Глава набсовета «Сообщества потребителей энергии» Александр Старченко об энергореформах и правильной «перекрестке»

Потребление электроэнергии в РФ снизилось из-за пандемии, однако ее стоимость для крупных потребителей выросла. Почему это произошло, об отношении к программе модернизации старых ТЭС и растущем перекрестном субсидировании “Ъ” рассказал председатель набсовета «Сообщества потребителей энергии» Александр Старченко.

— Регуляторы прогнозируют по итогам года снижение энергопотребления на 2,4% и даже надеются на рост спроса в следующем году. Каков ваш прогноз?

— По итогам первого полугодия падение составило 2,8%. Следовательно, прогноз Минэнерго в 2,4% означает, что по многим регионам падение должно смениться ростом. Причин для того, чтобы это произошло, я пока не вижу. Даже те 2,8% падения спроса, которые уже достигнуты, скорее, оптимистическая оценка. Гадать очень сложно, потому что это зависит не столько от вируса и пандемии, сколько от скорости падения или хотя бы стабилизации экономики, промышленного производства, рынков. Пандемия послужила спусковым крючком для многих негативных процессов в экономике. Если мы не провалимся еще глубже, чем сейчас, это будет уже очень хорошо.

— Какие секторы промышленности снижают потребление больше всего?

— По отраслям сильнее всего упала добыча сырой нефти и природного газа, заметно снизилось электропотребление сухопутного и трубопроводного транспорта, добычи руды. Цифры в последние месяцы более чем впечатляющие: минус 36%, минус 30% к аналогичным месяцам прошлого года. Дальше по цепочке сокращается все, что связано с этими отраслями. Например, в балансе потребления в целом по Единой энергосистеме России (ЕЭС) занимает заметную долю «Транснефть», которая потребляет чуть ли не 1,5% всей электроэнергии в РФ. Когда нефтяники начинают качать меньше нефти, они начинают потреблять меньше электроэнергии. Но для экономики страны важно не сколько энергии потребляется — это только симптом. Для экономики страны важно, что денег страна меньше получает от того, что она продает вовне. И это затронет нас всех не только в этом, но и в следующем году.

— Вместе с потреблением снижаются цены на рынке на сутки вперед (РСВ, конкурентный сектор торговли электроэнергией). Компенсирует ли снижение цены на электроэнергию рост цены на мощность в 2020 году?

— Нет, конечно, не компенсирует. В сравнении с первым полугодием прошлого года цены снизились. Но тут уместно вспомнить подоплеку: в первом полугодии 2019 года цены в одночасье выросли в среднем на 12%. ФАС возбудила дело, но, поскольку результаты расследования пока не объявлены, трудно комментировать, кто был виноват, был ли там сговор (генерирующих и сбытовых компаний.— “Ъ”) или это случайное стечение обстоятельств.

Надеюсь, что в скором времени мы все это узнаем. Но обращает на себя внимание тот факт, что, как только ФАС начала расследование, цены немедленно упали. Поэтому корректнее сравнивать цены 2020 года с ценами 2019 года в целом, в этом смысле там ничего хорошего не произошло.

Мы видим нерациональный рост цен в 2020 году, спровоцированный, скорее, дефектом в правилах. При падении спроса мощности требуется меньше, плюс появляются новые надбавки, поэтому цена мощности в российской энергосистеме достигла совершенно неразумных значений.

В итоге по одноставочной цене мы видим прирост по сравнению с 2019 годом в целом. За полгода плюс 1,5% в первой ценовой зоне (европейская часть РФ и Урал) и плюс 3,2% во второй ценовой зоне (Сибирь), по данным «Совета рынка».

— Можно ли говорить, что снижение цен на РСВ во втором полугодии после начала расследования связано в том числе и с действиями потребителей, особенно в Сибири?

— Я не слышал ни об одном деле, возбужденном ФАС по поводу действий потребителей, и ни об одной жалобе от кого бы то ни было по поводу снижения цен из-за действий каких-то участников.

— Наиболее радикальное предложение «Сообщества потребителей энергии» в этом году — снизить цену на мощность в два раза. За счет какого ресурса вы предлагаете это сделать? Возможно ли это технически?

— Технически это делается совсем просто: достаточно добавить коэффициент 0,5 в соответствующую формулу. Никаких дополнительных ресурсов, на наш взгляд, не требуется. И это не наиболее радикальное предложение, а минимум, который сейчас регуляторы должны сделать для сохранения ситуации в пределах здравого смысла.

