Как политкорректность стала орудием управления

За 75 лет — от президента Трумэна до нынешних сверхтолерантных европейских политиков — политкорректность из бунтарского лозунга стала доктриной, в которой все чаще видят инструмент управления. Как это произошло?

Виктор Агаев, Бонн

В ночь на 21 июня в Штутгарте произошли беспорядки. Были ранены более 20 полицейских, разграблены магазины, в основном те, где продают кроссовки и смартфоны. Задержаны 26 человек: все — до 30 лет, половина — мигранты из Азии, Африки или стран Восточной Европы. А началось все с того, что на центральной площади полицейские решили проверить личность 17-летнего парня, заподозрив в продаже наркотиков. Его друзья обрушились на стражей порядка с камнями и бутылками.

За считаные минуты соцсети отмобилизовали до 500 бойцов: группа растеклась по центру одной из промышленных столиц ФРГ, которую называют родиной «порше» и «мерседеса», чтобы бить витрины и грабить. «Мы столкнулись с невероятной готовностью к насилию»,— скажет позже представитель Профсоюза немецкой полиции. Он уверен: произошедшее — «результат догматического понимания принципов политкорректности». Намек прозрачен: городские власти (мэр — из партии «зеленых) не требуют от иммигрантов соблюдения общепринятых в Европе норм поведения. «Пора делать оргвыводы, даже если они кому-то кажутся некорректными»,— настаивают в полиции.

Нельзя сказать, что призыв не услышан. Однако реакция прямо противоположная: в СМИ уже месяц обсуждают не буйство хулиганов, а «ошибки в поведении» местной полиции. Психологи и вовсе провозглашают «ошибкой» то, что та стала проверять кого-то в группе «веселящейся» молодежи. Мол, должны были понимать, что последует.

Еще кто-то (!) услышал, как сотрудник полиции в ходе радиопереговоров с коллегами назвал разбушевавшихся иммигрантов «канаками»: его теперь ищут и требуют наказать, хотя слово это словари не считают бранным. Попытки же полиции довести до конца расследование, например выяснить, из каких семей происходят задержанные и чем эти семьи живут (что в рамках закона), пресекаются на корню: нарушение политкорректности! Известный в ФРГ исследователь конфликтов Андреас Цик из Билефельдского университета видит в этом тенденцию: общественность снисходительно относится к «бунтующим», но не прощает ошибок полиции. Откуда это взялось и как укоренилось на родине порядка — в Германии?

Стражи беспорядка против стражей порядка

Самый простой ответ на слуху: расовые протесты и беспорядки в США вызвали мощную критику действий полиции сначала за океаном, а потом — и по миру. В итоге они и стали поводом для обвинений в расизме и полицейских в Германии. Некоторые интересуются: да откуда же взялся массовый расизм в Европе, где многовекового противостояния черной и белой расы не было, а толерантность давно уже флаг? Борцы за правду такое обычно запикивают. Или отвечают на американский манер: а с какой стати «цветные» чаще подвергаются контролю на улицах, чем белые? Почему, к примеру, в тех же поездах дальнего следования полиция проверяет документы не у всех, а у тех, в ком видят чужих, иммигрантов? Это провозглашают расистской предвзятостью. На что полицейские отвечают: а как прикажете искать нелегалов и террористов, если граждане стран ЕС проживают и путешествуют по безграничной Европе легально, а часто и без бумаг?

Канон «безошибочного» поведения при выполнении функций по поддержанию порядка сегодня вывести практически нереально, по крайней мере в Германии. По нынешним нормам тот, кто считает, что его проверили из расистских соображений, может пожаловаться, правда, должен будет доказать свои обвинения. Но и эта норма устаревает: городское руководство Берлина (а оно состоит из социал-демократов, еще более левых сторонников Левой партии и «зеленых») сочло такое положение дел негуманным и приняло на днях региональный закон, который стороны меняет местами. Теперь уже представитель власти, которого обвинят в дискриминирующих действиях, должен будет доказывать свою невиновность.

