Как в Минске на Марше единства ОМОН и народ стали вдруг еще дальше друг от друга

В воскресенье в Минске состоялся регулярный грандиозный марш, в котором приняли участие, рассказывает специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников, не меньше людей, чем в прошлом. То есть речь идет по крайней мере о десятках тысяч вышедших на улицы Минска людей, не желающих успокаиваться, смиряться и жить как раньше.

С утра воскресенья в центре Минска, казалось, нет ни одного перекрестка, ни одной улицы, показательно не занятой ОМОНом. К прошлому, недельной давности шествию не было такого преувеличенного внимания.

Правда, сейчас ОМОН не мешал движению пешеходов. Омоновцы просто стояли с металлическими щитами в две трети их роста на тротуаре, дежурили на перекрестках, перекрывали проходы во дворы и скверы. Такой академический подход к перекрытию центра города требовал, без сомнения, тщательной подготовки и планирования. Власть, похоже, впечатлилась обещаниями, которые пользователи соцсетей активно давали друг другу накануне: выйти числом не меньше чем миллион (поскольку еще раньше министр внутренних дел Юрий Караев заявил, что если выйдет миллион, то тогда он и поговорит с протестующими).

Интересно, что никто ведь не уточнял, о каком миллионе идет речь: в Минске или во всей Белоруссии. В Минске этот миллион собрать было нереально, а в стране — очень даже. Так что, возможно, министр погорячился: один Брест поставил бы на поток тысяч 30 протестующих. И т. д.

Между тем около двух часов дня, когда должен был начаться Марш единства, у площади Независимости, где он и должен был начаться, никого, кроме все тех же безукоризненно экипированных омоновцев со щитами (и пока не на щитах) да редких прохожих не было. Подходы к площади были, можно сказать, девственно пусты (а еще накануне, во время Женского марша, они были, если можно так выразиться, девственно полны).

Неделю назад действительность была гораздо более бурной: уже в два часа на проспекте Независимости у входа на площадь шли активные задержания, а протестующие отбивали своих товарищей, отрывая (и тем самым открывая) двери омоновских микроавтобусов.

Сейчас тут была тишина. А 15 минут назад меня провожали из кафе «Васильки» на проспекте Независимости, прямо на одной из самых горячих точек протеста, где неделю назад разворачивались драматические события с перекрытием проспекта и блокированием протестующих меж цепей ОМОНа, словами:

— Приходите ужинать! Мы до 23 часов открыты!

— Вы уверены? — спросил я.

— Что будем открыты? — переспросил меня официант.— В целом да.

Но голос-то дрогнул.

Тем не менее было уже известно, что протестующие двигаются в центр с другой стороны, от Академии наук и от площади Победы, и их немало, и они активно собирают по пути сторонников. И через десять минут проспект Независимости около ГУМа был перекрыт ОМОНом так же надежно и беспощадно, как и неделю назад. И опять появились четырехметровые железные решетки на автомобилях с отрядами омоновцев, которые усеяли эти решетки сверху, и кто-то уже сравнил еще раньше эту картину с кадрами из фильма «Безумный Макс», и был прав глубоко: ну именно оттуда был этот косплей.

Еще через минуту, стоя за спинами омоновцев с помповыми ружьями, которые бросались в глаза, как и две машины с водометами (я там оказался именно потому, что пришел со стороны площади Независимости, откуда и они тоже, а больше, как уже было сказано, почти никто не пришел, потому что дураков не было попадаться на уловку быть зажатым на ровном месте второй раз подряд), я увидел, как по проспекту на ОМОН надвигается огромное красно-белое шествие, масса людей, которая по всем признакам никуда не собирается сворачивать.

С другой стороны, эта масса людей не должна была страдать массовым же безрассудством (хотя время от времени гораздо более безрассудной мне начинала казаться эта омоновская цепь с решетками и машинками, которые никак и ни от чего никого не удержали бы, если что; только пулями)…

В этот момент я перешел на сторону воинов света (для этого мне понадобилось объяснить омоновцам, что я с той стороны нужнее моим читателям,— и надо же, они вникли и, проверив аккредитацию, пропустили в «красную» зону, а точнее в «красно-белую»), и вскоре убедился в том, что воевать тут на самом деле никто не собирается.

Толпа подошла вплотную к ОМОНу, выдохнула — и осталась стоять. И после нескольких секунд тишины, когда все, собственно говоря, и решалось, раздалось еще не очень уверенное:

— Мы-гу-ля-ем! Мы-гу-ля-ем!

И все со всех сторон остались на местах.

Тем более что очень скоро подтянулись раскрашенные девицы со вчерашнего митинга с плакатами «Я выбрала женщину!», заиграла их мнимая музыка, и начались селфи сотен людей на фоне живописных омоновцев, замерших на своих решетках (и желающих уже, видимо, с них поскорее слезть, потому что в возникшем вдруг этом фарсе, где их так безжалостно использовали в качестве нетривиального фона, не очень хотелось им, конечно, принимать участие, да приказа-то спуститься на землю с тех высот не было).

Колонна через несколько минут сомнений повернула на улицу Ленина, то есть двинулась туда, куда ее и хотели направить, к стеле «Минск — город-герой»), и поворотом своим почти задевала ОМОН, и стряхивала с себя постоянно новые десятки людей, желающих запечатлеть себя и своих подруг.

