Как, куда и зачем в Минске прошел Гранд-парад одних женщин и до чего он дошел

29 августа по Минску весь вечер маршировал Гранд-парад женских миротворческих сил. За тем, на что оказались способны минские дамы, наблюдал специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников — и остался под большим впечатлением от увиденного.

Сбор был назначен на 16 часов на площади Победы. И ровно к этому времени на тротуары дамы стянули очень большие свои силы, то есть самих себя… Просто-таки женские батальоны какие-то это были... Они были вооружены плакатами и букетами полевых цветов. На проезжую часть они не выходили, им хватало широких тротуаров по всему диаметру площади, в центре которой, казалось, очень даже многозначительно горел огонь Победы.

Грядущее шествие выглядело, сразу следует сказать, выдающимся во всех отношениях, да и все тут.

Такого количества сверкающих девичьих глаз я просто никогда в своей жизни не видел. Преобладала к тому же юность, отчего-то преимущественно в лосинах к тому же. Да и зрелость вела себя на зависть юности. В общем, все это выглядело как и в самом деле страшная сила, к тому же и бесстрашная, как показали события.

Дамы, когда еще только собирались, на всякий случай огородили себя от ОМОНа, еще не приехавшего, многометровыми красно-белыми ленточками, словно расчертив на площади грандиозный меловой круг, за который никому не следовало переступать. Одна тетенька уже на всякий случай читала молитву, которая была слышна на всю площадь:

— Смилуйся, Господь! Дай отпущение грехов! Аминь!

Она словно извинялась за все, что еще только случится — и с той, и с другой стороны.

Тут ее перебили:

— Верым! Можам! Пераможам! — кричали девушки хором, а казалось, что стонали.

Из двух автобусов, притормозивших на площади, высадился ОМОН, все сотрудники в черных масках, заодно и антиковидных (а почти все и в перчатках даже).

— В подъезде у нас живет омоновец! — поделилась одна девушка новостью с соседками.

— Да ты что! — ахнули ее подружки.

Всем было страшно интересно. То есть скорее интересно, чем страшно.

— Ребенка водит в наш садик…— продолжила она.

А вот это вообще никому не понравилось. Это уже зашквар какой-то был по всем признакам.

— Но знаете, девчонки, что главное? У него другой склад ума! Ну не наш! Не знаю, как объяснить!..

— Да мы поняли!..— заверили ее.

И кто-то крикнул уже в сторону омоновцев с таким выражением, словно там мог оказаться именно тот, который ребенка способен водить в детский сад:

— Позор!

Два омоновца обернулись.

— Мальчики,— обратилась к одному из них немолодая женщина.— Вы же наши дети! Будете нас опять терроризировать?

Вот уж ни я, и никто не ожидал, что парень вдруг отрицательно покачает головой.

— Ой! Ура! — крики раздались из разных мест.— Ура! А то ведь нам на самом деле страшно!

И омоновцы даже уехали было, снова погрузившись в автобусы под ликующие крики толпы. Причем надо понимать, что это такое, когда одновременно ликует пара сотен девичьих глоток.

— Вернутся,— пообещала одна женщина.— Они всегда возвращаются.

Пока разворачивали плакат «Я лечу твоих детей. Стреляя в меня, попадешь в них!», омоновцы да, вернулись, и теперь один из них ходил вдоль тротуара с мегафоном и разъяснял:

— Пожалуйста, разойдитесь, девушки! Мероприятие несанкционированное!

— Где хочу, там и стою! — капризно отвечала ему одна.

А он ей что-то возражал, уже без мегафона. Ссора производила впечатление семейной.

Причем настроение у девушек мгновенно, как у них обычно и бывает, менялось на противоположное, и они, только что благодарившие ОМОН, уже кричали ему:

— Три-бу-нал!

Причем у каждой второй в руках был все тот же букетик.

— Вы за что выступаете? — кричала в лицо омоновцу девушка и размахивала перед его лицом букетиком с таким видом, словно давала понюхать и оценить, но быстро-быстро.

— А вы? — вдруг переспрашивал он, хотя наверняка им запрещено было разговаривать с такими яркими представителями несанкционированного митинга.

Но слишком уж яркими они, видимо, были, и удержаться не было сил.

— Мы — за свободу! — отвечала ему девушка в краткой (но не кроткой) спортивной блузке, из-под которой выпирали квадратики мускулов на животе (лично я насчитал шесть).

— За свободу? — со странной задумчивостью переспросил омоновец.

А его уже окружали дамы с плакатами. «Мне не страшно, я рожала!» «У меня двое детей. Я хочу еще! А тебя не хочу!» И рядом — версия порадикальнее: «У меня двое детей. Я могу еще. А ты не можешь ничего!»

