Григорий Ревзин о городе будущего

Подтверждая закон Ломоносова «сколько чего у одного тела отнимется, столько присовокупится к другому», превращение города в парк, ставшее главным трендом сегодняшнего урбан-дизайна, дополняется обратным трендом — превращением парка в город. Сегодня мы знаем, как делать современный парк. Его отличие от устаревшего в том, что он не сводится к зеленым насаждениям

Там как минимум должна быть еда — кафе, рестораны, бистро. Пользуясь тем, что люди едят и пьют среди деревьев, следует повышать их культурный уровень — уместны лекции, концерты или хотя бы кинопоказы. Передвижение по парку тоже не должно быть зазря, оно превращается в спорт — если не бег, велосипед, скейт, то хотя бы ходьба со спортивным умыслом. И конечно, любые спортивные приспособления, от воркаута до ледового дворца, полагаются в парке чрезвычайно уместными. Посетитель парка не должен быть изолирован от мира, так что парк без Wi-Fi — что поэт без музы. Сочетание площадок для еды (стол-стул) и Wi-Fi создает офисное рабочее место, сегодня офис в парке — идея, вовсю набирающая обороты. Торговлю пока стремятся не допускать, она концентрируется на входах в парк, пытаясь монетизировать поток. Типологически это повторяет расположение средневековых рынков у городских ворот, что подчеркивает сходство парка с городом и позволяет сделать уверенный прогноз, что она-таки прорвется на главную аллею, а потом и под каждый кустик.

С большой долей вероятности парк будущего — это именно такое гибридное образование. Тем более что город со своей стороны активно стремится преобразоваться в парк. У этой перспективы, однако, есть слабость, делающая ее небезусловной. Природа здесь лишается самостоятельного значения, создавая лишь дополнительную приятность. Смысл территории оказывается в том, что здесь спорт, культура или общественное питание, а то, что еще и парк, делает их притягательнее. Но природа — слишком мощный концепт для того, чтобы быть сведенной к функции усилителя вкуса основного продукта. Нашей голове с этим не смириться.

Во-первых, у нас есть парки прошлого, Версаль, Летний сад, Царское Село. Это не озелененные пространства, а храмовые комплексы просвещенческого пантеизма. Эти парки никуда не делись и не денутся в будущем, и, стало быть, новые парки, в которых зелень не играет философических ролей, а служит лишь повышению удовольствий от питания, образования или шопинга, вынуждены будут с ними конкурировать. И, естественно, эту конкуренцию безнадежно проигрывать, как, скажем, современная рекламная фотография дикого пляжа проигрывает рядом с пейзажем Пуссена.

Это, однако, не так важно по сравнению с тем, что во-вторых. Во-вторых, это современное экологическое сознание. Нимфы источников и музы для концептуализации природы этому сознанию более не нужны — природа сама выступает как субъект, отношения с которым строятся не в логике приятности. Экология — умонастроение, основанное на идее уклонения человека от праведного пути, греховности его жизни, разрушающей природу. За что он наказывается разнообразными горестями, вызванными нездоровой средой обитания. Там возникает перспектива спасения, избавления от болезней, душевных мук и прочих напастей путем смирения гордости ума и обуздания желаний. Но это постхристианская религия, и дискурс спасения, как обычно, расплывчат сравнительно с дискурсом обличения греховности — мерзости бизнеса, производства, науки, потребления, глобального мира, богатства, процветания, гордыни, далее везде. Просто в роли Бога, перед лицом которого человек совершает грех, выступает природа.

Это более или менее очевидные вещи, но из них, как мне кажется, следует не вполне тривиальный вывод. Парк будущего станет пространством концептуализации греха человека перед природой. И главное содержание парка будущего в этой перспективе — это покаяние.

Протоколы покаяния пока не сложились, мы сегодня находимся в точке их первичного формирования. Но некоторые тенденции уже видны.

Самое очевидное направление — это жертвоприношение цивилизации. В такой роли выступают постиндустриальные парки, выстроенные на идее освоения природой руин индустриальной цивилизации. Зарастающие травой и кустами остовы остановленных фабрик и стены разрушенных зданий, корни, разрывающие кирпичную кладку, деревья, пробившие кровлю,— бесконечные сюжеты постапокалиптических фильмов и видеоигр. Но эта поэтика вполне прорывается в реальность — вспомните главный хит садово-паркового искусства нашего века, High-Line в Нью-Йорке. Мне лично кажется, что пафос Зарядья в Москве первоначально был ровно таким же. Пусть здесь все — и память о бывшем еврейском гетто, и замысел сталинской высотки для НКВД, и брежневская «Россия» — пусть здесь все порастет травой. Правда, этот замысел ощутим как раз теперь, в коронавирусной Москве, когда трава разрастается, в парке нет людей, и на площади тоже нет.

Есть более практический извод той же идеи. Мы, в смысле люди, наносим природе чудовищный вред — это основной тезис. Но можно не только предоставить природе разрушать наши потуги выстроить прекрасный мир, но и предпринять конкретные шаги в смысле минимизации нашей вредности. Вместо павильонов Аполлона и Артемиды в парках теперь принято располагать очистные сооружения, систему озер и прудов интерпретировать как отстойники для сточных вод, которые, перетекая по каскадам, постепенно фильтруются. Не зеленью и свежестью должны пахнуть парки, а тем, что человек сбрасывает в природу, его мерзостью и гниением.