— В таком случае сократится выручка генерирующих компаний, но у них тоже есть обязательства.

— Чужие деньги мы считать не любим, но только по ДПМ потребители заплатили генерирующим компаниям за последние годы больше 2 трлн руб. с неплохой запланированной рентабельностью. ЦФР (Центр финансовых расчетов, структура «Совета рынка».— “Ъ”) опубликовал данные о финансовом состоянии генерирующих компаний за прошлый год.

Рентабельность в среднем составила 16%, суммарный объем денежных средств на счетах и депозитах вырос на 0,5 трлн руб., достигнув 840 млрд руб. И это неполная оценка, без Сибирской генерирующей компании (входит в СУЭК Андрея Мельниченко.— “Ъ”), получившей по ДПМ около 160 млрд руб., данные по которой не раскрываются и в отчете ЦФР не учтены. Трудно, конечно, прожить на такие деньги, но я думаю, что какое-то время вполне возможно.

— В начале года произошла смена правительства, Юрий Борисов был назначен новым вице-премьером по ТЭКу. Как вы оцениваете его работу?

— Сейчас нет каких-то откровенно неразумных или откровенно пролоббированных какой-то заинтересованной группой решений. Пока все решения, принятые на уровне вице-премьера и аппарата правительства, свидетельствуют о том, что они стремятся максимально глубоко разобраться в теме и принимать решения взвешенно.

— Создается впечатление, что мнение потребителей стали учитывать меньше. Вы меньше участвуете в совещаниях на уровне правительства.

— Совещания сейчас не очень модный формат в связи с особыми эпидемиологическими обстоятельствами. Но мы не чувствуем, что наше мнение не учитывают. Наоборот, есть ощущение, что новое правительство и аппарат правительства прислушиваются к мнению всех стейкхолдеров, в том числе промышленности.

— Одно из поручений Юрия Борисова — провести ревизию всех надбавок в отрасли. Вы ожидаете каких-то конкретных практических решений после проведения анализа?

— Поручение предполагает именно анализ надбавок, и это правильный подход: чтобы чем-то управлять, надо сначала описать предмет. Анализ поручено сделать Минэнерго, оно попросило продлить срок до августа. Когда Минэнерго будет представлять результаты исследования, мы их увидим. Если Минэнерго забудет что-то включить в этот анализ, мы, конечно, поможем, добавим, расширим.

— Решение о дифференциации тарифа Федеральной сетевой компании (ФСК, входит в «Россети») в течение пяти лет сейчас находится на финальной стадии согласования. Сопротивляться уже поздно?

— Выход этой инициативы на финальную стадию пока неочевиден. Есть разногласия у федеральных органов исполнительной власти, пока этот процесс и дискуссия не завершены. С содержательной точки зрения этот проект не имеет никакого смысла, он направлен только на то, чтобы увеличить выручку сетей и платежи потребителей за передачу электроэнергии. Механизм не предусматривает снижение тарифов хоть для кого-нибудь.

Понятно, что дополнительно полученные деньги уйдут на покрытие так называемых выпадающих доходов регулируемой организации, правда, не всегда понятных и прозрачных. Возможно, в некоторых случаях что-то неэффективно сделали или деньги просто пропали. В итоге на одной чаше весов 40 млрд руб., которые сетям хочется быстро добавить к своему P&L (отчет о прибыли и убытках.— “Ъ”), а на другой — дальнейшее существенное искажение системы регулирования тарифов без эффекта для экономики. С нашей точки зрения, в предложенном виде проект выглядит абсолютно неразумным.

Мы надеемся, что все-таки рациональные доводы будут учитываться, несмотря на резкое изменение позиции Минэкономики. Почему-то со сменой руководства позиция всего ведомства вдруг поменялась на 180 градусов, и аргументы Минэкономики стали, как говорят юристы, «до степени смешения» похожи на аргументы «Россетей». Это довольно странно, потому что Минэкономики отвечает не только за одну компанию, даже такую большую, как "Россети", но и в целом за экономику Российской Федерации. Напротив, в позиции ФАС, отвечающей за регулирование тарифов, просматривается именно беспокойство о судьбе экономики в целом.

— В каком виде потребители готовы согласиться с этой реформой?

— Ни в каком. Потому что эта инициатива не имеет никакого смысла, кроме наполнения бюджета «Россетей». Никакого положительного эффекта для экономики, для крупных потребителей, для мелких потребителей, для совсем мелких потребителей эта мера не дает.