Берлинские полицейские всерьез опасаются, что станут теперь объектом беспочвенных обвинений в дискриминации. Они уже и сейчас слышат такие обвинения, когда проверяют членов арабских, турецких, африканских, чеченских кланов.

Что произойдет дальше, понятно: после вступления в силу нового закона полицейским станет проще проигнорировать подозрительных (причем не только цветных), чем потом доказывать обоснованность проверки.

«Возникает дискриминация полицейских, ведь для них фактически отменена презумпция невиновности»,— констатирует Профсоюз немецкой полиции. Он настоятельно советует сотрудникам правоохранительных органов протоколировать абсолютно все свои действия, чтобы избежать непредсказуемых последствий в самых безобидных ситуациях.

Любопытно при этом, что на груди у немецкого полицейского обычно есть штатная видеокамера. Однако она не может записывать изображение — это тоже сочтено нарушением принципа политкорректности.

Три источника и три составные части

Так откуда же все-таки родом доктрина, базой которой стал принцип политкорректности? И почему она всюду так стремительно приживается?

Есть версия, что само выражение вошло в политический оборот в США в 1940-е. Во всяком случае, утверждает на сайте theeuropean.de профессор Рейнхардт Ольт, долгое время трудившийся в солидной Frankfurter Allgemaine Zeitung, «первое упоминание о термине политкорректность и его значении вы найдете в библиотечно-музейном комплексе Гарри С. Трумэна в городе Индепенденс, штат Миссури» (33-й президент США в этом городе похоронен).

Правда, не совсем в современном контексте, как следует из четырех телеграмм, которые хранятся в этом музее. Вот они в хронологическом порядке. В конце августа 1945 года, накануне подписания капитуляции Японии, президент получает от генерала Макартура (верховного командующего союзными войсками на Тихом океане) телеграмму следующего содержания: «Завтра мы встретимся с этими желтобрюхими ублюдками (цитата — по оригиналу.— "О") для подписания документов. Будут какие-нибудь указания?»

Трумэн отвечает: «Поздравляю, только смягчите свою очевидную неприязнь к японцам, сообщая прессе условия капитуляции. Ваши высказывания в корне неполиткорректны!»

Макартур: «А что такое "политкорректно"?»

Трумэн: «Политкорректность (Political Correctness) — это бредовая и нелогичная доктрина, недавно придуманная психованным меньшинством и пропагандируемая больными СМИ, которая считает, что у куска дерьма есть чистая сторона!»

В наш политкорректный век об этой переписке много спорят в Сети, подлинность телеграмм не раз ставили под сомнение, но музей их, однако, хранит. И с точки зрения истории это правильно: по большому счету, более однозначной формулировки политкорректности (английское сокращение — РС) за прошедшие 75 лет не придумали, хотя используют это выражение все кому не лень. Что имел в виду Трумэн, нам сегодня, возможно, тоже до конца не понять, да, собственно, и неважно. Интереснее другое: тогда это самое PC было нечто, мешающее власти. Сегодня оно, наоборот, инструмент управления. Как же это так получается?

Приведу для объективности пару более современных формул политкорректности, которые фокусируют это противоречие. «Это идеология современной массовой демократии, служащая обоснованию внутренней и внешней политики западных государств, подавлению инакомыслия, обеспечению идейного и ценностного консенсуса»,— пишет профессор кафедры экономической методологии и истории НИУ ВШЭ доктор философских наук Леонид Ионин. С ним полностью согласен Вольфганг Херлес, в недавнем прошлом модератор проправительственного (но не государственного) телеканала ZDF. Херлес, однако, идет еще дальше и прямо называет PC эффективной системой запретов.

Система эта, правда, на глазах становится все менее эффективной — во многом из-за того же противоречия, которое за десятилетия стало более зримо. Его к тому же выявило бурное развитие соцсетей, заглушающих (часто — именем той же политкорректности) информационные источники иных медиа, но при этом не признающих ни политкорректности, ни даже традиционных норм приличия.

