Григорий Ревзин о городе будущего

Та модель школы, которую мы производим, очень не соответствует устройству сегодняшнего мира и, таким образом, мало способствует успешности в этом мире тех, кто ее закончил. Будущие трансформации школы связаны не столько с идеалами, сколько с давлением этого несоответствия

Я не очень представляю себе, как будет выстроена программа школы будущего. Но никто особенно не представляет, тем более сегодня, после COVID, когда образование совершило вынужденный прыжок в онлайн. Школа — институт консервативный, тут не столько пытаются вырастить людей будущего, сколько воспроизвести нас нынешних, а лучше даже нас в детстве, прошлых. И в принципе с большой долей вероятности школа будущего будет воспроизводить нынешнюю, тем более что мы инвестируем в это много усилий и денег. Уничтожаем возможность альтернативных учебников, вводим начальное религиозное воспитание и начальную военную подготовку, вообще забиваем, так сказать, духовные скрепы.

Но мне кажется, даже те, кто это делает, понимают, что это имитация деятельности, которая дает возможность освоить некоторые средства, но не позволяет ничего добиться в смысле образования и воспитания. Впрочем, это спорный вопрос и дело в другом.

В порядке предварительного замечания. Советская школа объединила младшую, среднюю и старшую школы, но это очень разные институции. Никаких резонов в таком объединении, кроме удобства управления, нет. Младшая школа не может находиться вне пешей доступности от дома, средняя предполагает возможность специализации (хотя бы в форме «гуманитарная» и «естественно-научная») и потому не может быть привязана к микрорайону, старшая специализации просто требует и гораздо лучше функционирует по системе интерната. Хорошо бы в будущем им всем разделиться. Сегодняшние школы на две с половиной тысячи учеников плюс детский сад, как это делают в Новой Москве и Подмосковье,— это порождение девелоперской жадности, никакого разумного оправдания, кроме экономии средств в расчете на одного ребенка, им нет. Школы должны стать меньше, младшие — на 300 человек максимум, старшие, выстроенные по кампусному принципу, могут быть любыми, и только нынешние средние, от 400 до 1000 человек, возможно, соответствуют разумному оптимуму.

Все мои дальнейшие соображения не касаются младшей школы.

Проблематика школы будущего создается тем, что идеальный выпускник школы — это больше не будущий рабочий завода. Нам досталась в наследство индустриальная школа, а требуется постиндустриальная. Отсюда множество следствий.

Школа воспроизводит два вида социальной связанности. Вертикальную, когда ученик научается подчиняться, и горизонтальную, когда он научается тому, что живет среди людей. И то и другое — необходимый социальный навык. Но что является в существующей школе главным — не вопрос. Подчинение рождается из базового устройства школы, из классно-урочной системы.

Учитель во главе класса, система рассадки, отсчитанная от него, за 10–12 лет кого хочешь приучит к идее иерархии. Подчинение, а не вовлечение, урок, а не перемена, все вместе, а не каждый как хочет, будущий ответственный гражданин, а не будущий свободный человек, путевка в жизнь, а не сама жизнь. Ученик усваивает это за время обучения на уровне рефлекса. Все рациональное, все позитивные навыки, все знания неразрывно связаны с иерархией и подчинением, свобода, отношения, удовольствия, желание — это нечто второстепенное, неофициальное, неучтенное.

В этом был смысл, настолько банальный теперь, что не стоит на нем особенно останавливаться. Вопрос в том, насколько человек, отождествляющий навыки сознательного с государством, а навыки свободы с неосознанным и неучтенным, может быть успешным в современном мире. Конкурентные преимущества, которые давала такая структура личности в индустриальном и в особенности идеологическом обществе масс — для будущего успеха на производстве, в армии, в государстве, в корпорации,— сегодня утрачены. Навыки же горизонтальной социализации, напротив, крайне востребованы.

За 10–12 лет пребывания в одном классе человек бессознательно усваивает, что его социум дан ему свыше, государством. Не то чтобы переход из класса в класс по параллели, из одной школы в другую был невозможен, но это воспринимается скорее как сбой системы, и ребенок, поменявший несколько школ, считается проблемным. Так формируются сильные социальные связи и выученный рисунок поведения — отличник всю жизнь стремится быть отличником, троечник быстро смиряется со своей судьбой, популярность и затравленность закрепляются как минимум на весь школьный срок. Сегодняшний мир требует совсем иных поведенческих качеств — толерантности, способности входить в разные социумы, способности ценить слабые связи, умения играть разные роли. Все это дает как раз горизонтальная социализация.

Сегодня знания выпускника школы плохо описываются словом «набор». Набрать и закончить набирать — эта стратегия успешна для рабочего, который, получив базовые знания, дальше не учится, а специализируется через опыт. И проигрышна для человека постиндустриального общества с необходимостью меняться самому и менять социумы в течение всей жизни. Ему требуется не законченный набор, но умение набирать дальше — навыки навигации, оценки и верификации знаний и образовательных институций. Если человек меняет по три-пять профессий в течение жизни, он должен не столько что-то выучить, сколько уметь учиться. Но это означает, что под вопрос ставится корпус дисциплин и часов, выделенных на их выучивание,— то, что и является институциализацией «набора знаний».

Если у всех один набор знаний (а также один возраст, один рисунок поведения), это означает, что люди учатся быть одинаковыми. Для индустриального производства это очень важный навык, они потом всю жизнь его укрепляют и воспроизводят. Но для постиндустриального социума это путь в неудачники — это общество обмена, а одинаковым людям нечем меняться. Социальным клеем общества одинаковых людей является солидарность, в постиндустриальном ее заменяет толерантность, выучиться которой человеку ничуть не легче. Людей нужно выучить быть вместе, сохраняя различия. Класс — это не только порождение института набора знаний, это социальная институция. И она совершенно не годится для сегодняшних задач.

