Почему нужно развивать инклюзивное образование

В начале сентября в российском интернете возобновилась дискуссия о праве детей с особенностями развития учиться в общеобразовательных школах. Причиной отчасти послужило сообщение в соцсетях директора благотворительного фонда «Дом с маяком» Лиды Мониавы о том, что ее подопечный Коля пойдет в общеобразовательную школу. Клинический психолог Татьяна Морозова, эксперт благотворительного фонда «Обнаженные сердца», приглашенный профессор кафедры детской неврологии университета Нью-Мексико (США), рассказала спецкору “Ъ” Ольге Алленовой, почему таким детям, как Коля, нужно учиться в общеобразовательных школах и что это даст им и окружающим.

«Пока в школах не появятся такие дети, инклюзия не произойдет»

— Что такое инклюзия?

— Инклюзия начинается с принятия. И наверное, конфликт, который мы наблюдали в социальных сетях вокруг устройства Коли в школу, связан именно с этим — не все готовы принять, что особенные дети вообще могут ходить на улицу, в парикмахерскую, в кафе, куда-то еще. Поэтому первый шаг в построении инклюзии — это изменения в головах. Людям надо принять, что человек с особенностями имеет ровно такие же права, которые есть у всех остальных людей, развивающихся типичным образом. Все специальные услуги, все специальные виды помощи будут бессмысленными, если не будет принятия того, что это — человек.

Когда общество признает право таких детей находиться рядом с остальными, то, даже если в школах еще не будет специальных возможностей для таких детей, это уже хорошее начало. Это еще не инклюзия, но уже интеграция. А инклюзия — это включение человека с особенностями в жизнь общества при создании таких условий, чтобы у него был такой же доступ ко всем услугам, что и у остальных. Доступ к транспорту, учреждениям культуры, образования, досуга. И это требует уже гораздо больших изменений в обществе — не только готовности принять, но и более глубоких профессиональных знаний. Потому что наличие пандуса и подъемника, наличие специалистов с дипломами еще не означает, что мы понимаем потребности людей.

Интеграции, признания и гуманности недостаточно для подлинной инклюзии.

И здесь действительно нужны специальные знания, профессионалы и значительные ресурсы. А их нельзя взять с потолка. Во всем мире первые попытки включить людей с особенностями в образовательный процесс, в досуг, в другие сферы жизни начинались с того, что таких людей просто приводили в общество. Им было трудно участвовать в жизни общества, потому что не было специального оборудования, не было возможности доступа в здания, не было адекватных программ сопровождения, но без этого нельзя было добиться построения системы. Постепенно появлялось больше знаний, больше людей с особенностями стало жить в обществе, а не в интернатах. Ученым и специалистам пришлось научиться понимать потребности этих людей, а они заключаются не только в том, чтобы человек был сыт и одет. Надо было понять, как они могут функционировать в обществе и как общество может с ними взаимодействовать. Понимание друг друга — это уже инклюзия, это огромный сдвиг в обществе. У нас в стране этот процесс совсем в зачаточном состоянии, потому что специальные знания в этой сфере существует пока в отдельных местах.

— Вы сказали о праве человека быть рядом с остальным обществом. Что инклюзия начинается с принятия. То есть, если сегодня в школе нет ни специальных педагогов, ни специальной ресурсной среды, ребенок с инвалидностью все равно может туда прийти?

— Конечно, ведь если ребенок туда не придет, то инклюзии не возникнет. Не возникнет вот этого прецедента. Но наличие ребенка с особенностями в школе и даже наличие пандуса и специалистов не означает, что ребенка смогут включить.

— А что должно быть в школе, чтобы ребенка включили?

— Первое условие — законодательство, и оно у нас в России есть. Нынешний закон об образовании подразумевает, что ребенок и его родители — а чаще всего, если речь идет о детях с серьезными нарушениями, это именно родители — имеют право на выбор любой школы рядом с домом. Когда выбор произошел, в этой школе должны быть созданы специальные образовательные условия для такого ребенка, а после этого должны прийти профессионалы со специальными знаниями.

— Где их взять?

— Вузовская система старается, но, к сожалению, это пока на уровне разговоров. Но в России есть некоторые организации, которые не первый год занимаются обучением педагогов, у них это реально получается не только на бумаге.

— Какие это организации?

— Сейчас появилось много организаций, которые работают с разными категориями школьников. Если говорить про детей с аутизмом, то это и «Обнаженные сердца», и фонд «Выход», и «Аутизм-регионы», и Центр проблем аутизма. Очень много для юридического сопровождения инклюзии делает правовая группа ЦЛП.

— Раз в вузах пока не совсем эффективно учат педагогов для работы с особенными детьми в общей школе, школьному руководству следует обращаться за помощью в одну из общественных организаций, которые такое обучение проводят?

— Да. Потому что вопросы инклюзии и обучения особенного ребенка — это все-таки не обучение специалистов в классическом смысле, когда кто-то прочитал лекцию, кто-то записал, запомнил, может пересказать, и все разбежались.

Все-таки смысл такого обучения в том, чтобы специалисты в школе смогли сделать так, чтобы ребенок не просто находился в одном помещении с другими, но и вместе с ними учился, общался, пробовал что-то новое.

Чтобы они вместе что-то меняли, подстраивались, учились все вместе. И это действительно не быстро и требует длительного сотрудничества с родителями, со специалистами, которые умеют это делать, и со школой. Но, пока в школах не появятся такие дети, инклюзия не произойдет.

