Как Джон Ноймайер поставил на карантине «Призрачный свет»

81-летний Джон Ноймайер, возглавляющий Гамбургский балет с 1973 года,— единственный крупный хореограф, который ухитрился поставить новый балет в разгар пандемии COVID-19. Премьера «Призрачного света» должна состояться 6 сентября, на открытии гамбургского балетного сезона. А пока во время отпуска Джон Ноймайер рассказал Татьяне Кузнецовой, как ему удалось организовать репетиции, что означает название спектакля и что будет с мировым балетом после окончания пандемии.

— Как вам удалось уговорить официальные власти разрешить постановку?

— Все началось с классов. Вы знаете, что балетный центр Гамбурга — потрясающее место? У нас девять огромных залов, в них окна с двух сторон, проветривать можно постоянно. Я постарался убедить штатного врача театра и профсоюзы, что мы можем заниматься маленькими группами по шесть-семь танцовщиков, проводить классы хоть целый день, а каждую группу артистов расположить в отдельной гримерке. Я объяснял, что значит классический класс: вам не нужно ни к кому прикасаться, вы можете находиться на большом расстоянии друг от друга. Объяснял, что без класса танцовщик может потерять профессию. Две недели я убеждал представителей разных организаций, 27 апреля получил их согласие, а 28-го мы начали заниматься.

— Вы ходили смотреть эти уроки?

— Я чувствовал себя как врач, который обходит палаты пациентов: уроков было десять, я заглядывал на каждый, смотрел по 10–15 минут. Это было очень трогательно: танцовщики-профессионалы вели себя как студенты. Обычно для артистов класс — начало долгого дня, простой разогрев перед важными репетициями. А тут полтора часа урока оказались главным содержанием дня. Все были чрезвычайно внимательны и сосредоточены, поглощены каждым движением, проявляли трепетное уважение к педагогам. Это было по-настоящему прекрасно: меня поразили невероятная красота и логика классической техники — системы, которая развивается уже 300 лет. И это вдохновение заставило меня задуматься: если нам разрешили делать классы небольшими группами, почему бы не взять такую группу и не сочинить хореографию? Профсоюзы были категорически против. Но мои адвокаты и я сам — мне пришлось досконально изучить все правила и предписания — в конце концов смогли доказать, что нет принципиальной разницы между классом и репетицией в том же составе и с тем же количеством артистов.

— То есть ваш новый балет оказался зависимым от состава групп в классе?

— Нет, я артистов перемешал: это состав класса стал зависеть от сформированных мною групп. Мой ассистент Эдуардо Бертини разработал подробнейшую диспозицию: в какое время каждый артист входит в здание, моет руки, идет в гримерку, на класс, потом на мою репетицию, а потом покидает здание через другую дверь. Да, в моем балете в каждом фрагменте не более шести-семи человек. А дуэты я делал с артистами, которые живут вместе. Мне повезло, что у нас в труппе восемь-девять семейных пар.

— Мы знаем знаменитые супружеские дуэты Гамбургского балета: Анна Лаудер—Эдвин Ревазов, Сильвия Аццони—Александр Рябко. Но ведь не все жизненные союзы состоят из равноценных артистов. Не пришлось ли вам адаптировать хореографию к возможностям менее талантливых партнеров?

— Во время постановки случались невероятные сюрпризы. Например, в труппе есть очень красивая японская девочка — ведущая солистка Мадока Сугаи. А ее бойфренд Николас Глассманн — из кордебалета. Я сделал для них очень большое па-де-де, и они его танцуют потрясающе. Теперь в этом фрагменте я даже не могу представить никого другого.

— И что получилось из этих фрагментов? Сколько времени идет балет?

— Он будет идти полтора часа без антракта. Пока это похоже на отдельные голоса в оркестре, и я сам не знаю, что выйдет, когда все инструменты заиграют одновременно. Сейчас у нас отпуск, балет будем собирать в августе. Похоже на японскую кухню: очень красивая еда на разных маленьких тарелочках. К сентябрю поймем, что получилось в итоге.

— А как быть с реальным оркестром?