— Реформа предполагает льготный период на семь лет для потребителей, имеющих договоры о присоединении к ФСК. Много ли таких потребителей? Они не планируют сворачивать планы?

— Термин «реформа» к этой инициативе неприменим. Это просто жадность. Реформа — это когда люди, исходя из внятных целей, формулируют внятную стратегию. Здесь речь идет о создании еще одного вида «перекрестки», желании перераспределить чужие деньги в свою пользу.

Ежегодно ФСК заключает около 90 договоров о техприсоединении с потребителями на 700–1000 МВт. Понятно, что эта инициатива создает для инвестпроектов потребителей дополнительные существенные риски и значительное количество реализуемых сейчас договоров о присоединении к ФСК будут пересмотрены. Например, «Русал» и «Роснефть» уже заявляли, что вынуждены будут отказаться от ряда проектов, если такое решение будет принято. Поэтому регуляторы предложили какую-то совсем странную идею: мы заберем ваши деньги не сразу, а частями через семь лет.

— Есть еще одна инициатива — ввести оплату резерва сетевой мощности с 2021 года.

— Этой инициативе уже много лет, она периодически возникает последние лет десять. Все эти годы «Россети», усредняя свою некую общую мощность, рассказывают о какой-то тотальной несправедливости, объявляют, что у них подстанции загружены на 35%, тактично умалчивая, что по нормам технологического функционирования и правилам строительства сетей резерв в 50% закладывается уже изначально. И не просто закладывается, но и оплачивается: на все эти стройки уже сдали деньги мы с вами.

Значительная часть этих так называемых резервов создана в советские времена, когда никого из сторонников этой инициативы по оплате «резерва» еще не было в российской энергетике. Уже тогда были построены многие подстанции, мощности которых сегодня предлагается перераспределить. Дальше авторы инициативы делают подмену логики и говорят: нам в Москве, например, очень сложно мощность обеспечить, здесь большой спрос, давайте заставим предприятия в Ханты-Мансийске больше платить за неиспользуемый у них резерв мощности. Вопрос: вы собираетесь направить платежи из Ханты-Мансийска на развитие столичной инфраструктуры или планируете доставить эту неиспользуемую мощность из Ханты-Мансийска в Москву?

— Как выглядят корректные оценки?

— Даже если взять за основу цифры «Россетей», корректный расчет покажет загрузку мощности на уровне 75–80%. Оставшиеся 20–25% — следствие безудержного стремления самих сетевиков к строительству, ведь наша модель регулирования максимально мотивирует сетевую компанию к повышению CAPEX. Они много строили, например, по заявкам губернаторов, которые включали им это в тариф. Но потребители этих регионов и вообще в целом по стране уже все оплатили. Если есть конкретные случаи, где регуляторы не включают обслуживание этих сетей в платежи потребителей, то, наверное, это предмет для разбирательства ФАС.

На самом деле оба проекта — по дифференциации тарифа ФСК и по оплате сетевого резерва — под дымовой завесой общих слов о справедливости нацелены на одно: сохранить котловую выручку сетей, установить заградительные барьеры от ухода потребителей к ФСК и строительства собственной генерации. Поскольку в результате их хозяйствования существующая энергетика для потребителя стала неприемлемо дорогой и устаревшей, они решили брать плату за выход.

— Каков ваш прогноз перехода промышленности на собственную генерацию на фоне этих инициатив?

— Есть такое устойчивое заблуждение у генераторов и отдельных чиновников Минэнерго, что они выполняют такую уникальную работу по строительству энергетики, а все остальное — это и не энергетика вовсе.

Но киловатты и мегаватты собственной генерации строятся ничуть не хуже, чем мегаватты по ДПМ (договоры поставки мощности.— “Ъ”). Вся разница только в том, что предприятия строят свою генерацию за собственные же деньги, а большая энергетика строит свои объекты за счет потребителей.

При этом тенденция строительства распределенной генерации характерна не только для России и не только потому, что у нас дорогие сети.

В большинстве развитых стран переход на распределенную энергетику и на совершенно другую модель управления, производства и распределения энергии в значительной степени уже произошел, где-то этот процесс еще продолжается. Появляются распределенная генерация и системы хранения энергии, которые делают ненужными огромные резервы установленной мощности. Просто распределенная генерация совершенно не поддается привычному управлению сверху — это ее единственный недостаток с точки зрения прежних подходов к регулированию энергосистем.