А кто-то при мне и для детей старался, и звонил им, и обещал отличные карточки сейчас переслать, а дети им, как я понимал, говорили, что они сами еще только площадь Победы проходят и интересно, останутся ли эти висеть на решетках до их прихода тоже…

И вход к «Василькам», я обратил внимание, все-таки надежно перекрыли…

Толпа двигалась к стеле традиционным маршрутом. Мне казалось, что людей здесь даже больше, чем в прошлое воскресенье. Доказать это было особенно нечем, но так казалось, и все тут. Да так и было.

— Крысы здесь?! — спрашивал по дороге толпу один парень, да не спрашивал, а ревел на всю улицу Ленина как слон.

— Здесь! — с удовольствием отвечали ему все.

— Овцы здесь?! — ревом своим уточнял он.

— Здесь! — радовалась толпа.

— Наркоманы здесь?! — надрывался он.

— Здесь!!! — наслаждались все.

— Ур-р-ра-а!!! — констатировал он мгновенно осипшим голосом.

Да, им нравилось бичевать себя словами господина Лукашенко.

В отличие от прошлого воскресенья у стелы на этот раз никто не задерживался, и толпа, прибывающая в основном потоками справа, сразу, не рассиживаясь на траве (но кто-то, впрочем, все равно начинал рассиживаться), шла ко Дворцу независимости, где должен был бы, если соблюдать все воскресные традиции, вскоре появиться Александр Лукашенко со своим автоматом и со своим Колей (а Коля со своим автоматом, ну хорошо, с винтовкой). Но нет, сразу надо сказать, что в этот раз они такого наслаждения никому не доставили.

Им, видимо, вообще надоело каждый раз реагировать на опасность, хоть и мнимую. И это было принципиально. Ведь главный вопрос этой истории как раз в этом и состоит: кому первому надоест? Одним — каждый день выходить на улицы. Другим — каждый день откликаться на это. Усталость, не только физическая, а и прежде всего душная психологическая («Опять бегать от этих чернорубашечников в балаклавах по дворам и скверам?..», «Опять гоняться за этими студентами целый вечер?..»), должна ведь кого-то настигнуть раньше. И тот, кого она настигнет, проиграет.

И в этом смысле этот воскресный марш был показательным. Маятник мог качнуться в любую сторону.

И протестующих могло оказаться заметно меньше — а может, и заметно больше. Да нет, осталось по крайней мере столько же. А мне все казалось, что и правда больше.

Они ведь так и не устанут: их же во много раз больше, чем тех, кто за ними гоняется. Они и отдыхать могут. А те — нет, не могут. Не должны.

У Дворца независимости, который стоит километрах в двух от стелы, пространство меж тротуаров, как и сами тротуары, было заставлено огромными полнометаллическими щитами. За ними виднелись бэтээры и другая техника. Спецназовцы именно тут собирались быть с господином Лукашенко до конца.

В метре от них колыхался плакат «Моя хата не с краю!», скандировали: «А-Саша-выйдет?!», и беспокоился рядом со мной полноватый молодой человек:

— Может беда случиться…

Впрочем, ощущения надвигающейся беды не было никакого. Все было по-прежнему более мирно, чем даже в прошлый раз. Тем более не понять, почему, когда все уже, казалось, закончилось, на проспекте Победителей, где бродили только разрозненные кучки собирающихся домой людей, вдруг появились неизвестные, но понятные люди в гражданской одежде, в черных масках и капюшонах, надвинутых на глаза, и начали дубинками бить и задерживать разбегающихся людей. Чья и кому это была месть?

То есть беда все-таки случилась — раз так бессмысленно и жестоко били и забирали людей.

Что, они поняли, что в воскресенье все обошлось,— и просто решили доставить себе удовольствие? Просто отпустило их таким образом?

Потом, говорят, в какой-то момент кто-то у оцепления начал даже распылять газ.

Впрочем, в пять часов вечера здесь, у Дворца независимости, точно так же, как неделю назад, всего-навсего пролился дождь.

— Пусти-к-себе-погреться! — мгновенно раздались кричалки.

— Мы-идем-по-лужам, Саша-нам-не-нужен! — скандировали в десятке метров.

Вообще-то кричалки были взаимоисключающими.

Ближе всего к спецназу был пятиуровневый паркинг, который протестующие облюбовали еще пару недель назад. И теперь они заняли его весь, он оказался теперь красно-бел, и оттуда еще не меньше часа доносилось: «Он-сбежит, а-вас-оставит!», «Саня-это-развод!», «Мы-не-знали-друг-друга-до-этого-лета!» и «Мы-еще-вернемся!».

Но, главное, никто еще и не уходил.

Какие-то парни в черных свитшотах с капюшонами и с характерными, под оригинал, надписями «КОМОН» на спинах театрально и даже на заказ давили к земле девушку в костюме кунг-фу панды с плакатам «Мое кунг-фу крепче орешка», а она извивалась в их руках из последних, казалось, сил…

Я сквозь дождь и толпу подошел вплотную к спецназовцам. Сюда же пробились два молодых человека: один — с мегафоном, другой — с текстом конституции Республики Беларусь. Один держал микрофон у губ товарища, а тот читал спецназу конституцию, главу за главой.

И когда он дошел до главы номер четыре, за ним в очередь встал еще один молодой человек, совсем юноша, тоже с какой-то книжкой в руках, заложенной в двух местах пальцами.

Я пригляделся. Это была Библия.

Андрей Колесников, Минск