Как граждане Азербайджана живут в разбитом для них лагере в Южном Дагестане

Корреспондент “Ъ” Сергей Светлов и фотограф Сергей Расулов побывали в лагере близ российско-азербайджанской границы, где недавно произошли массовые беспорядки. Лагерь для граждан Азербайджана, оставшихся в соседней стране из-за пандемии коронавируса, был открыт в мае, а закроется не скоро. Во всяком случае, власти Азербайджана объявили, что его границы будут на замке до 1 августа.

«Один вопрос — когда нас отправят?»

Полковник Анварбег Магомедов из дагестанского управления МЧС заступил на дежурство в качестве начальника пункта временного размещения (ПВР) уже после бунта, поэтому рассказать подробно и ответственно мог лишь о повседневной жизни палаточного лагеря.

В нем сейчас 365 граждан Азербайджана, ожидающих переправки на родину. Восемь самых больших палаток вмещают по 23 человека, есть палатки поменьше. Часть предназначены для размещения сотрудников МЧС и полицейских (их тут пятеро, но в день отправки рейса на границу вызывается усиление). Есть две душевые, столовая, палатка администрации, медпункт, пара маленьких палаток для посиделок — с закатанными доверху боковыми полотнищами они выглядят как беседки.

В каждой палатке, рассказывает начальник ПВР, выбирается старший. Но контингент городка постоянно меняется. «Вот вчера один старший палатки убыл на родину, значит, надо найти замену»,— говорит Анварбег Магомедов.

Старший — фигура немаловажная. По-русски говорит каждый второй постоялец, но порядок и учет в лагере надо поддерживать.

Дважды в день в лагере проводится дезинфекция. Раз в неделю — банно-прачечный день. На вопрос, не маловато ли при жаре за тридцать, полковник отвечает: «Установка такая. Если что — можем и чаще. Пожарная часть всего в пяти километрах отсюда, воду "КамАЗ" оттуда привозит».

Подселение на освободившиеся места происходит в порядке очереди, но очередь регулируется самими мигрантами. «Они сами решают, кого запустить в лагерь, мы в это не вмешиваемся,— поясняет руководитель администрации.— На вечернем обходе проверяем жильцов попалатно. Но у нас не концлагерь, насильно мы здесь никого не держим. Кто хотел, уже вернулся в Россию».

До понедельничного бунта в лагере было довольно спокойно — за нарушение распорядка лишь пять человек были арестованы на трое суток решением суда, рассказывает полковник.

Во вторник лагерь покинули 56 жильцов — они вошли в скорректированный после инцидента список из 155 человек, которым было разрешено покинуть территорию России. Остальные проживали до отъезда в других местах — в гостиницах на территории Дербентского района, у местных жителей или «дикарями», за пределами палаточного городка.

Полковник Магомедов показывает последний список, по которому формировалась очередная партия возвращающихся на родину. Списки составляет МИД Азербайджана после получения от МЧС ответа на запрос, кто сейчас находится в лагере.

Напротив каждой фамилии, помимо даты рождения, примечания: «палатка» (если человек зарегистрирован в ПВР), Дербент, Куллар (это те, кто нашел приют у местных жителей или в гостиницах)… А еще — «ангар».

Ангар — это строение за пределами ПВР. Поблизости от него прямо на земле днюют и ночуют те, кому пока не досталось места в лагере МЧС. Или кто отказывается в нем жить. Как выяснилось, есть и такие.

Напротив 17 фамилий двойное примечание — «Ангар голодовка». «Они действительно объявляли голодовку»,— поясняет полковник Магомедов. У 19 фамилий примечание «депорт» — это те счастливчики, кто успел нарушить правила пребывания в России и поэтому подлежал депортации вне очереди.

Пока беседуем с начальником лагеря, во входной проем палатки то и дело просовывают голову его подопечные: «Начальник, можно?» Полковник Магомедов строг: «Подождите, вы видите, я разговариваю!» Говорим, что не торопимся и можем подождать, пока он примет посетителей — «может, у них срочный вопрос?». «У них один вопрос — "когда нас отправят?"» — успокаивает полковник.

По словам Анварбега Магомедова, регулярные разъяснения о том, что МЧС не имеет отношения к составлению списков, которые формирует МИД Азербайджана, помогают мало.