— А какой может быть система управления?

— Поскольку строится достаточно большое количество волатильной возобновляемой генерации, требуются совершенно новые способы координации работы и потребителей, и систем demand response, и систем хранения энергии. За рубежом в энергосистемах, похожих по масштабам на российскую, в рамках их стратегии и в рамках государственной политики реализуются совершенно внятные регуляторные меры, направленные на поддержку этого процесса. Плюс в качестве главной цели ставится декарбонизация энергетики. У нас цели декарбонизации никто не ставил, слова «общественная польза» в словаре и уж тем более в системе принятия решений у наших регуляторов отсутствуют. Поэтому в России новые энергетические технологии, в частности распределенная генерация, пробивают себе дорогу снизу, через собственные проекты потребителей.

— Как быстро окупается собственная генерация?

— Окупаемость составляет примерно три-четыре года, это зависит от региона и стоимости других источников энергии. Причем еще раз подчеркну, что дороговизна энергии из ЕЭС является существенным, но не единственным фактором для перехода на собственную генерацию.

Блок-станции на крупных промышленных предприятиях строились еще с советского времени для утилизации вторичных энергоресурсов. В металлургии это коксовый и конверторный газ, в нефтяной промышленности — попутный нефтяной газ, в химической и целлюлозно-бумажной промышленности тоже много источников подобного рода. По данным «Системного оператора», за последние десять лет в России прибавилось примерно 5 ГВт собственной генерации.

Согласно нашему анализу таможенных данных, за последние пять-семь лет в Россию было ввезено около 7–9 ГВт энергетического оборудования, не предназначенного для ДПМ-проектов. В ряде случаев это машины мощностью от 50–100 кВт до 2 МВт. То есть общая мощность генерации, ввезенной в Россию, сопоставима с установленной мощностью крупных генерирующих компаний, причем безо всякой оплаты со стороны рынка.

Приближение производства энергии к месту потребления — вполне объективный процесс. Прежде считалось: чем больше вы станцию построили, тем меньше удельный CAPEX, тем выгоднее ее эксплуатировать. Оказалось, что распределение энергии от этой станции, потери, возникновение «перекрестки» в целом для системы делают стоимость одной большой станции выше, чем сотни небольших генераторов, установленных там, где они реально нужны.

— Продолжается дискуссия вокруг нормативного резерва мощности в энергосистеме. Сибирские ученые применили новую модель расчета резерва и выяснили, что резерв превышен в три раза. Как относитесь к этим оценкам?

— Наши оценки прошлых лет примерно совпадают с оценками Института Мелентьева (Институт систем энергетики им. Л. А. Мелентьева Сибирского отделения РАН.— “Ъ”). Резервы у нас в энергосистеме гигантские, и это одно из следствий тех легенд, на которых была основана модель создания новой генерации, тот самый «крест Чубайса» (график соотношения скорости вывода старых мощностей и роста энергопотребления, нарисованный во время реформы РАО «ЕЭС России».— “Ъ”).

Дефицита мощности в энергосистеме так и не случилось, но механизмы ускоренного строительства генерации сработали. Объем генерации увеличивался, но из-за постоянного вмешательства в долгосрочные механизмы рынка мощности долгожданной конкуренции так и не наступило, никто не выводил старые неэффективные объекты. В результате весь этот «навес» оплачиваемой мощности продолжает работать, только он уже не нужен.

Я считаю, что расчеты института должны быть применены на практике. В противном случае выходит странная ситуация: люди, ответственные за регулирование, знают, сколько реально нужно резерва для системы, но для чего-то держат резерв в 2,5 или в 3 раза больше.

— Новый отбор проектов модернизации старых ТЭС с вводом в 2026 году пройдет с утяжелением — будут приниматься проекты только с комплексной заменой турбины и котельного оборудования. Потребители довольны переменами? Ждете ли качественных изменений проектов?

— История с ДПМ на модернизацию очень похожа на такую ситуацию: вот у нас много паровозов, поэтому давайте мы будем модернизировать свою систему путем их ремонта. Паровозы уже больше нигде не используются, но мы будем их ремонтировать.

