Беседа с Рольфом Хильгенфельдом — одним из ведущих исследователей коронавируса на планете

Как эволюционирует коронавирусная эпидемия

Рольф Хильгенфельд из Любекского университета — один из ведущих исследователей коронавируса на планете. С автором этого интервью, Маттиасом Шеппом, он познакомился в Пекине в 2003 году, в разгар первой эпидемии коронавируса (SARS). Тогда, напомним, первые случаи были выявлены в южнокитайском университетском городе Фошань провинции Гуандун. Около четырех месяцев китайские власти скрывали происходящее и только тогда, когда вирус пришел в Пекин и Гонконг, были вынуждены рассказать о тревожной ситуации. Регулярными публикациями о том, что такое коронавирус и как ведется в Китае борьба с ним, Маттиас Шепп, тогда завбюро журнала Stern в Пекине, можно сказать, познакомил Европу с проблемой. Хотя та разновидность SARS была менее заразной, но более тяжелой, в остальном все напоминало нынешнюю ситуацию: симптомы, массовое бегство жителей из китайской столицы, слухи о виновниках, с одной стороны, говорили об американцах, а с другой — о китайских военных медиках. Катастрофически упало количество желающих воспользоваться авиаперевозками («Люфтганза» вместо 24 за неделю рейсов в Китай стала выполнять всего 6), закрыли школы и университеты. Чаще других заражались медики, и почти каждый второй из заболевших подхватил вирус в больнице.

Историю 17-летней давности Маттиас Шепп, уже по должности не журналист, а руководитель Российско-Германской внешнеторговой палаты, вспомнил, когда решил из Москвы побеседовать с Рольфом Хильгенфельдом о нынешней пандемии. К счастью, как в случае с господином Шеппом, изменениям в карьере трудно убить в человеке журналиста. Итак, крупнейший европейский исследователь коронавируса — о своих надеждах на окончание пандемии, пределах возможностей фармацевтической индустрии и об угрозах для демократии.

Виктор Лошак

Шепп: Привет, дорогой Рольф! Ты помнишь, когда мы в последний раз встречались?

Хильгенфельд: Конечно. Это было в Пекине, в 2003 году, на пике первой эпидемии SARS. Ты тогда был корреспондентом журнала Stern в КНР и первым написал, что люди умирали от SARS не только в Гонконге, но и в Пекине и в других регионах страны.

Ш.: А ты был одним из очень немногочисленных исследователей коронавирусов в мире. Тогда ты проникся ко мне доверием и «наградил» меня SARS.

Х.: Неужели? Этот момент ты мне должен напомнить.

Ш.: Правда, SARS был тщательно упакован в контейнер.

Х.: Ах да, верно. Он не помещался в гостиничный мини-бар, и ты предложил подержать его до моего отъезда в Германию в твоем холодильнике. Мы встретились за обедом, ты был со своей супругой Мариной. Я передал вам протеазу SARS, как называют энзим вируса, который состоит из аминокислот и расщепляет белки. Так что это был не инфекционный материал.

Ш.: Тем не менее наша китайская горничная не на шутку перепугалась, когда мы ей объяснили, что за емкость стоит в холодильнике. Ты сам не боишься соприкасаться с коронавирусом по долгу службы?

Х.: Ничуть. Ведь я не работаю с самим вирусом и потому не могу заразиться. Мы с помощью генных технологий воспроизводим энзимы, необходимые вирусу для размножения, и пытаемся разобраться, как можно замедлить распространение вируса в человеческом организме.

Ш.: А в обычной жизни или во время командировок ты не боишься заразиться SARS-2? Ведь ты и в этот раз, как и в 2003 году, почти сразу вылетел в Китай, в эпицентр начинавшейся пандемии.

Х.: Я избегаю больших скоплений народа и соблюдаю дистанцию. Но моя жизнь практически не изменилась. Я всегда много работаю, просто сейчас работаю еще чуть больше, а сплю чуть меньше. Но страха у меня нет.

Ш.: Насколько опасен новый вирус?

Х.: Он достаточно опасен. Смертность ниже, чем в случае с SARS-1. Тогда на Тайване количество летальных исходов достигало 24 процентов, в Гонконге — 17, в Канаде, в Торонто,— 17, в КНР — 5,4 процента. В среднем около 10 процентов. Сегодня эти цифры ниже.

