Первая августовская забастовка, на «Беларуськалии», признана незаконной. Про остальные пока неизвестно

11 сентября в Минском областном суде слушалось дело о признании незаконной забастовки на крупнейшем предприятии Белоруссии — объединении «Беларуськалий». Специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников убедился в том, что забастовка и признана незаконной, то есть создан серьезный прецедент, от которого еще пострадают рабочие по всей стране. Но еще серьезней спецкору “Ъ” показалась история человеческих отношений, промелькнувшая за эти несколько часов в зале суда,— с историей искренних порывов, страстей и предательств, тоже совершенно искренних.

Утром у здания Минского областного суда я увидел оживление, которого не ожидал. Тут стояла группа девушек, одна из них с плакатом «Солигорск — соль Земли!», и уже подъезжали зашторенные «бусики».

В областном суде в этот день должны были разбирать иск ОАО «Беларуськалий», крупнейшего белорусского предприятия, к двум его работникам, Сергею Шицу и Анатолию Бокуну, который в это время еще отбывал назначенные ему накануне 15 суток ареста.

Несколько девушек, пришедших к зданию суда до этого, уже задержали. Те, кто заталкивал их в микроавтобусы без номеров, оказались, судя по всему, идейными. По крайней мере один, рывком затаскивая девушку, буквально цеплявшуюся за клумбу с какой-то некрепкой елкой, вдруг закричал другой:

— Какой сегодня день?! Какой сегодня день? Богохульница!!!

Вообще-то, если бы она вспомнила, то это было бы, по-моему, не в его пользу. Праздновался День усекновения главы Иоанна Предтечи, которому, как известно, отрубили голову, до этого бросив в тюрьму.

В этот день нельзя брать в руки ничего режущего (это она по всем признакам соблюдала), а также шить, вязать (тоже вроде не занималась этим сейчас) и носить красную одежду (а, вот оно! Девушка была в красно-белом), и вообще день следовало провести с семьей (ну, в этом смысле он и сам был богохульник).

Между тем, и плакат «Солигорск — соль Земли!» не устоял. Он почти сразу полетел на землю, а державшая его девушка — в «бусик».

В здании суда, между тем, было тихо и спокойно. Нескольких журналистов пропустили в зал заседаний (рассадка была с учетом социальной дистанции, так что свободные места быстро закончились).

Дело было беспрецедентным для Белоруссии и грозило стать грандиозным прецедентом: в те дни бастовали многие предприятия страны.

То есть речь шла об интересах, без преувеличения, десятков и сотен тысяч людей.

От истца здесь сидели сразу шесть человек: заместитель гендиректора по производству, начальник юридического отдела, представители четырех рудоуправлений предприятия. Рядом с Сергеем Шицем, ответчиком, который, по версии истца, представлял стачечный комитет «Беларуськалия», сидели два адвоката.

История состояла в том, что после столкновений 9–11 августа в Минске, когда были избиты и арестованы десятки людей, волнения перекинулись на всю страну, и Солигорск не стал исключением. На предприятии был образован стачечный комитет, 17 и 18 августа объявили забастовку, которую руководство предприятия и намерено было теперь признать незаконной.

Я потом спрашивал одного из адвокатов Сергея Шица, чем это грозит людям.

— Увольнением,— пожимал он плечами.— Или штрафом в 50 базовых окладов (неизвестно еще, что хуже для человека.— А. К.).

Прокурор Светлана Мандрикова, участвующая в заседании (от имени прокурора Солигорска в пользу предприятия был подан иск), сама зачитала требования стачкома с таким, мне показалось, выражением, словно она их сейчас и предъявляла работодателю: признать недействительными результаты президентских выборов, привлечь к ответственности главу государства и председателя ЦИКа, освободить всех заключенных после этих событий, а приговоры, вынесенные им, отменить, обратиться к руководству банков не взимать проценты по кредитам на период забастовки…

Эта забастовка, пояснила прокурор, была проведена не в целях разрешения трудового спора. Трудовой спор, обратила она внимание, по закону подлежал разрешению сначала в рамках трудового законодательства.

— Забастовке,— говорила прокурор (в ее интонации не было снисходительности, а по сути — да, она была, конечно, снисходительна по отношению к истцам, объясняя им элементарные вещи, которые они вряд ли ведь могли знать.— А. К.),— должна предшествовать примирительная процедура. Представители работников предприятия, организованные в соответствии со всеми требованиями закона (их очень много, очень.— А. К.), предъявляют требования нанимателю, тот принимает решение по этим требованиям, озвучивает их, и, если ответ не устраивает работников, создается примирительная комиссия…

И до самой забастовки в этой веренице процедур еще очень далеко.