В ответ на наши вопросы, зачем мы ремонтируем паровозы, они говорят: «Вы недовольны, что мы ремонтируем? Хорошо, не будем ремонтировать паровозы — просто купим новые». То есть это будет дороже. Но мы, конечно, не бились за то, чтобы модернизация обходилась дороже. ДПМ на модернизацию в таком виде — цементирование существующего технологического отставания российской энергетики от всего мира. Ближайшие 20 лет мы будем обречены использовать старые неэффективные технологии, потому что только что вбухали в них 7 трлн руб. Конечно, нас это не устраивает, это прямо противоположно тому, что мы предлагаем.

— Что именно вы предлагаете?

— Реализовать разумный подход при принятии решения о модернизации, который основан на реальной загрузке этих модернизируемых станций. Единственные разумные причины для модернизации — увеличение КИУМ (коэффициент использования установленной мощности.— “Ъ”) и уменьшение операционных затрат, чтобы станция стала конкурентной.

Не утяжелять проекты, а перенести большую часть денег, которые они будут получать, с мощности на электроэнергию. В российской электроэнергетике есть маленький сегмент конкуренции под названием «рынок на сутки вперед», на нем эти обновленные станции должны себя показать, выдавив оттуда старые станции. А у нас продолжают утяжелять проекты, оставляя им платежи за мощность. На мой взгляд, к долгосрочным интересам отрасли и экономики в целом это никакого отношения не имеет.

— Почему потребители, критикующие модернизацию, поддерживали проект Заинской ГРЭС «Татэнерго»?

— Хорошо, что есть те, кто шагает не в ногу. При проведении отборов ВИЭ-проектов это был «Фортум», который уронил цену на отборах ветряных и солнечных станций. Остальные генераторы на него шикали, а у людей такое «странное» рыночное сознание, они решили делать правильно. А тут вдруг в отдельно взятом Татарстане разумные люди начали предлагать разумную модернизацию здоровенного энергетического объекта — заменить 2,2 ГВт паросиловых блоков на 1,7 ГВт современных парогазовых установок, которые позволят вдвое сократить расход топлива и почти в три раза поднять загрузку станции.

В АТС посчитали: реализация проекта позволит снизить цены в первой ценовой зоне на 3,5%, или на 30 млрд руб. в год. То есть затраты потребителей на модернизацию Заинской ГРЭС составляют примерно 200 млрд руб., а экономия за период действия договора (16 лет) — больше 500 млрд руб. Срок окупаемости для потребителей — четыре-пять лет. Они просто предложили то, что имеет смысл с точки зрения нормальной логики, а не с точки зрения максимизации выручки и прибыли. Мы это горячо поддерживаем, но, к сожалению, наша система регулирования этого не поддерживает, поэтому правительству пришлось принимать по этому поводу специальные решения.

— Сейчас «Татэнерго» планирует установить газовую турбину на станции в Набережных Челнах, опять в обход общих правил. Вы будете поддерживать этот проект?

— Да, мы активно его поддерживаем. Он выстроен в той же логике, что и модернизация Заинской станции.

В энергетике интересы потребителя и интересы всех участников стратегически очень связаны.

Те, кто предлагает быстрые решения — поделить денежный поток,— они мыслят и действуют очень короткими промежутками. Коллеги из «Татэнерго» демонстрируют гораздо более долговременный и разумный системный подход, полезный в целом для ЕЭС.

— В отборе проектов на 2026 год как раз пройдет конкурс проектов по строительству энергоблоков с использованием экспериментальных газовых турбин с квотой на 2 ГВт. Если вы говорите про взгляд в будущее, может, тогда и эти проекты будете поддерживать?

— Конечно, нет. Во-первых, экономия потребителей в этой инициативе совсем не просматривается, наоборот, только рост платежей. Во-вторых, экспериментальные, как вы говорите, турбины из экспериментального же состояния никак не выберутся много лет. Вероятность того, что они почему-то выберутся из этого состояния в ближайшие годы, крайне низкая.

— Почему?

— Я сейчас профессионально занимаюсь технологическими стартапами в энергетике. Я не дал бы ни копейки денег на такой проект по двум причинам. Первое: нет никаких признаков того, что команда поменялась, произошел какой-то технологический прорыв. Если вы продолжаете все делать по-старому, то с вероятностью 100% получите тот же самый результат. Второе: рынок радикально изменился — никому не нужны большие газовые турбины. На самом деле газовые турбины большой мощности — архаика для современной энергетики. Из-за падения спроса Siemens и GE довольно серьезно сократили их производство. Да, газовые турбины большой мощности — это, наверное, один из самых сложных механизмов, созданных человечеством, но проблема в том, что этот механизм уже становится египетской пирамидой: никто сегодня не знает, как ее построить, но никому это и не надо. То же самое касается газовых турбин: у нас их продолжают экспериментально делать, а в мире они уже никому не нужны.