Стоит обратить внимание на проблему современного паркостроения, которая, с большой долей вероятности, станет центральной в ближайшей перспективе,— права растений. С того момента, как мы отказались от христианского концепта души, которая есть лишь у человека, и признали права животных, никакой концептуальной границы, позволяющей не учитывать прав растительности, у нас больше нет. Это только вопрос привычки, а следовательно, идеальный сюжет для обличения нашей греховности — мы совершаем чудовищные вещи, даже не замечая этого.

Между тем нет более яркого проявления тоталитарного сознания, чем на газоне. Вы всех стрижете под одну гребенку! Стоит одной травинке чуть-чуть начать отличаться от общей зеленой массы — и ее вырывают с корнем! Стоит едва поднять голову — и ее сбривают! Да что одна травинка: бреют всех, всем рубят головы, стоит им чуть-чуть окрепнуть и подняться. Как справедливо отмечал в своей нобелевской лекции Иосиф Бродский, настоящая трагедия — это не когда погибает герой, а когда погибает хор.

Под вопросом оказывается сам этический статус растения в городе. Это не естественная для них среда, они переселены сюда усилиями человека и сами по себе никогда бы не выбрали себе такой судьбы для произрастания. Содержание растения в горшке, в тумбе, в контейнере, в случае если права растений и животных будут уравнены, уподобится содержанию животных в зверинцах и будет запрещено — только свободный рост на специально выделенных территориях. Возможно, однако, повышение и тех, и других прав до уровня прав человека. В таком случае растения должны получить статус вынужденных мигрантов. Придется выделять пособия на их содержание, возникнут программы повышения толерантности к растениям.

Выходом окажется использование в парках одомашненных растений, поскольку их права урезаны — ведь домашний скот пока можно есть, хотя непонятно, насколько долго это продлится на фоне превращения экологизма в мировую религию. С другой стороны, очевидное преимущество получат искусственные растения, конструкции из пластика, проволоки, кинетические скульптуры флорального жанра, способные светиться и исполнять музыкальные произведения. Это, кстати, уже вовсю практикуется. И это приближает нас к главному, как мне кажется, жанру будущего садово-паркового искусства.

Статус предмета эстетического восхищения, выразившегося в создании парков, природа в рамках европейской цивилизации приобретала довольно долго, от маньеризма XVI до классицизма XVIII века. Это долгий процесс с массой подробностей. Но вот на что хотелось бы обратить внимание — открытие совершенства природы сначала произошло в изобразительном искусстве, а потом в реальности. Пейзаж предшествует парку, именно он открывает, что лес — это художественное чудо, а не место, где волк съел Красную Шапочку.

Сегодня, однако, изобразить на полотне гобеленовую плоть еловых веток в сумрачном омуте влажного воздуха — как у Альтдорфера — можно только в смысле признания, что ты слащавый салон. Искусство осваивает новые пространства — ready-made, инсталляцию, перформанс, land-art — и осваивает уже больше чем полвека. Все уже привыкли к этому, никто не удивляется, столкнувшись в музее с очередной кучей мусора.

А зря не удивляется, поскольку большой художественный процесс, свидетелями которого мы являемся,— это освоение эстетики мусора как такового. Мусор ведь — явление органическое, вернее, превращения искусственного в органическое, что и является несущей конструкцией экологического спасения. След человека постепенно теряет отчетливость очертаний и растворяется в природе. И это красиво. Какие фактуры, какое кружево тления создает коррозия металла! Вспомните эти пятьдесят оттенков ржавого! А последний предсмертный отсвет ядовито-голубого пластика на фоне шершавой туманности мятого целлофана? Разве это не прекрасно? А графика скелета ушедших вещей на фоне колышущейся скульптуры их уже осыпавшейся, распавшейся плоти? Щемящее последнее трепетание лоскутка истлевшей ткани на ветру, будто на глазах превращающейся в поток воздуха? Всю жизнь мне как искусствоведу по образованию хотелось произнести что-нибудь такое из арсенала музейного экскурсовода — типа «Но, чу! Здесь и начинается волшебство!» — и вот получилось.

Материалом парка будущего может и должен стать мусор. Возможны большие произведения на основе свалок — нечто вроде Версаля, куда будут приезжать миллионы туристов. И маленькие приусадебные помойки. Мистический процесс превращения неорганического в органическое можно наблюдать везде.

Этот поворот решит массу проблем — и вопрос о правах естественных растений, вольных расти вне предоставленных им человеком резерваций, и вопрос об искусственных растениях, которые словно созданы для того, чтобы их сразу отправить на свалку, и вопрос об утилизации мусора, и соединение парка с очистными сооружениями и т.д. И вы зря думаете, что это сарказм и ирония.

Вы будете так думать ровно до того момента, как кто-нибудь решится отдать большому мастеру современного искусства свалку для создания из нее инсталляции. После — будете восхищаться шедевром и захотите иметь такой же в пешеходной доступности.