Выбор Игоря Гулина

Автор сценариев к фильмам Бориса Хлебникова, Николая Хомерики и Валерии Гай Германики, Александр Родионов — вероятно, самый известный из современных русских кинодраматургов. В его книге собраны избранные сценарии (поставленные и нет), а также несколько небольших пьес.

Конечно, сборник сценариев — странное чтение, но Родионов — особый случай. Сам он говорит, что его тексты — нечто вроде литературного самиздата, предназначенного для съемочной группы. И действительно — это скорее проза, чем драматургия. В этих сценариях есть нечто, что не может быть перенесено на экран, обречено исчезнуть в процессе постановки: прихотливые ассоциации, шутки будто бы для себя, ремарки в сторону, ускользающая странность самого языка повествования. Из-за этой принципиальной нетехничности текста возникает особая хрупкость. Поэтому они в чем-то интереснее самих фильмов.

Родионов — один из тех авторов, благодаря которым новый русский кинематограф дал слово грустным ментам, растерянным гастарбайтерам, жуликоватым рабочим, спивающимся школьникам и прочим малым сим России путинской эпохи. Из деталей фона и персонажей анекдотов он превратил их в настоящих героев, сделал их смешную, корявую и беззащитную речь культурным фактом.

Это задача в зощенковском духе, но в текстах нет и намека на сатиру. Поэтому почти общим местом в разговоре о них стало сравнение с Платоновым. Это действительно самый узнаваемый источник стиля родионовских текстов — их особого нежного косноязычия, пристальной рассеянности взгляда. Сами персонажи его тоже устроены на платоновский манер: они слегка вывернуты, так что внутренний и наружный мир перепутаны между собой, душевная механика неотличима от телесной. На этом сходство заканчивается и становятся заметны отличия.

Герои Платонова — граждане утопии. Они контужены, но контужены избытком напряжения. Мир, в котором они обитают, недостаточен, убог и одновременно наполнен потенцией — возможностью преображения. Чудаки Родионова — тоже всегда немного инвалиды. Но они травмированы только скудостью. В его мире всего мало: еды, денег, работы, любви — и неоткуда взять больше.

У Платонова — если продолжать это удобное сравнение — обещание восполнения нехватки давала история. В статичном родионовском мире истории нет (если она и была когда-то, то давно закончилась), и оттого тут невозможны истории — истории любви, истории успеха или провала и другие вещи, о которых рассказывают кино и литература.

Тем не менее с этими героями что-то происходит: они едут куда-то, устраиваются на работы, с кем-то знакомятся, претерпевают унижения и подвергают им других. Однако все эти события как бы не вполне случаются, они не приносят перемены — скорее нанизываются друг на друга, как приключения в сказке.

В фильме Хомерики казалось, что сказка в названии «Сказка про темноту» — скорее парадокс, оттеняющий вполне реалистическую эстетику. Когда читаешь тексты Родионова, становится понятно, что сказка — и есть основа его работы.

Сама «Сказка про темноту» — история о Золушке-милиционерке в безнадежном поиске принца. «Сумасшедшая помощь» — о Малыше-переростке и Карлсоне-параноике (это было видно и у Хлебникова, но в сценарии гораздо заметнее). В «Волне» (лучшем, пока не поставленном тексте книги, также написанном для Хомерики) пубертатные Иванушка и Аленушка прозябают в волшебном лесу приморской дачи. Элементы натуралистического антуража этих текстов — все обезьянники, жареные курицы и отбойные молотки — едва прикрывают вековые архетипы. Структура каждого сюжета прописана будто бы с настольным Проппом.

Зачем нужен этот сказочный аппарат? Конечно, не для того, чтобы приукрасить унылую действительность, сгладить ее печаль. В сказках Родионова обычно нет ни счастливого конца, ни морали.

Кажется, что, становясь способом такого рода оформления материала современности, сказка занимает место своего старшего брата — мифа. Миф оформляет социальную реальность, придает ей измерение смысла. Этот смысл может быть прекрасным или отвратительным, но он позволяет сложить аморфные факты в историю, дает человеку почувствовать себя вытащенным из хаоса и пустоты. (Такого рода миф о 1990-х создавал в своих сценариях Балабанов.)

В мире Родионова смысл — такой же дефицит, как любовь, деньги и сюжет. Из тех крох, что есть, миф не сложишь, но на сказку их аккурат хватает. Переселить своих несчастных героев из ада вербатима в сказочное чистилище, убаюкать их вечным детским ритмом — единственное, малое утешение, которое может дать им автор.

Когда он старик — его можно будет узнать. Не изменятся, наверное, глаза. Маленькие золотые глаза. Не изменится лицо. Живое лицо без мыслей. Не изменится голос. Скриплый голос с тонким молодым смехом. Она станет старой, когда — не знает никто, но она становится старше прямо сейчас.
Он и она будут жить полные, толстые, как книги, как шины машины внедорожник годы, тесно как книги на полке, за полвека и дальше годовщины свадьбы, годовщины знакомства: свадьбы — не знают когда, еще не пробовали друг другу сказать про женитьбу, знакомства — сейчас они еще не подумали, но очень хорошо помнят и вспомнят скоро, станут запоминать: познакомились 21 июня 2019 года. Восемь огромных дней назад, незаметных ночей.
Сейчас день. Они едут в поезде. Светло. Он смотрит на нее.
Она смотрит на него.
Мы не видим, какие они будут старые и что будет с ними.
Они не думают про это, потому что они про это не подумали.
Мы этого не видим потому, что они про это не думают и потому что этого пока нет и этого может и не быть никогда. Есть ведь только сегодня.

«Порядок слов»