — не просто прием, а одно из главных действующих лиц. Потому тут и нет драматургических натяжек, никакой условности: общение героев происходило точно так же и в жизни. Тут ничего не придумано.

Анна Эрель видела картину?

Да, и не один раз. Она ей нравится. Хотя я поначалу опасался, потому что фильм очень глубоко залезает внутрь героини, даже, пожалуй, в большей степени, чем книга. И это удивительная особенность screenlife. Мы ведь не скрываем наших чувств от наших экранов. Например, мы на экранах пишем и стираем сообщения — и если ты наблюдаешь за экраном человека, ты оказываешься внутри его черепной коробки. Ты начинаешь не только его понимать, но и чувствовать. Это было мое главное открытие в работе над «Профайлом».

Как вообще у вас произошла встреча с этим жанром?

Я недавно стал думать, когда же впервые я в кино показал жизнь на экране, и понял, что это произошло еще в «Ночном дозоре» — там есть сцена, где герой Кости Хабенского на сайте «Ночного дозора» серфит по каким-то нами специально созданным интерфейсам. И я помню, с каким восторгом мы занимались созданием этой первой screenlife-сцены. Мы же еще не записывали экран, а снимали камерой с экрана. И дальше так или иначе в каждом фильме я использовал элементы screenlife, кроме, наверное, «Бен-Гура». И как раз на съемках «Бен-Гура», переживая все тяготы студийного производства, где 500 человек принимают решения и всеми движет страх потерять деньги, меня в очередной раз увлек screenlife — как абсолютная производственная антитеза студийному кино. «Профайл» стал своего рода моим прощанием с традиционным кинематографом. Потому что для меня все-таки кино — это про свободу говорить то, что ты хочешь. Хочешь — бубни себе под нос, хочешь — кричи в мегафон, хочешь — рекламируй майонез, если тебе нравится так себя выражать. Традиционное кино, которое делается для зрителей, сегодня умирает, потому что бюджеты и сложность производства фильмов так выросли, что решения в конце концов принимает по праву тот, кто финансирует производство. Режиссер часто не может сделать то, что он хочет, потому что слишком дорого стоит его эксперимент. И я очень надеюсь, что screenlife, благодаря своей доступности, позволит вернуться нам всем в мир свободного авторского кино.

«Профайл» — это же еще и ваше персональное возвращение к авторскому кино, фактически первая инди-постановка за много лет?

Да, свой последний фильм, который я с чистым сердцем могу назвать авторским, я снял 30 лет назад — это был «Пешаварский вальс». И для меня он рифмуется с «Профайлом» — но не только поэтому. Как ни странно, у них довольно много общего: в обоих речь идет об угрозе исламского терроризма, и там и там главные герои — журналисты. Можно сказать, что я проделал такой огромный путь, чтобы сейчас вернуться к самому себе. Для меня самого это несколько неожиданно. А еще в «Пешаварском вальсе» можно увидеть зачатки моей любви к текстуре экрана, к тому, как кино рефлексирует новые визуальные языки. Я тогда впервые наложил растр на изображение, создавая ощущение испорченной телевизионной картинки. И меня поразило, насколько реалистичным становилось все происходящее на экране, как только я добавлял слой брака. Сейчас все это, наверное, звучит немного наивно, но это было 30 лет назад — и это был мой дебют.

С тех пор вы сами открыли множество дебютантов — от Ильи Найшуллера, который уже ставит в Голливуде, до Жоры Крыжовникова. И сейчас у вас в производстве 40 screenlife-фильмов, среди режиссеров которых тоже много дебютантов. Получается целая screenlife-фабрика, которая немного напоминает другую известную в истории кино фабрику — Роджера Кормана.

Слушайте, это гениальная мысль — я завтра же позвоню Роджеру и предложу ему войти в жюри конкурса «Истории карантина»!

А вы показывали ему screenlife-фильмы? Мне кажется, зная его любовь к жанровому и доступному в производстве кино, его должен был увлечь этот формат.

Да, он большой фанат screenlife, смотрит все наши фильмы. Мы ведь и правда очень близки к тому, что он сотворил с рынком кино в 1970-е, когда предложил всем снимать жанровое кино за маленькие деньги для драйв-инов. И он, наверное, был одним из первых зрителей «Убрать из друзей». Вообще, в свои 94 года он очень живой, моментально схватывает все настоящее, интересуется всем. Он, конечно, многому меня научил. Это же его принцип: давать дебютантам маленький бюджет, который позволяет им оставаться свободными в реализации своих идей. Разумеется, в рамках жанра. Таким образом он давал возможность молодым людям быстро войти в производство и сделать кино без амбиций, без понтов и надувания щек. Наверное, во многом от него я научился любопытству ко всему новому и понял, что главная задача продюсера — выбрать человека и дать ему делать то, что он хочет. Так было, например, с Ильей Найшуллером: я посмотрел на YouTube его клип, через пять минут послал ему сообщение в фейсбук, а через день мы договорились вместе делать фильм. Это все заняло сутки. И так же было с режиссером «Поиска» Анишем Чаганти — он пришел ко мне с трейлером и хотел снимать короткометражку, а я его убедил, что надо снимать полный метр. С очень рациональным бюджетом, который даст ему возможность не слушать меня, а делать все, что ему хочется. И этот принцип, во многом унаследованный от Кормана, остается главным и на нашей фабрике screenlife: мало денег и много свободы. И конечно, любовь к кино, которое меняется вместе с нами.

Смотреть и участвовать в «Историях карантина» можно на сайте проекта