Главное, куда их ставить и продавать? Они ни на одном рынке не нужны, китайцы делают свои, а все остальные не планируют строить большие газовые турбины. Учитывая декарбонизацию европейской, американской и других энергосистем, и внешний рынок не просматривается. Получается, мы сейчас должны заплатить за эксперименты с этими газовыми турбинами, а потом нам скажут: турбина есть, давайте строить станции и снова какие-нибудь ДПМ? Это вбухивание огромного количества денег в изобретение велосипеда, на котором никто не будет ездить.

— Турбины нужны, чтобы строить блоки ПГУ, которые будут снижать цены на РСВ.

— У нас уже построено огромное количество ПГУ, загрузка которых 20% и ниже. Давайте мы сначала загрузим существующие блоки ПГУ, а потом подумаем. Вот институт Мелентьева спросим, сколько ПГУ и где надо построить.

— Но ведь «Татэнерго» на Заинской ГРЭС и в Набережных Челнах будет использовать как раз большую турбину.

— Так они и предлагают модернизировать так, чтобы увеличить загрузку и одновременно снизить цену для потребителей. В данном случае это самый осмысленный из проектов по модернизации, который мы знаем.

— А нужны ли на самом деле в России технологии ВИЭ?

— Как и везде: если они целесообразны и экономически эффективны.

— По какому механизму они могли бы развиваться, помимо ДПМ?

— По механизму ДПМ они развиваться в принципе не могут, потому что применительно к ВИЭ это вообще нонсенс. ДПМ — это договор о предоставлении мощности. Где, кто и какую мощность с ветряной станции предоставляет энергосистеме? Никакую, потому что определяется эта мощность чем угодно, но не волей человека, который подписал этот договор. Одно из прежних правительств без обсуждения выбрало какой-то подходящий способ собрать деньги, самым большим стратегическим минусом этого выбора стало ограничение на развитие ВИЭ в стране.

Я был бы рад, если бы у нас ВИЭ было больше и если бы они развивались рыночным способом. Многие страны в огромном количестве интегрируют ВИЭ, цена на ВИЭ очень сильно упала даже за то время, пока у нас ДПМ заключают. У нас, кстати, цена упала не так сильно, а если бы не «Фортум», то она бы, возможно, вообще не упала. По ДПМ объекты получают фиксированную плату, им по большому счету все равно, какова эффективность их солнечных панелей. А требования по локализации — это для того, чтобы отчитаться о создании целой отрасли производства ВИЭ в России. Мы ограничили свой рынок от дешевых и эффективных импортных панелей. Это кому пошло на пользу? Рынку? Или тем, кто на этом рынке продолжает делать панели позапозапозапрошлого поколения за позапозапозапрошлогоднюю цену? Если бы хотели создать рынок, создавали бы конкурентные правила.

— «Совет рынка» предлагает для новой программы поддержки ВИЭ отбирать проекты уже по одноставочной цене. Вы поддерживаете эту идею?

— Да, это движение в правильном направлении. В мире не используют ДПМ, а торгуют по LCOE (стоимость киловатт-часа выработки за жизненный цикл.— “Ъ”) — в нашем понимании по одноставочной цене, цене за киловатт-час. Это приводит к тому, что плодится огромное количество проектов, реально заинтересованных в повышении эффективности, чтобы каждый вложенный доллар давал максимальную отдачу. Кроме этого, было бы правильно запустить конкуренцию и среди производителей, убрать странные барьеры: хотите — стройте из российских панелей «Хевела», хотите — из южнокорейских Hanhwa, или немецких SolarWorld, или из китайских Trina Solar и Jinko Solar. Мы не против возобновляемой энергетики, это будущее, но мы против механизма ДПМ, который не создает рынка, объективно сдерживает развитие возобновляемой энергетики, сохраняя ее страшно дорогой и крайне неэффективной.

— Евросоюз идет к введению углеродного налога на импорт. Помогут ли в этом случае российским экспортерам зеленые сертификаты?