Кажется, омоновцу захотелось свободы, и он, зачем-то приложив к уху рацию (вряд ли оттуда что-то доносилось), отошел к спасительному автобусу.

Тут раздался еще один истошный крик:

— Баба Нина вышла!

Нина Багинская — уже более или менее культовый персонаж белорусской уличной политики. То есть там, где она, победа.

Так ведь было и на этот раз. Баба Нина бесстрашно вышла на проезжую часть с несколькими почитательницами своего таланта и пошла по самому малому диаметру площади, так что даже ОМОН остался снаружи этого диаметра.

— Бабу Нину никто не остановит!..— с восхищением прошептал кто-то, и через мгновение толпа уже скандировала:

— Ни-на! Ни-на!

К ней пошли было омоновцы с очевидными намерениями, и через несколько секунд я понял, что бабу Нину и правда никто, видимо, не остановит, так как к ней в эту же секунду бросились несколько десятков женщин из-за оцепления, образованного ленточками, которыми дамы и сами себя сковали было (потому что за себя не ручались, думаю).

И бабу Нину не тронули. Она продолжила свое шествие по малому диаметру, не реагируя ни на чьи сигналы и призывы. Ей было незачем. А что, только такие и становятся героями.

В отместку омоновцы не нашли ничего лучшего, как громко включить на своих мобильных телефонах песню с рефреном «Саня останется с нами!», и это был хороший, очень добрый знак: похоже, ни на что другое они сегодня не собирались решаться.

Да и то, только представить себе, что они затаскивают девушек в автозаки… Те кричат и кусаются, а на следующее утро за них встает весь Минск, даже те, кто не очень-то и хотел, и даже те, кто вообще не собирался…

То есть у девушек была безупречная позиция (не говоря уж о репутации).

Среди женщин много было хозяйственных, которые старательно скручивали ленточки, уже было валявшиеся под ногами… Вот никогда такого не могло бы быть на хотя бы более или менее мужском митинге.

Дамы тем временем, приободрившись первой победой, организованно пошли по двум тротуарам вдоль проспекта Независимости к одноименной площади. Но тут сразу у всех омоновцев заработали рации, и они бросились вперед: перегородить, как выяснилось, дорогу. Ничего страшного: шествие развернулось в противоположную сторону и с гигантским плакатом «Баста!» впереди себя двинулось все-таки по проспекту.

Тут уже и барабаны появились, и вообще было как-то жизнеутверждающе все это. Дамы веселились, ни на секунду не умолкая.

— Нас не надо провожать! — кричали они ОМОНу.

— Про-пус-кай! — кричали они опять ОМОНу.

— У-хо-ди! — кричали они Александру Лукашенко.

И даже четырехлетний ребенок на плечах у мамы кричал с одухотворенным, но при этом очень недовольным лицом: «У-хо-ди!»

ОМОН то и дело преграждал им дорогу. Девушки не раздумывая бросались на омоновцев, и у некоторых получалось куда-нибудь прорваться. А одна из них, повиснув на руках у этих парней в черных масках, добилась того, что они свои руки разжали, и оказалась за оцеплением, но увидела, что по пути потеряла три белые розочки, прорвалась обратно, подхватила их, и одну хотела было, кажется, отдать омоновцу, так что он, не ожидая, наверное, от себя, даже руку протянул, а потом она-то передумала, однако жест свой ей было уже не остановить, так что она в результате просто кинула ему со всей силы эту розу прямо в грудь, и получилось даже с презрением…

Удивительное дело: при всем драматизме и непредсказуемости происходящего меня не покидало ощущение красоты этого происходящего и даже праздника.

Эти ощущения, конечно, сообщали действию сами девушки: всем своим, как говорится, видом, прежде всего внешним (а среди них были настолько эффектные девицы, что сбившиеся в группы человек по сто сразу, они производили впечатление, какое-то просто уничтожающее на своем пути все живое и способное сопротивляться любому их намерению) с непрекращающейся и даже нарастающей веселостью. Было впечатление, что им очень хорошо и все лучше и лучше.

— Но зачем вы возите грудного младенца в коляске здесь? — спрашивал я одну очень молодую маму.

— Вы не поверите: он здесь лучше спит! — отвечала она.— Видите: спит!

Да, так и было.

— А в квартире от каждого шороха просыпается!

Мне это все равно не нравилось, тем более что юная мама была, конечно, не до конца искренней. Они же рисковали детьми, это ведь было очевидно.

Сами себя детьми успокаивали — и рисковали тоже. Это было лишнее, так нельзя было. Они могли чего-то ужасного не простить себе потом всю жизнь.