Люди, многие из которых находятся здесь с начала апреля, отказываются понимать, почему они не могут вернуться домой.

Рейсы с очередной партией отправляются к границе, как правило, по вторникам. По понедельникам начальник ПВР получает из Баку новый список.

В ночь на понедельник толпа была готова прорвать кордон из нескольких десятков полицейских и пограничников на Кулларском посту, который преграждает им дорогу к границе, потому что в списке оказались те, кто пробыл в лагере лишь три дня. Зачинщиков было не так много, но нервы у всех палаточников давно на пределе.

«Мы не провокаторы»

Заходим пообщаться с обитателями лагеря в «беседку». Настороженные взгляды, вопросы: «А вы с какой целью приехали?» Накануне, после инцидента с нападением на полицейских, здесь побывало много журналистов, в основном телевизионщики. «Меня "Первый канал" записывал,— говорит один из мужчин.— Я сказал все, что хотел, обещали обязательно показать — и ничего не выдали в эфир. Никому наша правда не нужна».

Имен никто называть не хочет. «Лишнее кто-то скажет — там задержат, это факт,— аргументирует второй, кивая в южную сторону.— Мы тоже что-то понимаем, у нас высшее образование».

На просьбу называть хотя бы имя при разговоре пожилой мужчина отвечает за всех: «Сам пиши любое — кто-нибудь с таким обязательно здесь окажется». Так же решительно все противятся фотосъемке.

Разговор неминуемо заходит о событиях 15 июня. «Главаря не было, все виноваты»,— почему-то начинает с этого оправдания один из наших собеседников. «Мы не провокаторы, просто домой хотим,— объясняет второй.— Если бензин и спички человеку в руки не давать — ничего не будет. А они… провокацию делают…»

То один, то другой участник разговора упоминает о двух земляках, якобы убитых полицейскими. В официальной сводке МВД речь шла только о пострадавших. Из ответов на уточняющие вопросы становится ясно, что никто своими глазами ни момента убийства, ни трупов не видел, но все что-то слышали от кого-то.

На просьбу назвать хоть какие-то сведения об убитых не очень уверенно вспоминают. Первый — мужчина лет 40–45, он получил травму головы — это все, что о нем могут сказать. Второй — парень лет двадцати пяти, из Гянджи, он якобы жил в палаточном лагере со своей сестрой и племянником. «Ее с сыном уже переправили через границу со вчерашней партией,— уверенно добавляет еще один рассказчик,— но она не знала, что брат убит. Ей не стали говорить».

Поверить в это трудно, и мы снова пытаемся уточнить у обитателей городка о предполагаемых жертвах инцидента. Спустя пару часов один из них покажет на своем телефоне видео: силовики тащат по земле два окровавленных тела.

Спустя день-два ролик всплывет в азербайджанских и российских соцсетях. На запрос в республиканское управление СКР “Ъ” ответили: «Убитых в ходе столкновений не было». Комментировать ролик в управлении не стали.

«Воздух чую!»

Спрашиваем палаточников, довольны ли условиями в лагере. «Довольны,— отвечает один из них, и после паузы добавляет: — МЧС не виноват, что мы под солнцем жаримся».

Но тема быстро меняется на главную: почему мы все еще здесь. «Пять часов — и я дома! — убеждает кого-то на самом верху один из безымянных собеседников.— Я же даже воздух уже чую!»

«Отпустите нас на нейтралку,— вступает в разговор его сосед. Он, как и многие другие наши собеседники, убежден, что это решило бы проблему.— Если один зайдет туда — его вернут. Если все выйдем, все получится».

«Мир должен быть справедливым,— неожиданно переводит разговор в философское русло другой обитатель лагеря.— И сильный обязательно победит. А коронавируса нет!.. Хочу через Турцию вернуться, Турция принимает… Мы никаких провокаций не делаем».

«Хотя бы три дня пусть побудут здесь те, кто список делает…» — как бы оправдывает не очень связные мысли философа парень помоложе.

«Никто не сможет это терпеть больше недели»,— вторит ему самый молодой из присутствующих земляков.

«Шестая палата, обед!» — доносится из-за палаток голос из мегафона.

«Ну нельзя же человека по одной сигарете судить!»