Ш.: Я скептически отношусь к повсеместно публикуемым рейтингам стран. Они напоминают мне медальный рейтинг на Олимпийских играх. Не только правительства, но и всевозможные противники или сторонники ограничительных мер в контексте пандемии используют эти рейтинги в своих целях, чтобы либо приукрасить, либо, наоборот, драматизировать происходящее. На самом деле такие таблицы мало о чем говорят. Они не учитывают ни то, как та или иная страна ведет свою статистику, ни численность ее населения.

Х.: Верно. Кроме того, есть ведь и неучтенные случаи. Мы не знаем реального количества инфицированных, тем более что SARS-2, в отличие от SARS-1, у многих инфицированных хоть и протекает бессимптомно, но они являются разносчиками.

Ш.: А чем еще различаются SARS-1 и SARS-2? Я читал, что их РНК совпадает всего на 82 процента.

Х.: Одно из важнейших отличий — в шиповидных отростках на оболочке вируса, S-белках. В случае с SARS-2 они легче присоединяются к рецепторам клеток человека, белкам ACE2, причем намного легче.

Ш.: То есть у SARS-2 по сравнению с SARS-1 летальность ниже, но распространяется вирус в силу такой особенности S-белков, к несчастью, намного быстрее. Верно?

Х.: Да, так и есть.

Ш.: У меня такое ощущение, что вирус, к сожалению, знает о нас больше, чем мы о нем. И здесь утешает только современный французский философ Бернар-Анри Леви. Он говорит, что у вируса отсутствует разум. Если это так, то в конце концов мы его победим, как человечеству удалось одержать верх над чумой и оспой.

Х.: Чтобы добиться такого результата быстрее, чем в случае с чумой и оспой, нужно форсировать научные исследования. Мне кажется, это тот сигнал, который посылает нам SARS-2.

Вместе с моей командой, в которую входят две китайские исследовательницы, мы уже много лет назад разработали действующие вещества против коронавирусов. Мы хотели протестировать их на мышах не только для терапии SARS-2, но и для лечения SARS-1, а также коронавирусов летучих мышей, которые рано или поздно могут передаться человеку. Мы работаем над так называемыми ингибиторами. Но для этого пары сотен тысяч евро государственной поддержки, увы, недостаточно. Ведь от действующего вещества до лекарства весьма долгий путь.

Ш.: Что именно ты предлагаешь?

Х.: Той же Германии нужен государственный исследовательский институт противовирусной терапии. Мы должны разрабатывать действующие вещества таким образом, чтобы они могли использоваться и при последующих вспышках коронавируса. Этому я посвятил половину научной жизни. И вне зависимости от мелких или крупных вспышек коронавирусной инфекции такой институт должен получать достаточное финансирование.

Ш.: Что ж, «научная армия» для борьбы с вирусами логически оправданная инвестиция. Ведь нам повезло, что новый вирус обладает меньшей летальностью, чем птичий грипп или Эбола. Как знать, что принесет нам SARS-3.

Х.: Риск появления SARS-3 довольно велик. Защитить от этого население должно быть одной из насущных задач правительств. Так, если бы Германия после вспышки SARS-1 выделила на соответствующие цели один или два миллиарда евро, то сегодня у нас было бы действенное лекарство. И тогда нам бы не пришлось сегодня тратить сотни миллиардов евро, чтобы хоть как-то поддержать экономику, страдающую от последствий локдауна.

Ш.: На оборону от «злых русских», «злых китайцев» или от кого бы то ни было Германия ежегодно выделяет 50 млрд евро, Соединенные Штаты — 650 млрд евро. Поэтому найти несколько миллиардов на борьбу с вирусом не должно составить труда.

Х.: Хорошо бы. Я подавал заявку на государственную поддержку для разработки нового действующего вещества после SARS-1. Теперь мне сообщили, что на следующий год денег уже не будет. Что ж, есть хотя бы «Инициатива по инновационной медицине» (Innovative Medicines Initiative, IMI) — проект под эгидой Евросоюза, который движется в правильном направлении и где участвует большинство крупных фармацевтических концернов.

Ш.: Незадолго до нашего видеоинтервью я общался с коллегами, которые, как и я, в условиях московских ограничений приезжают работать в офис. Я поинтересовался у них, какие вопросы мне нужно задать тебе.