Размыванию политкорректной системы запретов способствует и приход в Бундестаг (а также в парламенты других стран) таких партий как, скажем, «Альтернатива для Германии» (АдГ), чьи лидеры с радостью подписались бы под формулировкой Трумэна. Они не раз уже заявляли, что политкорректности место на свалке истории. Скажете, маргинальная точка зрения? А вот не факт: АдГ на выборах в Бундестаг в 2017-м набрала лишь 13 процентов голосов, но опрос института Allensbach (2019 год) выявил, что на нормы политкорректности очень многие в ФРГ смотрят ее глазами.

Вот цифры: 41 процент населения считает нормы PC надуманными и чрезмерными; 63 процента видят в них «неписаные законы, ограничивающие свободу слова, табуирующие наиболее острые темы (беженцы, мусульмане в Германии, нацистский период, холокост). А 59 процентов признают, что свободно могут говорить об этих важнейших темах только с друзьями.

Отдельный сюжет — это то, как далеки от жизни сами политкорректные императивы. Их инициаторы и сторонники верят: если добиться запрета на действия и слова, которые являются или могут показаться оскорбительными для людей другой расы (пола, веры, сексуальной ориентации), то исчезнет и дискриминация. На практике, однако, раз за разом оказывается, что она, во-первых, от этого не обязательно исчезает. А во-вторых, все зависит от интерпретации — практически любые слова и намерения можно интерпретировать так, что и самые искренние борцы за справедливость окажутся злостными нарушителями политкорректности.

Сами немцы, кстати, заговорили о нормах политкорректности лишь в середине 1980-х, когда они уже стали фактически нормой в кампусах США. Вслед за американцами и немцы (как и другие европейцы) с конца прошлого века стали отказываться от слов негр, цыган, старик, толстый, инвалид, иностранец (французы даже распрощались с обращением «мадемуазель»)... В начале века нынешнего язык и вовсе стал мембраной политической конъюнктуры: беженцев из Сирии, Африки, Афганистана в ФРГ стали называть придуманным словом «gefluchtete» — «бежавшие». Смысл замены: слово «беженец» как бы предполагает, что бегство продолжается, а Германия хочет показать, что готова их принимать.

И уж совсем головоломный сюжет современной политкорректности — требование, говоря о группах людей, непременно подчеркивать, что речь не только о мужчинах, но и о женщинах. По-русски это выглядело бы так: студенты и студентки, профессора и «профессорки», архитекторы и «архитекторки», водители и «водительки», машинисты (локомотива) и машинистки и т.д. Нельзя, к примеру, сказать: в «студенческой газете». Должно быть указание на оба пола. А теперь попробуйте смастерить прилагательное от слова студентка, да еще во множественном числе. В русском это немыслимо, в немецком — можно, хотя многие воспринимают это как извращение языка. Само собой, любые протесты филологов, что порой прорываются в серьезных изданиях, тут же получают отпор поборников РС…

Мир PC

Поначалу политкорректность вызывала у немцев симпатию, прежде всего у левых. Но по мере расширения списка запретов скепсис перерос в раздражение. Это стало ясно в конце 1990-х, когда немецкий зефир в шоколаде, сто лет именовавшийся Negerkuss (поцелуй негра), был переименован в Schokokuss (шоколадный поцелуй), а театральная постановка по мотивам рассказа Агаты Кристи про 10 негритят стала называться «Их стало лишь девять». Навязчивость, ставшая цензурой, раздражала, о чем правые политики не стеснялись напоминать. Последние события в США процесс, однако, перезапустили.

Теперь огонь ведется по площадям. В прошлом номере «Огонька» (№ 27 за 2020 год) мы рассказали о боях за переименование станции метро «Улица мавров» в Берлине (выходцы из Африки, говорят, могут увидеть в слове «мавр» оскорбление). Но борьба ширится: в ряде городов хотят переименовать аптеки, называвшиеся более 100 лет мавританскими, потому что век назад мавританцев считали лучшими фармацевтами. Делать нечего, говорит историк Ребекка Хабермас, придется считаться, хотя решения все-таки надо принимать исходя из ситуации на местах. «Важно ведь не само переименование, а споры о нем, это заставляет думать об истории, в данном случае — о последствиях колониализма»,— растолковывает Хабермас.

При этом не покидает ощущение, что даже в ФРГ (не говоря уж о США) агрессивная политкорректность ничего не может поделать с реальным расизмом.

