Краевед Павел Гнилорыбов вспоминает умершего московского крестьянина

На этой неделе в Москве окончательно ушла в прошлое деревня Матвеевское. Полвека назад ее поглотил и застроил Западный округ, официально она была упразднена в 1990-х — но все это время память о деревне продолжал хранить последний местный крестьянин, ветеран Великой Отечественной Александр Андреевич Солопов. Он жил в доме, построенном своими руками, возделывал огород в десяти километрах от Кремля — и вот теперь скончался в возрасте 95 лет. По просьбе “Ъ” краевед, редактор проекта «Архитектурные излишества» Павел Гнилорыбов рассказал о малоизвестной московской деревне и ее последнем жителе.

Десятилетиями разрастаясь во все стороны, Москва не особо интересовалась историей уничтожаемых массовым строительством деревень, поселков и даже целых городов. За вырубкой вишневого сада всегда следовало водружение еще одной типовой панельки. Максимальный дозволенный уровень рефлексии — оставить имя бывшего села новому району или станции метро (и даже эта практика соблюдается не всегда — так, уникальный топоним «Братеево» задавлен станцией метро «Алма-Атинская»). Десятки деревень и сел внутри МКАД исчезли в 1950–1980-е годы, а их бывшие обитатели разлетелись кто в Коньково, кто в Гольяново, кто в Хорошево-Мневники. Но иногда подобное выкорчевывание памяти все-таки давало сбой.

На западе Москвы — по престижному теперь направлению вдоль Кутузовского проспекта — еще в 1950-е годы располагался целый куст небольших, но самодостаточных сел и деревень.

Вдоль маленьких речек Сетуни и Раменки выстроились Волынское, Давыдково, Матвеевское, Каменная Плотина, Гладышево, Троицкое-Голенищево. Потихоньку эти места с пятивековой историей съедались типовыми кварталами. Но один кусочек все-таки сохранился — до этой весны.

Деревня Матвеевское существовала как минимум с XVII столетия. Хотя своей церкви у нее не было, к 1965 году здесь насчитывалось больше ста крестьянских дворов. А потом начался массовый снос; сельский район быстро застроили крупнопанельными гигантами, на карте появилось Очаково-Матвеевское. Некоторые домишки все-таки смогли уцелеть — окраина деревни слишком близко подходила к воде, к тому же рядом была проложена железная дорога; в общем, не самое лучшее место для массового строительства. Так в Матвеевском сохранил свой деревенский дом Александр Андреевич Солопов, ветеран Великой Отечественной. Дядя Саша, как называли его соседи-горожане. Ему выпало стать последним хранителем векового крестьянского уклада на куске земли, которая внезапно стала городской.

Мы познакомились в 2016 году, когда снимали документальный фильм о немногих оставшихся в столице избушках. Дядя Саша, тогда 91-летний, охотно пригласил нас в гости и рассказал историю своей жизни. Сам с Тамбовщины, в 16 лет он ушел защищать родину. Сначала рыл окопы под Сталинградом, потом был зенитчиком, стерег московское небо. После демобилизации решил остаться в Матвеевском, на танцах познакомился с женой. Свой дом Александр Солопов построил в 1952 году, когда многие вокруг еще ютились в землянках и сарайчиках. Но москвичом так и не стал. «Я не представлял мир — что такое Москва, что такое город? Еду по Москве, удивляюсь, такие дома высокие»,— вспоминал он. И тут же иронично добавлял: «В столицу переехал, но в квартире так и не пожил».

Постепенно деревню снесли, район застроили, соседи разъехались, но Александр Солопов остался. Один. В «большом городе» у родственников давно была квартира, но ветеран предпочел жить в доме, который построил своими руками. В 1990-е Матвеевское официально упразднили, но дядя Саша продолжал хранить свой участок, дом, сад, огород — хранить память о деревне, которая приютила его в послевоенные годы. И ведь было ради чего жить — нашей съемочной группе показалось, будто мы уехали километров на триста от Москвы. Ладная избушка, аккуратные хозяйственные постройки, земля до горизонта. Рядом речка Раменка и пешеходный мостик, беседки, колонка с чистой водой.

Дядя Саша сохранил в себе тамбовского крестьянина — несмотря на возраст, он умудрялся управляться с домашними делами, занимался и теплицами, и садом, и крыжовником.

А еще он любил собак, часто подбирал бездомных кабысдохов. И собачий лай — с такой ленивой хрипотцой, какую услышишь только у довольных деревенских псов,— вечерами разносился из несуществующего уже Матвеевского, эхом отражаясь от высоток на Мосфильмовской улице.

В любви к животным, в крестьянской работе, в воспоминаниях, в непременном ежедневном чтении газет чувствовалась его искренняя радость от жизни. Ему было за девяносто, а он продолжал каждый день носить воду из колонки — от калитки наискосок метров пятьдесят.

Удивительно, но дом ветерана не трогали, позволяли ему спокойно возделывать огород в окружении многоэтажек. Может быть, из-за почтенного возраста и ветеранских заслуг владельца. А может, город сам берег память о своем прошлом. Оказывается, так можно — жить в десяти километрах от Кремля и при этом питаться тем, что вырастил здесь же, на своей земле.

Александр Андреевич был разговорчивым и жизнерадостным человеком, но журналисты и блогеры не особенно баловали его вниманием. Те, кто хотел сфотографировать деревенские дома на фоне новостроек, ехали обычно в деревню Терехово — там и «картинка» контрастнее, и домов побольше. Терехово снесли в прошлом месяце. Дядя Саша умер несколько дней назад — ему как раз исполнилось 95 лет. Дежурный по апрелю, владелец последнего дома упраздненной деревни подвел черту под ее многовековой историей.

Советская власть расправлялась с деревнями с понятной прямолинейностью — мы вроде бы как сносим замшелые пеньки на пути прогресса и строим высокие, новые, чистые дома. Сегодняшний процесс уничтожения образа и облика Москвы лишен идеологической окраски.

Медленно движется кран, превращая бывшие огороды в квадратные метры и немаленькие деньги. Под этим краном навсегда исчезают дорогие имена, старые письма, фотографии. Исчезают отличия одной части города от другой — все сводится к типовым многоэтажным кварталам и жилым массивам.

Исторически Москва сложилась из множества самостоятельных, живых элементов — слободок, железнодорожных поселков, станций, деревень, выселок, монастырских владений. У каждой была своя история, характер; свое население, в конце концов — и вместе они дополняли Москву, делали город интересным и живым. А теперь последние осколки того времени как будто специально ищут, чтобы методично стереть с карты.

Конечно, московские деревни уничтожаются прежде всего из-за тучности столичного бюджета и стремления построить еще что-нибудь. Но непонятно, почему в столице нельзя было сохранить это разнообразие.

В Туле, Твери, Рязани, Владимире, Коломне, десятках других городов Центральной России великолепный массив сочной деревянной застройки прекрасно сочетается с современными многоэтажками и бизнес-центрами. Вместо сохранения множества укладов, позволяющих погружаться в историю города, столица выбрала простой и немудреный путь — мертвого бетона без каких-либо интересных вкраплений. Дяди Саши больше нет, а скоро не останется и одноэтажной Москвы.