Х.: Уже догадываюсь. Когда, наконец, появятся действенное лекарство от коронавируса и вакцина?

Ш.: Это тоже. Но прежде всего их интересует: когда закончится этот кошмар?

Х.: К сожалению, предвидеть это не дано никому, в том числе и мне. Но есть надежда, что SARS-2 все-таки может сойти на нет, как это случилось тогда с SARS-1. Несколько дней назад я перебрался в новый офис в Любекском университете и, разбирая вещи, наткнулся на старое интервью 2003 года. Заголовок гласил: «Профессор Х.: следующей зимой нас снова ждет SARS». Но тогда я ошибся, все вышло совсем иначе. Зимой SARS-1 напомнил о себе буквально горсткой случаев в Южном Китае. И окончательно исчез.

Ш.: Но на этот раз вирус получил куда большее распространение — это действительно пандемия, COVID-19 разлетелся по всему земному шару.

Х.: Верно. И тем не менее надежда у меня есть. Прогрев атмосферы в Северном полушарии может этому поспособствовать. Да, при лабораторных исследованиях вирус погибает только при 55–60 градусах. Но он не любит тепло и распространяется медленнее. Положительным фактором может стать и коллективный иммунитет. Маттиас, а как обстоят дела в России с распространением SARS-2?

Ш.: В отличие от Германии в России сразу начали проводить вскрытия. Если умирает человек, инфицированный коронавирусом, но причиной смерти стала другая болезнь, то он не учитывается в статистике по COVID-19. Для меня это, в принципе, логично. Но, как и в некоторых других странах, статистике присущи болезни, общие для страны.

Х.: Какие это болезни в России?

Ш.: Мы провели опрос среди 900 членов ВТП. Все они в целом удовлетворены антикризисным управлением президента Путина и правительства. Проблемы я вижу в плохом оснащении больниц в регионах. Еще один из негативных факторов — коррупция. У одного из сотрудников ВТП в Москве есть друг, которому пришлось лечь в больницу с переломом ноги. Так вот, врач вписал в его историю болезни диагноз «коронавирус», поскольку за таких пациентов предусмотрены денежные выплаты и надбавки за риск. И, наоборот, в некоторых регионах страны власти оказывают на врачей давление, чтобы максимально снизить статистику по COVID-19. Недавно скончался один мой хороший знакомый, человек обеспеченный, топ-менеджер. По всем симптомам и по словам врачей, у него был COVID-19. Однако перед смертью его дважды тестировали, и результат оба раза был отрицательным. Один из моих сотрудников проверялся четырежды — два положительных результата, два отрицательных.

Х.: Да, во многих странах тесты все еще не отличаются большой точностью.

Ш.: Первые коронавирусы были открыты 60 лет назад. 17 лет назад мир не на шутку напугала вспышка SARS-1. Почему до сих пор никто не разработал лекарства?

Х.: Потому что фарминдустрии это неинтересно. Коронавирусы, открытые 60 лет назад, вызывали легкий насморк и были не слишком распространенными. От SARS-1 заболело около 8 тысяч человек, от MERS, другого коронавируса, вспыхнувшего на Аравийском полуострове,— около 2,5 тысячи человек. Это не тот рынок.

Ш.: Но ведь сейчас иная ситуация. По всему миру болеют миллионы людей. В последние недели концерны наверняка выстраиваются к тебе в очередь.

Х.: Не совсем. Конечно, запросы поступают. Но разработка медикамента может стоить около 1,5 млрд евро и часто длится со всеми клиническими исследованиями более десяти лет. Даже если удастся все сделать быстрее, риск для фарминдустрии очень большой. Кто знает, будут ли у нас через четыре, пять, шесть лет пациенты, которых надо будет лечить от коронавируса?

Ш.: Я помню, как в годы моей юности в связи с темой ВИЧ говорили: мы живем в XX веке, вот-вот появится лекарство, вакцина. Однако никакой вакцины до сих пор нет. Может получиться, что у нас не будет и вакцины от COVID-19, хотя каждую неделю очередной фармацевтический стартап или НИИ отчитывается о «прорыве»?

Х.: В случае с коронавирусами у нас есть определенный шанс на успех. Разработать вакцину от ВИЧ намного труднее.

Ш.: В каких странах разработка вакцины от COVID-19 продвинулась дальше всего?