— Зеленые сертификаты — штука хорошая, но при условии, что это не удваивает платеж потребителя. Сначала мы отнесли деньги генератору за мощность, а потом еще должны заплатить ему же за зеленый сертификат? Вообще-то, инвестор, собрав денег на строительство собственной станции, уже станцию продал. Ему надо определиться: либо финансировать в строительство станции, рассчитывая на продажу зеленых сертификатов, либо собирать деньги другим способом. Сертификат — чисто условная бумажка, которую в теории можно было бы приложить к экспортному контракту и избежать таможенной пошлины на въезде в Евросоюз. Но если генератор дважды продал одно и то же — большой вопрос, как это может работать на практике.

— В этом году в России принята энергетическая стратегия до 2035 года, несмотря на критику потребителей. Какие у вас претензии к документу?

— Документ получился довольно противоречивым. Например, ставится задача снижения избытков мощности в энергосистеме, но при этом предусматривается увеличение мощности энергосистемы к 2035 году почти на 20 гигаватт. Или планируется снизить удельный расход топлива на производство электроэнергии с 310 до 250 грамм условного топлива на киловатт, для чего потребуется ввести около 45 гигаватт высокоэффективных ПГУ. Но на практике в ближайшие годы мы будем ремонтировать «паровозы».

Главное, в документе нет рефлексии о том, что в рамках энергоперехода многие страны, в том числе наши соседи, уже в ближайшей перспективе планируют перейти к безуглеродной энергетике, а потом и декарбонизировать свои экономики. Для этого они развивают ВИЭ, водородные программы, системы хранения энергии. Да, некоторые из этих слов встречаются в нашей энергостратегии, но нет ни слова о механизмах и мерах, которые помогли бы возникновению и развитию новых технологий. Наша стратегия принята как теоретический документ и уйдет как теоретический документ. У страны, занимающей значительную долю в мировой торговле энергоносителями, должна же быть какая-то энергетическая стратегия. Теперь документ есть: по сути практического смысла он не имеет, но по форме очень похож на энергетическую стратегию.

— Сейчас обсуждается продление надбавки для выравнивания тарифов на Дальнем Востоке с исключением из механизма некоторых потребителей. Потребителей оптового рынка устроит механизм в таком виде?

— Когда вводилась эта надбавка, была некая программная логика: хотели сделать Дальний Восток инвестиционно привлекательным. Наверное, в тот момент было определено, что в регионе инвестиционная привлекательность вырастет благодаря сниженным тарифам. Предлагая продлить эту меру, логично проверить, насколько выросла инвестпривлекательность по итогам прошедших пяти лет. Стоит опубликовать этот результат, но никто даже не говорит об этом. Без такого анализа бессмысленно продлевать эксперимент.

— Потребители видят какие-то реальные механизмы для снижения перекрестного субсидирования в России?

— Недавно KPMG представили исследование по этому поводу. Многие страны используют механизм перекрестного субсидирования для достижения каких-то сформулированных целей. Например, в Германии, Великобритании, США, даже в странах с абсолютно либеральными рынками. Только там «перекрестка» работает в другую сторону: например, долгое время она направлялась на поддержку новых энергетических технологий. У нас «перекрестка» исторически досталась регуляторам и политикам, они превратили ее в инструмент решения локальных задач определенных стейкхолдеров, которые имеют возможность принести свои идеи в правительство.

Как в ситуации с дифференциацией тарифа ФСК: давайте сюда 40 млрд руб. добавим, а вот здесь 40 млрд руб. обрежем. Это не работает ни на какую стратегическую цель в масштабах страны. Размеры «перекрестки» в России стали уже совсем феерическими: если по итогам реформы РАО «ЕЭС России» было около 80 млрд руб., то сейчас KPMG говорит уже о 450 млрд руб. То есть десять лет мы с ней боролись, а она почти в шесть раз выросла, но только неосмысленно.

Видимо, целесообразно поменять логику, попытаться сделать из нее инструмент для развития, выбрать цель. В Германии, например, за счет «перекрестки» преимущества получает немецкая промышленность, развивающая нужные для государства технологии. Такой подход мы с большим удовольствием готовы обсуждать. А когда за счет перекрестного субсидирования разных видов финансируются какие-то региональные интересы отдельных групп влияния, «перекрестка» превращается в камень на ногах экономики. У нас есть этот ресурс примерно в полтриллиона рублей, который можно перенаправить так, чтобы он работал на повышение энергоэффективности. Это абсолютно в рамках полномочий правительства и отраслевого регулятора.

Интервью взяла Полина Смертина