В случае, который разбирался сейчас, работники, объясняла прокурор, не обратились к нанимателю. Когда принималось решение о забастовке, процедура была нарушена грубо.

Не было конференции трудового коллектива, тайного голосования, двух третей, проголосовавших за забастовку… Да нет, ничего этого вообще не было.

Ни одна из двух профсоюзных организаций, действующих на предприятии, не заявила о забастовке, а это тоже было не по процедуре.

Если ничего этого не было, то что же тогда было?

А решение о забастовке принял стачечный комитет в составе 14 человек, и еще давайте выясним, как создавался сам стачечный комитет, предложила прокурор.

Не знаю, как остальным в зале, а мне к этому моменту приговор суда был понятен. И не потому, что судья непременно взяла бы сторону работодателя и вообще власти. Просто я видел, что истцы очень хорошо подготовились к процессу, а дело ответчиков, которое могло продержаться хотя бы некоторое время на мастерстве адвокатов (явно таким мастерством не обладавших, и в этом была уже возможность убедиться по первым минутам заседания), в целом и так представлялось гиблым. Да, не до процедур им тогда, похоже, было.

— Почему вы в качестве ответчика указываете стачечный комитет? — с демонстративно плохо скрытым смыслом спрашивал прокурора адвокат ответчика.

— Потому что стачечный комитет принимал решение о забастовке,— отвечала прокурор.— Есть протокол заседания стачечного комитета… Иных ответчиков, которые организовали бы забастовку, нет.

Адвокат покорно садился на место, а судья предупреждала:

— Адвокат, не нужно экзаменовать прокурора!

Я обратил внимание, что уже некоторое время в последнем ряду стоит человек с листочком в руках. Наконец его заметила и судья. Он представился Сергеем Козелько, членом стачечного комитета, и попросил допустить его к участию в деле в качестве заинтересованного лица.

— Такого качества нет! — пожала плечами судья.

— Но я заинтересованное лицо! — возразил Сергей Козелько.— И я член стачечного комитета. А стачечный комитет — это добровольное собрание людей, отказавшихся ходить на работу, когда их детей избивают!

В удовлетворении ходатайства было отказано.

Выступал начальник юридического отдела объединения Андрей Киселев, которого судья спрашивала, есть ли сейчас на предприятии люди, которые до сих пор, начиная с 17–18 августа, не работают.

— Есть прогульщики?

— Есть прогульщики! — сообщал господин Киселев.

— А почему они прогуливают?

— А я не знаю! — отвечал он даже с некоторым вызовом.

— Может быть, они прогуливают, потому что до сих пор поддерживают требования стачечного комитета? — намекала судья.

— А может быть!..— легко откликался он на намек.

Истцы участвовали в процессе как-то даже лихо, они демонстрировали такую уверенность в своей правоте, что можно было почувствовать к ним даже и симпатию, что ли, какая всегда возникает, когда видишь, что своим делом занимаются профессионалы.

Почувствовал ли я в тот момент какую-то такую симпатию? Ну да, что-то в этом роде было, признаю…

Выступили представители всех рудоуправлений. Они свидетельствовали, что три из четырех управлений во время забастовки не работали. Предприятию был нанесен ущерб, с которым оно, правда, справилось. Оно выстояло.

Нет, никаких шансов у ответчиков, конечно, не было. Здесь была броня из юристов работодателя. Да и судья… А что судья? Судя по всему, симпатии к ответчику она не испытывала никакой. Впрочем, и не должна же была испытывать. Но, главное, она не должна была испытывать симпатии к истцам. А вот в этом уверенности не было.

И теперь судья Валентина Короткевич расспрашивала Сергея Шица, мужчину средних лет, машиниста на руднике четвертого рудоуправления.

— Работники,— сказал он, помявшись и подбирая слова,— были возмущены тем, что происходило в стране 9–11… 12 августа… Были возмущены избиениями людей, в том числе тех, которые же ни в чем не участвовали! Понимаете, люди боялись ходить на работу и особенно с работы, потому что шла зачистка города, их просто хватали и увозили куда-то! А после 13-го заговорили уже те, кого отпустили. Они рассказывали про то, что с ними делали… Ну и все, терпение у людей кончилось. На собрании 14 августа работник предприятия Анатолий Бокун озвучил требования коллектива «Беларуськалия» к генеральному директору и дал на их исполнение два дня.