Отсюда под вопросом оказывается краеугольный кирпич нынешней школы — класс. Если вы учитесь учиться, если в идеале у каждого — своя программа, если обучение в существенной части происходит в сети, то в таком случае учитель в большей степени превращается в наставника, в наблюдателя за вашим самостоятельным образованием, а не дрессировщика для сдачи тестов. Это сложная деятельность, она требует много времени и квалификации, и количество учеников у одного наставника не может быть слишком большим — три-пять, как происходило в монастырях, примерно пять, как считали братья Стругацкие. Класс у вас строится не из парт, а из рабочих мест ученика, и они вовсе не должны ориентироваться на стол учителя, как утята на зад утки-матери. Если целью является воспитание учеников быть разными, но при этом составлять социум, то в таком случае рабочие места соединены в коворкинг. Я думаю, что школа будущего будет состоять из коворкингов примерно настолько же, насколько современная состоит из неспециализированных классов.

Нет никакого смысла в том, чтобы одни и те же предметы в одном и том же объеме в одно и то же время проходить целыми классами — седьмой «А», седьмой «Б», седьмой «В». Это не образовательный процесс, а воспитательный: назови молярную массу воды перед лицом своих товарищей. Если вы не учитесь в перспективе того, что завтра война и завтра в поход, этот навык низачем не нужен. Классно-урочное изучение предметов поменяется на лекционно-семинарскую систему, то есть на систему аудиторий, лабораторий и кабинетов преподавателей. Аудитория работает на параллель — лекция для всех учеников уровня седьмого класса. Лаборатория работает на малую семинарскую группу до 15 человек. Кабинет преподавателя — это классическая приемная, включающая его рабочее место и места для посетителей до семи человек. Это более или менее стандартная среда высшего образования — она должна спуститься в школу.

В сегодняшней школе «школа целиком» предъявляется или в актовом зале, или на торжественном построении-линейке. Это соответствует государственному представлению об обществе, где социум целиком должен являться на параде или торжественном заседании, то есть ценность имеет только упорядоченный социум. Это находится в полном противоречии с сегодняшними реалиями. Человек, воспринявший такую модель поведения, будет теряться в современном городе, обретая спокойствие только в казарме или на зоне. Вряд ли такой рисунок поведения может быть успешным.

В школе будущего местом, где школа предъявлена целиком, становится центральный атриум. В него собираются несколько пространств — входной вестибюль, коридоры для перемен, иногда столовая, буфеты, библиотека открытого доступа, зимний сад. По сути, это программа городской площади — и именно она учит человека быть горожанином. На ней должны быть места для индивидуального пребывания, как в кафе на площади, когда ты занимаешься своим делом (своим ноутбуком), но при этом видишь, как живет город вокруг тебя. В идеале у каждого ученика в школе должно быть два места — одно в коворкинге, второе в атриуме, и он должен сам выбирать, где и чем заниматься.

Механизмом социализации в индустриальном обществе является солидарность, в постиндустриальном — обмен. В школе денежный обмен репрессирован, но это не значит, что обмена не существует вообще: люди меняются впечатлениями, эмоциями, образами, идеями, модами, увлечениями — и эти «трансакции» учат обмену как таковому. При этом существует инструмент интенсификации этого обмена — театр, и я думаю, что школьный театр должен возродиться в школе будущего и играть там куда большую роль, чем сегодня. Вокруг театра обретут содержание несколько лишенные его сейчас уроки труда, искусства, музыки. Кроме того, театр должен быть моделью «городского» пространства атриума, и школьный амфитеатр (не сценическую часть) правильно с этим атриумом соединять.

В сегодняшней школе спорт связан с нормативами готовности к обороне, а генетическое сходство институтов советской армии и пенитенциарной системы делает физкультуру одним из самых действенных и унизительных инструментов обучения подчинению в школе. Глубокую ненависть к своему учителю физкультуры я сохранил на всю жизнь, а отношению к самому предмету пришлось потом переучиваться: идея, что заниматься спортом можно только из страха наказания и унижения, так же успешна для современного общества, как идея, что настоящее наступление возможно только при содействии заградотрядов, подгоняющих своих в спину. В принципе, я думаю, что школьный спорт тоже должен быть элементом театра, и зрительно я бы соединял его с тем же атриумом — ну, скажем, через стеклянную стену. Или хотя бы через трансляции командных соревнований на экране. Чем больше событий происходит на городской площади, тем интереснее город. Чем больше событий происходит в школьном атриуме, тем интереснее учиться.

Таким образом, морфология школы полностью меняется. Она состоит из коворкингов, аудиторий для лекций, лабораторий, кабинетов преподавателей, школьного театра и его мастерских, и все это организовано вокруг центрального атриума-площади, на которой можно поесть, поработать, пообщаться и, в общем, делать что угодно. Моделью индустриальной школы является завод с цехами-классами, где заготовку — ученика — посредством многочисленных однотипных операций затачивают под изделие — совершеннолетнего гражданина, готового к труду и обороне. Моделью постиндустриальной школы является город — разнообразный, несколько непредсказуемый и хаотичный и именно этим интересный. Нет уверенности, что человек, выучившейся в такой школе, будет подготовлен к теперешней жизни независимо от того, что будет в программе. Но есть надежда.