Он как был, так и остается серьезной проблемой в Германии, с чем согласны две трети населения (опрос ARD-Deutschlandtrend). Тема эта появилась неожиданно, когда в стране разгорелась нешуточная дискуссия о расизме, спровоцированная футболистом Месутом Озилем («Огонек» № 29 за 2018 год), заявившим, что его до сих пор дискриминируют в сборной страны. В ходе бурной дискуссии иммигранты вывалили столько подробностей о «тихой дискриминации» при приеме на работу, сдаче жилья и обслуживании, что глава МИД ФРГ Хайко Маас посоветовал каждому, кто считает, что в Германии нет расизма, почитать, что там пишут.

Так к чему же пришли? Противники политкорректности доказывают, что она стали откровенной цензурой. Упомянутый выше Вольфганг Херлес, который много лет вел регулярные политпрограммы и интервью на проправительственном телеканале ZDF и назвавший PC системой запретов, разъяснил, как это работает. Запреты заложены в фундамент ZDF. Компания финансируется населением через хитрую систему обязательных взносов (около 20 евро в месяц). А редакционная политика и программы разрабатываются аппаратом, в котором представлены все партии, входящие в Бундестаг, в том числе и оппозиционные, а также все общественно значимые силы — представители всех основных религий, бизнеса, культуры, спорта, женщины и т.д.

То же — и в культурной политике. Чтобы получить от государства грант на производство фильма, создатели должны показать, как реализуют РС, чтобы, как говорили в советские годы, отразить жизнь во всей ее полноте. В ФРГ, правда, поконкретнее. Надлежит указать (и это соответствует уставу ZDF), затрагиваются ли проблемы: людей разных полов, национальностей, рас, сексоориентации, «в третьей фазе жизни» (говорить «стариков» — не PC), с ограниченными возможностями, иммигрантов, другой веры и прочее. Это не значит, что в фильме должно быть все это, но что-то надлежит отразить, а как — решать авторам. Они также должны сообщить: есть ли в съемочной группе (режиссеры, помощники, операторы, техники) люди с ограниченными возможностями, цветные, иммигранты, будет ли фильм прокатываться в сельской местности, будет ли влюбленная пара мужчиной и женщиной, сколько женщин было на руководящих позициях при создании фильма.

С бизнесом посложнее: ему трудно диктовать. Но серьезные компании берут на себя обязательства по РС. Скажем, обещают стремиться к тому, чтобы в руководстве было 50 процентов женщин. Сейчас обсуждается проект закона об ответственности немецких компаний за условия производства в их филиалах в странах третьего мира. Бизнес отвечать за это не рвется, но общественность требует.

А вот с партийной жизнью проще. Почти во всех партиях есть норма о том, что в руководстве должна быть половина женщин. Было пожелание, чтобы и в партийных списках на выборах их была половина, но Конституционный суд это требование отверг.

Ну, и в заключение о том, во что обходятся нарушения PC-кодекса. «На РС, как на банановой корке, поскользнулись многие политики»,— шутит Херлес. Карьеры может стоить одна некорректная формулировка в интервью, случайный прокол в поведении. Так, либерал Райнер Брудерле в разговоре с журналисткой позволил себе двусмысленную шутку, и журнал Stern развернул вокруг этого дискуссию о сексизме: перспективный политик исчез. Лотар Шпет, глава успешного региона на юге ФРГ, потенциальный кандидат в канцлеры, ушел из политики, когда стало известно, что он куда-то летал отдыхать по приглашению крупного предпринимателя. Наконец, Кристиан Вульф был вынужден покинуть пост президента Германии после обвинений таблоида Bild в коррупции. СМИ охоту на Вульфа вели под флагом политкорректности, а обвинение базировалось на недоказанном факте: вроде бы старый друг Вульфа, предприниматель, оплатил его пребывание на «Октоберфест» в Мюнхене. Сумма, о которой шла речь, не превышала 750 евро, прокурор счел ее взяткой. Суд доказательств продажности не обнаружил, но Вульф ушел с высшего поста в стране…