Я подумал, что вряд ли в силах гендиректора было отменить результаты президентских выборов (даже за два дня, а не за один, как сначала хотели участники собрания) и назначить новые.

Но и все работники так, конечно, подумали: они уже понимали, что будет забастовка, и просто хотели соблюсти некоторые правила, о которых они имели, как, может быть, им показалось, представление.

— А на основании чего Анатолий Бокун сказал, что это требование всего коллектива? — спросила судья.

— Тогда это было требование первого рудоуправления,— пожал плечами Сергей Шиц.

— То есть не всего коллектива? — уточняла судья.

— Честно говоря,— как-то устало и искренне произнес Сергей Шиц,— это было больше всего похоже на хаос, и мне было даже жалко тогда гендиректора, который тоже был там… Потому что толпа его терзала…

Сергей Шиц, мне показалось, хотел что-то все-таки сделать с мирным и таким безысходным, юридически выверенным течением этого процесса, он давал понять, что не о том тут они говорят, а на самом деле все тогда было по-другому, там был хаос в головах и душах запротестовавших людей — вот о чем надо было сейчас говорить, а не о соблюденных процедурах, или, может, точнее, о несоблюденных.

Он хотел, по-моему, донести до судьи и до всех остальных в зале эту простую мысль. Ему было очень неуютно здесь, среди истцов и прокурора, делающих свое адское дело, а он только хотел, чтобы все поняли, что там на самом деле тогда происходило…

— На четвертом рудоуправлении, как и везде, люди были возмущены тем, что было в стране всю неделю! — подтверждал Сергей Шиц тем временем лучшие предположения истцов.— Тогда спонтанно из толпы было предложено выбрать стачком… Выбрали… Стачкомы возникли на каждом рудоуправлении…

— Как? — спросила судья.

— Просто выкрикивались имена,— пояснял Сергей Шиц,— потом всю толпу просили проголосовать… Так люди становились членами стачкома.

Топил ли он себя? Конечно. Он каждым своим словом подтверждал, что они в те дни все делали не так, как надо было по закону. Более того, он рассказывал подробности, которых не было в деле и у истцов, и эти подробности были против него.

Но он не скрывал их, потому что у него была другая логика. Да не процесс он хотел выиграть, а достучаться тут до всех, объяснить, чего они хотели и почему и что все делали честно и от души.

Да, это был с треском проигранный ответчиком суд. И еще не проигранный Сергеем Шицем.

— Протокол оформлялся? — спросила его судья с каким-то даже состраданием.

Она, кажется, не хотела бить лежачего. Но что же ей было делать.

— Да,— кивнул он,— но я его не видел.

— А вашу фамилию тоже выкрикивали?

— Да,— согласился он.

— Считали голоса?

Он вздохнул:

— Нет… Большинством принимали…

Сергей Шиц рассказывал, как он теперь ходил на работу в стачком и какой «проходной двор там был»:

— И журналисты, как назойливые мухи, приходили и все старались записать!

Я машинально отложил ручку.

— Вы говорите, что ездили на работу в стачком? — переспрашивала судья.

— Да, в здание БНП (Белорусских независимых профсоюзов.— А. К.)…

— Но почему вы это называете работой? — переспрашивала судья.— Работа предполагает, что это за плату!

— Кто-то — за плату, кто-то — за идею…— пояснял он ей.

К тому же для него, мне казалось, было важно дать понять, что он именно работал все эти дни: и 17-го, и 18-го, и потом… Просто это была другая работа…

— Стачком тогда сработал как клапан,— неожиданно добавил Сергей Шиц.— Чтобы не разорвало этот сосуд.

Он ведь, похоже, не переоценивал роль стачкома. Всего-то клапан.

— Истцы говорят, что этот орган, стачком, незаконный. Вы согласны? — спросила судья.

— Ну как вам сказать?..— вздохнул он и замолчал.

Его тут все-таки до сих пор не очень понимали, хотя он уж говорил все самыми простыми словами. «Чтобы не разорвало» — чего тут неясного?

— А вы законодательство смотрели, как это делается? — участливо спросила судья.

— Да мы толком не могли найти юриста,— признался он.— Только 19 августа у нас появился юрист… Книжка-то была, но понять, что в себе содержит норма закона, невозможно же было… А юриста не было до 19-го…

Судье, по-моему, стало наконец жаль этого человека, и она замолчала.

Молчал и он.

— А 20 августа я уже заявил,— наконец сам продолжил Сергей Шиц,— что не вижу смысла быть сопредседателем стачкома, которым меня избрали.