Несколько девушек несли плакат «Свобода! Равенство! Сестринство!» на белорусском языке.

— Если что, растворяемся! — сказала одна другой.

То есть и им, разумеется, было и правда страшно. Но они же несли этот плакат.

Шествие по-прежнему двигалось по обеим сторонам проспекта Независимости, ни на секунду не умолкая. Сколько их было: 20 тысяч, 30 тысяч?.. Больше?.. Кто же знает. Их было очень много. Им было страшно, и они готовы были идти до конца, то есть по крайней мере до следующей станции метро.

Но их опять пытались остановить.

— Девки,— крикнула одна,— а давайте разденемся! Что они тогда будут делать?!

Я представил себе. Да, тут уж ничего было бы не поделать.

Вдоль демонстрации, обгоняя ее, двигалась член президиума Координационного совета белорусской оппозиции Мария Колесникова. На нее все обращали внимание, и она обращала внимание на всех.

Всем махала и всем не улыбалась даже, а без остановки смеялась всем. При этом она не забывала обгонять всех, а фотограф не забывал ее при этом постоянно со всеми фотографировать.

А когда она дошла до головы колонны, то сразу пошла обратно, снова всем радуясь. И снова фотограф ее снимал совершенно без устали. То есть она отрабатывала это мероприятие уж точно на все сто процентов.

— Марина — наш президент! — крикнула одна девушка.

— Какая Марина? — переспросили ее подружки, начавшие, впрочем, оборачиваться в поисках Марины, нового лица белорусской политики.

— Вот эта! — показала на удаляющуюся госпожу Колесникову девушка.

— Она Маша!

— Маша — наш президент! — немного виновато поправилась девушка.

В какой-тот момент оцепление на тротуаре оказалось слишком плотным для шествия, оно развернулось, и последние стали первыми. Кто-то еще пытался бросить их в прорыв, девушка с мегафоном кричала:

— У них нет сил противостоять нам! Вперед, девочки! И-дем впе-ред!

Но уже повернули же ведь все равно.

Да и какая разница была, куда им идти. Они гуляли сейчас по своему городу в конце концов, и неважно, где им было упереться в это оцепление.

И чем больше гуляли, тем больше было во всем этом смысла, потому что они гуляли уже больше двух часов, а никто же их не мог остановить. Или не хотел — так как понимал, что не мог.

Демонстрация двинулась таким образом обратно к площади Победы, и девушки снова шумели и задирались, когда видели, что их снимают на видео парни в черных масках. Это было отдельное упражнение: девушка подходила к снимавшему ее сотруднику, демонстративно вставала перед ним с плакатом над головой и начинала рассказывать:

— Даю интервью! Я работала членом избирательной комиссии, на нашем участке побывало восемьдесят человек, а потом записали, чтоб было двести!.. Откуда взялись все эти люди?!

Тут парень в маске понимал, что пишет что-то не то, то есть что начальство это с удовольствием смотреть не будет, и срывался с места, а она его догоняла, и другие подружки тоже присоединялись…

Около здания Национального Олимпийского комитета Беларуси оцепление встало, казалось, намертво.

Кого-то тут все-таки наконец схватили — журналистов, как я понял, мужчин,— и тут девицы сделали то, что у них получается лучше всего на свете (а некоторые между собой в быту называют это просто планом Б), то есть завизжали и завопили всем своим бабьим визгом и воем, так что уши закладывало, и одна мысль еще все же болталась в голове: «Нет, только не это! Только не это!.. Ну замолчите вы, пожалуйста, ну не надо!..»

Вой любой милицейской сирены показался бы сейчас мяуканьем котика, который был, кстати, сейчас на руках одной из них.

И не дали они никого забрать и сами остались целы… И попробовали бы у них забрать, не побоюсь этого слова, их честь сейчас, а это было, поверьте, для них, по-моему, равносильно…

Дальше они играли с омоновцами в прятки: их сдерживали в одном месте, а они бежали через проспект на другой тротуар, а когда и там через сто метров их встречали, то они возвращались обратно, на ту сторону, с которой только что прибежали, и при этом буквально падая от смеха, просто переполнявшего их.

Нет, я никогда не видел такого победоносного шествия в такой патовой ситуации.

Очередное оцепление было прорвано криком «Женщин бьют!» — омоновцы просто инстинктивно расступились и заозирались в поисках того, кто же из них таким тут позволил себе заниматься.

Девушки шли теперь по улице Веры Хоружей к Комаровскому рынку, нисколько, мне кажется, не уставшие, не надержавшиеся своих плакатов и не наговорившие своих речевок.

И долго они еще в этот день ходили по городу, и только на первый, самый поверхностный взгляд, уже бесцельно.

Ну потому что в этот день это был их город.