Х.: Думаю, в КНР, Германии и США. Но я не эксперт по вакцинам. Прежде чем вакцину можно будет использовать, она должна пройти клинические испытания. А это занимает скорее годы, чем месяцы.

Ш.: Американский эксперт в области здравоохранения Джон Иоаннидис из Стэнфордского университета сетует, что мы боремся с пандемией SARS-2 средневековыми средствами.

Х.: С эпидемиологической точки зрения изоляция инфицированных по-прежнему остается самым действенным средством.

Ш.: В странах Евросоюза тоже не придумали ничего лучше, чем «восстановить» старые межгосударственные границы. Меня это очень огорчает, так же как и сползание к парадигмам национального эгоизма в целом.

Х.: Согласен. Это очень нарушило чувство общности в ЕС. Можно было найти другой способ, чтобы снизить интенсивность передвижений.

Ш.: Лично меня последствия мер по предотвращению распространения коронавируса пугают даже больше, чем сам вирус. Речь идет о массовой безработице, банкротствах, об обострении социальной несправедливости, а в каких-то странах, возможно, даже о голоде и войнах. Но есть и еще один момент: меня пугает, как быстро большинство граждан и в Германии, и в России как минимум в начале эпидемии оказалось готовым поступиться базовыми правами: свободой передвижения и поездок, правом на профессиональную деятельность, свободой собраний и вероисповедания, правом родителей на образование своих детей. И мы видим, как успешно Южная Корея справляется с распространением инфекции благодаря приложению для отслеживания контактов. Это может заложить основу для тотальной слежки. Я боюсь, что коронавирус снизит уровень свободы в мире.

Х.: Такая опасность существует. И нам нужно быть очень осторожными. Кроме того, я вижу опасность, что недемократические государства и системы с низким уровнем демократии лучше справляются с эпидемией, чем демократические.

Ш.: В каком-то отношении это весьма демократичный вирус: им болеют все, от уборщиц и грузчиков и заканчивая премьер-министрами России и Великобритании. С другой стороны, он явно антидемократичен. Он ограничивает нашу свободу, и ведущая западная держава, США, в сфере борьбы с SARS-2 производит не слишком хорошее впечатление. Китай, напротив, после первоначального периода отрицания проблемы смог за два месяца действительно быстро взять ситуацию под контроль. Возможно, это симптомы начала новой эры, заката одной и восхождения другой супердержавы.

Х.: Интересно посмотреть, сколько первоисточников по коронавирусам написано специалистами из КНР. Что касается исследования ингибиторов (веществ, замедляющих распространение вируса в организме), около 80 процентов публикаций китайские. Свою последнюю статью я тоже писал в соавторстве с тремя китайскими коллегами.

Ш.: Наверное, ты уже ненавидишь коронавирусы?

Х.: Нет, я отношусь к ним скорее положительно. Они интересуют меня на протяжении вот уже 20 лет. Я приступил к исследованию протеаз коронавирусов в 1998 году, до этого занимался исследованиями СПИДа в компании Hoechst.

Ш.: Стало быть, вирус — твой друг?

Х.: И снова мимо.

Ш.: Вирус хочет нас уничтожить?

Х.: Нет, он не хочет нас убивать. Его цель — обеспечить распространение своего генома, своей РНК. И он шокирован тем, что неожиданно для себя ему приходится решать эту задачу в организме человека, а не летучей мыши. Здесь нет мирного симбиоза, как в случае с летучими мышами: человеческий организм всеми средствами борется с чужаком. Вирус не заинтересован в смерти хозяина. И разве что в этом смысле его можно назвать нашим «другом» или «партнером».

Если SARS-2 станет сезонной болезнью наподобие гриппа, то он к нам привыкнет и не будет убивать нас в таких количествах, как это происходит сейчас.

Мы видим это и на примере инфлюэнцы, обычного гриппа. За все время после пандемии «испанки» в 1918 году он ни разу не уносил столько жизней, как тогда, когда он, вероятно, впервые передался от птиц к человеку и ни у кого не было иммунитета.

Ш.: На языке политиков это очень напоминает тезис о мирном сосуществовании, а на языке бизнеса — о взаимовыгодной ситуации: мы привыкнем к новому вирусу, а он взамен перестанет быть смертельным для нас. Если SARS-2 все-таки не исчезнет, нам придется учиться жить, любить и работать в его окружении.

Х.: Я думаю так же.