— Но почему? — спросила, помедлив, судья.

У меня было впечатление, что она начинает все-таки сопереживать ему, причем настолько, что вот-вот скажет: «Ну и зря!.. Не надо так легко сдаваться!..»

— Я увидел,— добавил он,— что изо всей массы людей, которые просили нас, чтобы мы вошли в стачком и действовали от их имени, почти никого не осталось. Никого. И я вышел из стачкома.

Он и в самом деле вышел из стачкома. В этом, кстати, был казус этого дела. Истцы предъявляли претензии Сергею Шицу именно как представителю стачкома, чтобы признать забастовку незаконной на основании в том числе того, что сам стачком незаконный, а Сергей Шиц уже с 20 августа не имел никакого отношения к этому стачкому.

Но что же он сейчас говорил, в чем признавался? В том, что люди, которые решили бастовать, уже через два дня после начала забастовки раздумали и пошли на работу.

— Да,— подтвердил он,— на стачкоме мы бурно обсуждали ситуацию, что люди отвернулись и ушли.

Вернее, вышли — на работу.

— И я сказал: все, расценивайте как хотите, я тоже пошел,— добавил Сергей Шиц.— Пришел к начальнику участка и сказал ему, что готов приступить к работе.

Да, к этому моменту Сергею Шицу было больше не за кого бороться, и он стал бороться за себя. И сейчас подробно рассказывал об этом, хотя его даже не спрашивали.

Но его наконец-то слушали. Более того — затаив, по-моему, дыхание. Даже истцы. Потому что это была не история даже этого человека, а его драма. Совершенно личная драма.

— А он сказал: «Ладно. Приступай»,— досказал Сергей Шиц про начальника участка.

Он стоял потерянный и понурый, и я понимал, что он сейчас, только что он опять пережил то унижение.

— А вот требования стачкома менялись за два дня к нанимателю — это почему? — спросила наконец судья, по-моему, так просто для того, чтобы отвлечь его от всего этого.

— Когда появился юрист, всех интересовал уже только один вопрос: как избежать увольнения,— признался Сергей Шиц.

— Кого всех? — уточнила судья.

— Людей, которые подписались на участие в забастовке.

— Вы поддерживаете отношения со стачкомом? — спросила она.

— Никаких,— ответил он.

— Признаете иск? — ей, наверное, казалось, что сейчас-то он признает все.

— Нет, не признаю! — покачал он головой.

— Скажите,— добивала его теперь уже прокурор,— интересы какого количества работников, по-вашему, представлял стачком?

— 6–7 тыс. по всему объединению,— разъяснил он, и я подумал, что ведь большая цифра: всего на «Беларуськалии» работает примерно 18 тыс.— Это те, кто подписывался.

Он имел в виду на участие в забастовке. Люди оставляли свои фамилии и адреса. Оставляли и держались потом два дня.

Потом, в перерыве, тот член стачкома, который хотел войти в процесс как заинтересованное лицо, рассказывал мне, что списков этих сейчас нет, потому что того, у кого они были, задержало тогда МВД, а сам он уже в Латвии. Без списков.

То есть списки были, видимо, уже у работодателя. И если бы забастовку признали незаконной, этому работодателю было бы слишком хорошо понятно, кто должен платить по 50 базовых окладов или подлежал бы увольнению.

И только я подумал, что добить Сергея Шица у них все-таки не получается, как о возможности задать вопрос попросил уже часа два тихо сидевший и совсем не собиравшийся, казалось, вставать Андрей Киселев, начальник юридического отдела предприятия.

— Как вы относитесь к тому, что некоторые члены стачкома 17–18 августа ходили на работу? — спросил этот человек.

Все-таки они хотели добить его — и вот добили именно этим вопросом.

— Крайне отрицательно,— произнес Сергей Шиц.

Для меня этот процесс тут и закончился, именно в это мгновение. К этому уже ничего нельзя было добавить.

Впрочем, судья после перерыва, еще через три часа, добавила, что забастовка на «Беларуськалии» признана незаконной.

Я остановил Сергея Шица в коридоре и спросил:

— Тяжело вам сейчас, да? Получается, в ваших же рядах были…

Я хотел подобрать слово.

— Предатели,— подобрал он.— Это предательство. Это забило последний гвоздь в мою жизнь.

— Но вы же знали?

— Я узнал потом. Лучше бы не знал.

Да что уж такого. Он же тоже вернулся на работу.

Андрей Колесников, Минск