— Его не будет, нам нужен только концертмейстер — я выбрал фортепианные произведения Шуберта: шесть «Музыкальных моментов», Аллегретто до-минор, четыре «Экспромта». Начало — первая часть соль-мажорной сонаты, но ее я еще не поставил. Вначале я даже не знал, будем ли мы вообще показывать нашу работу. Мне был важен сам акт совместного творчества. У нас в спектакле не будет специально сделанных декораций и костюмов — сейчас это невозможно. Да и неважно. Все должно быть очень просто. Я придумал использовать белую стену из моей «Анны Карениной». Может быть, призрак Анны появится в балете, может быть, мелькнут и призраки из других моих постановок: «Дамы с камелиями», «Нижинского»…

— …объясняя название балета — «Призрачный свет».

— Но не исчерпывая. «Призрачный свет» — это театральный термин, дошедший до нас из викторианского театра. В конце репетиции или спектакля рабочие оставляли на сцене один источник света — невзрачную лампу на подставке или на шнуре. Она светила всю ночь — против злых духов или призраков, не знаю. Но эта традиция до сих пор существует в Америке, во всех театрах Бродвея ночью горит «призрачный свет». Для меня он очень символичен: это как бы вечный свет, как лампады в церквях. Он говорит нам, что театр тоже храм, пока жива наша вера.

— Сколько зрителей сможет посмотреть «Призрачный свет»?

— Мы собираемся показывать его в сентябре-октябре, но пока не знаю, сколько спектаклей: все так быстро меняется. Наш зал вмещает 1600 человек, но пригласим, наверное, только 400. По правилам, каждый второй ряд и два-три места между зрителями должны быть пусты.

— Какие премьеры Гамбургского балета отменились из-за пандемии?

— Кристофер Уилдон должен был перенести к нам свою «Зимнюю сказку», она идет в вашем Большом театре. По-моему, очень удачный балет. Мы также собирались возобновить моего «Гамлета», 13 марта, как раз перед закрытием театра, состоялась последняя репетиция. Не знаю, когда теперь мы сможем его показать — в «Гамлете» очень большой оркестр, а с этим сейчас проблемы.

— За карьеру вы поставили почти две сотни балетов. Как вы решаете, какой из них следует возобновить?

— Чисто эмоциональный выбор. Просто чувствую: вот сейчас я опять должен видеть «Гамлета» на сцене. Но поскольку я еще жив, этот «Гамлет» будет отличаться от того, который я сделал десять лет назад. Надеюсь, мы все-таки сможем его доделать.

— Удалось ли вам сохранить труппу или ее придется сокращать?

— Нас стало даже чуть больше. При Гамбургском балете постоянно работает группа студентов, которым дается полгода на стажировку. Я добился, чтобы их оставили еще на полгода, поскольку они не смогли ездить по городам и странам, чтобы просматриваться в другие труппы. А штатные танцовщики получали примерно 90% своей зарплаты: правительство оказало помощь оперным театрам, и опера из своего бюджета еще доплачивала.

— Сейчас любят повторять, что после пандемии мир никогда не будет прежним. А вы как считаете?

— Полагаю, что балетный мир останется прежним. Сейчас очень трудное время, и ближайшее будущее будет трудным. Но когда появится вакцина и мы окажемся в безопасности, балетный театр расцветет, а не изменится. Потому что ничто не сравнится с важностью живого спектакля, со счастьем видеть живых людей, которые танцуют перед вами сейчас, в данный момент, а не на экране компьютера. Ведь это очень сильный эмоциональный момент, когда ты видишь на сцене риск сиюминутного исполнения. Мне кажется, возникнет настоящий голод по нормальному театру. Верю, что тот огонь, который я пытаюсь поддержать своим новым балетом, не теплится, а горит.

— Расскажите о вашей коллекции балетных артефактов — крупнейшем частном собрании в мире. Пандемия помешала коллекционированию?

— Напротив, появилось много времени, чтобы разобрать и систематизировать то, до чего не доходили руки. Ведь коллекция расширяется постоянно. За последнее время я нашел столько удивительного! Много редких материалов о Лифаре. Два огромных альбома — 90 фотографий Петипа, его семьи и балерин той эпохи. Возможно, это альбомы из архива самого Петипа. Множество писем, важнейших, я думаю, но они на русском языке. Мне, кстати, очень нужны русские исследователи.

— Где же вы нашли такие редкости?

— В Париже купил. Все знают, что я сумасшедший коллекционер, так что, если кто-то что-то видит или слышит, сразу доставляет мне эту информацию. Мы надеемся, что Гамбург все-таки создаст центр изучения истории танца и найдет достаточно обширное помещение, где можно будет разместить и мою коллекцию, и библиотеку.