Заглядываем в палатку группы медицинского обслуживания, чтобы узнать насчет коронавируса. Сейчас начинается дежурство у Эльмиры Абдулкеримовой и Элины Оружбековой. Эльмира заведует фельдшерско-акушерским пунктом в Кулларе — это село, которое расположено по другую сторону трассы, ведущей к границе. Элина работает там же акушеркой. Вторую половину рабочего дня они регулярно проводят в лагере.

Элина показывает на стопки бумаги, разложенные на кроватях. Это результаты тестов. Они проводятся через день, результаты, как правило, приходят на второй-третий день.

За месяц работы лагеря, рассказывают медики, получено около двух десятков положительных тестов на COVID-19. Обычно при получении такого результата в лаборатории в лагерь сразу направляют скорую за зараженным. 16 июня в стопках с отрицательными результатами медики неожиданно обнаружили три справки с подтвержденным ковидом. Скорую пришлось вызывать самим.

Местные жительницы работают и на кухне. Еда трижды в день привозится из Дербента, оттуда же автобус привозит работниц школьной столовой. А к девяти утра в лагерь приезжают школьные технички — они по договору МЧС со школой проводят здесь влажную уборку.

До вторника женщины были и среди палаточников. Последним рейсом всех их вывезли на родину. У одной из «семейных» палаток остались стоять детская коляска и крупногабаритный игрушечный транспорт. «Оставили для тех, кто еще появится здесь»,— поясняет местный житель.

Поблизости от лагеря нет ни ларька, ни продмага — за питьевой водой надо идти за пару километров в село.

У входа в столовую встречаем спасателя с мегафоном, того самого, кто созывал на обед. У этой процедуры тоже особый порядок. На завтрак вызывают поочередно начиная с первой палаты, на обед — в обратном порядке. «Мы, работники, в последнюю очередь садимся есть»,— поясняет спасатель.

Идем смотреть, что там у ангара. Проходим мимо беседки с чуть приспущенным пологом, в центре которой стоит стол. За столом сотрудник — это понятно по кителю с шевроном МЧС, наброшенному на спинку стула. Напротив него в чем-то горячо оправдывается житель соседней республики. Когда подходим ближе, он, уже отчаявшись, с криком выскакивает из беседки, чуть не отшвыривая от себя в сердцах наплечную сумку: «Да клянусь аллахом, не курил я!»

Эмчеэсник что-то негромко говорит ему вослед. Южанин, резко развернувшись к палатке, с двойной дозой отчаяния в голосе: «Ну нельзя же человека по одной сигарете судить!»

«Омоновцы увидели, что мы просто лежим, и пошли дальше»

Ангар — лишь условный ориентир для обозначения множества спальных мест, устроенных под открытым небом теми, кому не досталось места в ПВР. Кто-то постелил себе постель у классического советского бетонного забора — отсюда лагерь МЧС виден как на ладони. Кто-то соорудил тент, пристроившись к незаконченной кирпичной постройке. А кто-то нашел местечко под сенью деревьев по ту сторону трассы, на территории села. Всего тут сейчас не больше 50 человек.

Подходим к бетонному забору — здесь самое массовое лежбище. Называть имен опять никто не хочет, сфотографировать себя разрешают только двое молодых парней — возможно, потому, что по-русски они не говорят, а значит, могут не опасаться наказания за длинный язык. Один из них сидит на солнцезащитной пленке для лобового автомобильного стекла — очевидно, что в иные моменты она служит ему то одеялом, то тентом.

Но поговорить готовы все (хотя посреди беседы один из них спрашивает, подозрительно косясь на фотоаппарат и сумку: «Вы правда ничего не записываете?»).

Мамед (назовем этого собеседника «любым» именем) оказался самым словоохотливым. «Я актер по профессии,— рассказывает он,— но ушел в бизнес, живу в Москве, вожу фрукты из Ирана».

У ангара Мамед живет больше 40 дней. Три ночи провел у его стены, а потом перебрался под бетонный забор. На вопрос, почему так долго его не пускают в лагерь МЧС, ответил за себя и своего соседа по лежанке: «А мы и не хотим, не пойдем ни за что». «Вы туалет там посмотрите,— поясняет он,— поэтому не хотим».

Показывает покрасневшую руку: «Это не болезнь — комары». Сосед жалуется: «Как это по-русски… сорокногачки… в уши ночью лезут, в нос».

Но переселяться — ни за что. «Двадцать первый век,— продолжает Мамед.— А вы посмотрите на эти палатки — это же "вторая мировая война". Есть же давно современные палатки, с кондиционером, а это что? Это не жизнь».

