Григорий Ревзин о городе будущего

В экологическом движении есть разные уровни. Один — это конкретные и сравнительно рациональные меры, изначально направленные на улучшение среды обитания человека, а теперь в большей степени на защиту природы от деятельности человека. Второй — это религиозное сознание, исходящее из греховности человека, существование которого разрушает природу. При этом одно невозможно без второго

В Пиренеях, скажем, недавно вымер горный козел букардо, и мы больше никогда его не увидим. Факт весьма прискорбный, но сам по себе не очень работает. Козла жалко, но многие из нас и раньше его не то чтобы видели. Иное дело, когда у этой информации есть резонирующая среда, настроенная на изобличение греховности человеческого существования. Тогда букардо становится жертвой человечества, козлом отпущения, агнцем, отдавшим себя за грехи наши, и в этом качестве он может рассчитывать на широкое посмертное внимание.

Сформулировать экологическую программу города несложно, их написано много, все — более или менее стандартно. Она должна включать:

— повсеместное озеленение;

— уменьшение отходов, что сегодня распадается на три направления: совершенствование систем переработки мусора, сокращение его производства, использование материалов, которые разлагаются быстро, безвредно и бесследно;

— снижение потребления энергии, прежде всего для отопления и кондиционирования, что распадается на три направления: совершенствование систем искусственного климата в сторону энергоэффективности, далее всех инженерных систем (от насосов до пылесосов) в сторону уменьшения потребления энергии и, наконец, изменение стандартов строительства в сторону повышения энергоэффективности (защита зданий от потерь тепла и от перегревания). Та же логика действует и для освещения: улучшаем светильники, уменьшаем время использования и уменьшаем стандарты освещенности как внутри дома, так и вне его;

— экологизация транспорта, что распадается на три направления: во-первых, вытеснение двигателей внутреннего сгорания в пользу электродвигателей и альтернативного транспорта, во-вторых, вытеснение частного транспорта в пользу общественного, в-третьих, планировка города исходя из максимального сокращения необходимых перемещений;

— использование возобновляемых источников энергии, прежде всего ветра и солнца;

— экономия воды (сбор дождевой воды и ее повторное использование, контроль утечек, приборы учета расхода воды).

Проблема в том, что это программы первого уровня, малые дела, направленные на конкретные улучшения. Не то, что они вызывают сомнения. Но тут нет города будущего. Применительно к городу у нас есть набор рациональных мер, но нет мистической составляющей, эсхатологии.

Это поразительно. Экологическое сознание сегодня — самая влиятельная идеология в странах первого мира, диверсифицированная в пределах от респектабельных выступлений ученых — в 1992-м «Предупреждение человечеству от ученых мира» (World Scientists' Warning to Humanity) подписали 102 лауреата Нобелевской премии — до экологического экстремизма подростка Греты. Такая конструкция не может не иметь формулы города будущего. Но ее нет. Ну, то есть, как нет?

Илья Лежава, создавший вместе с Алексеем Гутновым в 1960-х последний значимый советский проект города будущего — НЭР, в конце жизни (он умер в 2018-м) формулировал свое представление о городе будущего так: «Представьте себе — плывет по морю огромный круизный лайнер. Вечер. Он весь в огнях. Атриум, этажей двенадцать. Многие сотни жилых кают, офисы, оранжереи, мастерские, рестораны, танцзалы, музыкальные салоны, бассейны, массажные, фитнес-клубы и т. д. Все это обслуживает единая компьютеризированная, технически очень сложная, группа машин. Она не только движет эту громадину, но и работает как система жизнеобеспечения всех находящихся на борту людей. Вентилирует. Охлаждает. Отапливает. Освещает. Перерабатывает отходы (в море сбрасывать нельзя). Снабжает информацией и развлекает. Что-то подобное я вижу прообразом автономного города будущего».

Этот образ города будущего, сформулированный Ильей Георгиевичем, ярче других, но на интуитивном уровне, как мне кажется, распространенный, если не сказать всеобщий. Город под колпаком, «интегрированный город», как он это называл, который отдает природе столько же, сколько у нее, причем таким же чистым, взял, плюс еще немного в счет взятого в прошлом. Идея в том, что природа отдельно, а город отдельно, город плывет по природе, не нанося ей вреда, даже не оставляя следа, как от лайнера не остается следа в океане. Утопия, но как раз утопия и проявляет идеал. Это такой город будущего, в котором идеал находится не в нем, а в другом месте. Он плавает по идеалу, сам им не являясь.