Пока он рассказывает, по дороге вдоль забора приближается груженный песком самосвал. Предусмотрительно переходим на подветренную сторону. «Правильно, правильно!» — одобряют наши действия гостеприимные хозяева, но сами остаются под клубами пыли, лишь досадливо отмахиваясь от нее.

В ночь на вторник полицейские их не тронули. «Ничего не сказали омоновцы,— рассказывает бывший актер.— Подошли, увидели, что мы просто лежим, и пошли дальше».

«Но напасть на пост,— говорит с укоризной в адрес бунтовщиков Мамед,— это нехорошо, это преступление». «Мы хотели туда пойти по международной трассе,— объясняет он причину инцидента, неожиданно переходя на мы.— Они остановили — поэтому драка пошла». Туда — это в направлении пограничного перехода. Расстояние до него по трассе — 28 км.

«Еще один день — и я возвращаюсь в Москву,— объявляет о своих планах бизнесмен. Потом пускается в рассуждения: — Человек как зверь — привыкаешь ко всему. Думаешь: еще один день потерплю и все. Потом — еще… И привыкаешь».

17 июня он должен был быть в Иране. «Если не смогу пересечь границу, через неделю вернусь в Москву»,— снова обещает себе Мамед, забыв про свое решение минутной давности.

«На земле голой будем сидеть, но на своей!»

Возвращаемся в лагерь МЧС. В тени сосны двое мужчин в возрасте играют в нарды, рядом кружком стоят наблюдатели. Наперебой начинают высказывать нам все, что думают о происходящем.

Один рассказывает про случай, когда на границе пропустили тело умершего где-то на территории России азербайджанца, но сопровождавшего груз родственника на родину не впустили. Голос у рассказчика дрожит от сочувствия: «Кто будет плакать там, кто похоронит? Как картошку разве сажают в землю человека?»

Тема разделенных семей волнует всех по-особенному. «Сын здесь, мать там. Если что с ней случится… Это хуже коронавируса!»

Последнее слово провоцирует новый всплеск возмущения у участников разговора.

«Здесь все болезни, кроме коронавируса! — горячится мужчина средних лет.— Никакого ковида в лагере нет, зато других болезней теперь нам на всю жизнь хватит!»

Разговор перескакивает на события вечера понедельника. Рассказывают, как омоновцы — после того как их сослуживцев закидали камнями — заполнили три «улицы» между рядами палаток и избивали всех подряд. Хвалят сотрудников МЧС, которые не дали бить женщин и детей. Одного из них, одетого в синюю форменную футболку, чуть не огрели дубинкой, приняв в темноте за постояльца лагеря.

«Половина молодых ребят вон в тот лес убежали,— показывает мужчина лет шестидесяти носом в северную сторону,— и ночевали там. А меня вот ни за что дубинкой побили (показывает синяки на плече и ноге)».

«Отпустите нас, нам еда эта … [совсем] не нужна,— чем старше по возрасту азербайджанец, тем полнее оказывается его русский словарный запас.— На земле голой будем сидеть, но на своей! А здесь — концлагерь. Культурный концлагерь!»

Попытка объяснить, что это Азербайджан не готов их принять, энергично пресекается: «Мы звонили, нам сказали: "Мы открыты, это Россия вас не пускает"».

После пересказа полученной от начальника лагеря информации о порядке составления списков собеседники так же легко переключаются на новый объект критики.

«Они все связаны друг с другом! — переходит на полукрик пожилой нардист.— Сидят торговцы в правительстве, мы для них товар! Когда война, их сыновья в Европе сидят, а нас под пули посылают!»

«В посольстве трубку не берет никто. Или говорят, что не знают ничего,— подхватывает тему приехавший из столицы России палаточник.— Я дважды уже отсюда ездил в Москву в посольство — не открыли двери! Хоть один человек подошел бы, назвал хоть какой-то срок: неделю ждите, или месяц…»

О том, что после инцидента в Куллар на совещание с руководителями Дагестана приезжали высокопоставленные представители МВД Азербайджана, никто из обитателей лагеря даже не слышал.

«В общем, пишите — не пишите,— напутствует нас на прощание один из собеседников,— все равно они там наверху как им выгодно договорятся».

Сергей Светлов