Рискну предположить, что перед нами развилка.

Такая конструкция жизнеспособна и может бесконечно наращивать свою устойчивость. Сейчас более половины населения земли — городские жители, к 2050 году, по прогнозам ООН, пропорция составит две трети. Для этих людей естественно считать, что природа — это, некоторым образом, мир иной, не встречающийся в их повседневности. При этом в пространстве этой иномирности происходят катастрофы, и происходят по нашей вине. Вот вымер горный козел букардо. Это сродни самоубийству ангела, не вынесшего греховности человеческого рода. То есть очень перспективно.

«Человечество и природа находятся в состоянии конфликта. Человеческая деятельность наносит глубокий и часто непоправимый вред окружающей среде и ключевым ресурсам. Если не взять это под контроль, под ударом окажутся и будущее человечества, и места обитания животных и растений. Мир изменится, в нем уже не будет жизни в том виде, в котором мы ее знаем. Если мы хотим избежать мирового кризиса, необходимо принимать срочные меры». Это цитата из упомянутого предостережения нобелевских лауреатов человечеству. Исходная посылка — конфликт между человеком и природой — относится к числу базовых проблем о человеке как существе, обладающем разумом, разрывающем, так сказать, горизонт неразумности вселенной. Попытки преодоления разрыва — через приобщение к высшей гармонии или через техники редукции разумности этого организуют пространство мировой культуры; эта проблематика проанализирована в книге Михаила Аркадьева «Лингвистическая катастрофа». Именно в созвучности экологической повестки этому центральному нерву цивилизации ее сила. Она зацепляет неопределенное множество базовых тем нашего сознания.

В определенном ракурсе, скажем, приведенная цитата о конфликте человека и природы выглядит совершенно руссоистской. Руссо создал универсальную схему критики цивилизации. Он брал любой ее институт — социальное расслоение, государственное управление, образование, театр, музыку и т. д.— и говорил о том, что в природе этого не встречается. А следовательно, этот институт противоестественен. И не имеет права на существование. Если не учитывать сцепки экологического сознания с такими узлами европейского мышления, трудно понять, откуда экологическое неприятие неравенства, собственности, капитализма, роскоши и т. д., которые, может, и несимпатичны, но вроде как не вредят природе, откуда внимание к альтернативно одаренным — реинкарнации «естественного человека» Руссо. А если увидеть, то все становится понятным, но помимо этого становится понятной мощь инерции этого типа мышления, вбирающего в себя традицию критики европейской цивилизации самой себя.

В конструкции, однако, есть существенная уязвимость, позволяющая все же говорить о развилке, о возможности иного пути. Есть город — он антиприроден, противоестественен, не-экологичен. Есть природа — она прекрасна. Любые контакты между ними губительны для природы. Город должен превратиться в корабль, плывущий в природе, закапсулироваться, чтобы не наносить ей вреда, а человечество полностью переселиться в города. Это классическое манихейство, разделение мира на мир Зла и Блага, причем человечество целиком находится во Зле, а попасть во Благо может лишь ценой смерти, которая, кстати, обеспечивает полное слияние с природой.

Уязвимость тут заключается в том, что люди готовы принять такую картину мира, но не склонны с ней смириться. Они всегда хотят принести благо в свой мир зла, опустить небеса на землю. Манихейство всегда порождает хилиазм — стратегию построения царства Божьего на земле, что, разумеется, такая же ересь и чревато никак не меньшими неприятностями. Это и определяет развилку, возможность другого пути.

Он заключается в том, чтобы сконструировать экологический город будущего. Не город с минимальными выбросами и минимальным потреблением ресурсов — это само собой, но этого мало. Необходим экологический город будущего как идеал. Это означает город как явление природы, как органическое явление, выросшее естественным путем. Не знаю, как это возможно, и что это означает — дома, подобные растениям («тыквы сдают небогатым семьям под дачи, дачники и живут в тыкве, и питаются ею, пробовали арбузы сдавать, но в них жить сыровато»), животных, бродящих по улицам, финансистов, возлегших на Уолл-стрит рядом с козлами букардо, запрет на животную пищу для государственных служащих — человечество затейливо в своих религиозных изобретениях. Но незнание не отменяет стремления. У нас нет сегодня экологического города будущего, но он, скорее всего, появится, его кто-нибудь, наконец, сочинит. И, появившись, он, разумеется, и станет главным городом будущего цивилизации в ее нынешнем изводе.