— Уточню еще раз: любой ребенок с инвалидностью, даже с тяжелыми и множественными нарушениями развития (ТМНР), может сегодня прийти в общеобразовательную школу, а не ждать, пока там что-то для него создадут?

— В школе ничего и не создадут, пока этот ребенок туда не придет. Потому что школа не может заранее все знать про детей с церебральным параличом, детей с аутизмом, нарушениями зрения, слуха, трудностями с обучением или детей, которые принимают пищу или дышат при помощи специальных приспособлений. И нигде в мире школа не знает всего этого заранее. Но если в школу приходит ребенок с определенными особенностями и потребностями, то школе должна быть оказана достаточно большая и интенсивная поддержка со стороны ресурсного центра, департамента образования или другой организации, которая обязана не только хорошо знать, как учить такого ребенка, но и на практике уметь работать с ним и научить этому школу. Такая работа будет занимать много времени.

Трудно представить себе специалиста, даже самого высокого уровня, который заранее очень хорошо разбирается во всех особенностях развития и знает, в чем нуждаются дети с тем или иным диагнозом.

Каждый ребенок индивидуален, специалисты должны его увидеть, понять, какой он, чтобы научить его и других понимать друг друга.

— То есть школа подстраивается под того ребенка, который в нее пришел?

— Да, вся школа подстраивается, начиная с того как выглядит здание, класс и что знают люди в школе про таких детей и их потребности. В России ребенок с серьезной инвалидностью идет в школу со специальной индивидуальной программой развития, в этой программе специалисты пишут, какие у него потребности, какие, собственно, условия ему необходимы. Эти программы очень разные, потому что дети все разные. И школа в соответствии с этой программой предлагает ребенку занятия.

«Он родился в этом мире, он имеет право в нем жить»

— Возьмем такого ребенка, как Коля, у него тяжелые множественные нарушения развития, он пролежал в интернате в кровати 12 лет и теперь лежит все время, у него частые судороги, и не очень понятно, что он чувствует и как понимает этот мир. Чему можно и нужно учить Колю и как выглядел бы процесс его обучения в правильной школе?

— Я не знаю Колю, но если в целом говорить о детях с тяжелыми нарушениями, то давайте начнем с того, что ребенок не должен все время лежать, у него должно быть специальное оборудование, потому что человеку с любым нарушением все время лежать не полезно. Это не полезно для дыхания, для пищеварения, для приема пищи. Если ребенок вообще не находится в вертикальном положении (не сидит или не стоит в специальном оборудовании), если его кости и суставы длительное время без нагрузки, это приводит к серьезным трудностям, например вымыванию кальция из костей и повышению риска переломов. Поэтому ребенок не должен просто лежать. Для него должна быть разработана программа позиционирования, где четко расписано, в каких положениях и с каким оборудованием ему нужно находиться в течение дня — например, сидя в коляске, стоя в вертикализаторе.

Чему ребенка будут учить, зависит от результатов оценки, которую проведут специалисты. Они будут смотреть, что ему нравится, в чем он может участвовать, от чего может получать удовольствие, что он умеет и над какими навыками, находящимися в зоне ближайшего развития, нужно работать.

Кого-то будут потихоньку учить принимать пищу через рот, даже если он пока питается через гастростому, кого-то — коммуницировать, например, не криком, а другим способом. Это очень важно — научить ребенка выражать свои базовые желания, чтобы окружающие не гадали, что ему нравится, а что нет.

И даже для людей с самыми глубокими нарушениями удается подобрать способ коммуникации, с помощью которого они могут показать свои желания-нежелания, отказаться или попросить, привлечь внимание, чтобы общаться, или показать, что, напротив, хочется тишины и отдыха.

Но суть программы в том, что определенную часть времени ребенок будет проводить с нормотипичными ребятами. Он будет учиться просто жить в обществе.

— Я так понимаю, что часть времени ребенок с особенностями может учиться отдельно, а часть — с остальным классом. Можете рассказать, как должна выглядеть вот эта часть, где все вместе? Допустим, пришел в школу ребенок с ТМНР. На каких уроках он будет находиться с другими детьми? Как его будут учить в классе?

— Как я уже сказала, это зависит от конкретного ребенка. Мы должны понять, как долго он может чувствовать себя комфортно в большой группе людей, сколько детей в классе. Если говорить о каком-то абстрактном ребенке, то на часть предметов он может приходить в обычный класс, например на окружающий мир, когда все говорят о том, что есть океаны, ветра, а ребенок с особенностями может учиться различать мокрое от теплого. Это может быть музыка, может быть рисование, творчество или уроки технологии, труда. И, пока на уроке труда девочки готовят, а мальчики что-то забивают, такой ребенок, как Коля, возможно, будет улучшать свое самообслуживание.

— А рядом будет сидеть ассистент или тьютор, который поможет ему делать отдельные задания в общем классе?

— Да, без сопровождения это невозможно.

— Если у ребенка с особенностями в общем классе все равно свои, особенные, занятия, то в чем смысл его нахождения там?

— Он родился в этом мире, он имеет право в нем жить. Изолировать его — значит, нарушить его базовые права. Его уже однажды изолировали, поместив в интернат, где он 12 лет лежал в кровати и, наверное, очень много возможностей в своей жизни потерял. В хосписе, где часто бывает Коля, работают хорошие квалифицированные люди, и возможностей там для детей много, но это тоже изолированное место, и, если дети ходят на занятия только туда, они не участвуют в жизни общества.

— Если говорить не о базовых правах, не о построении инклюзии и ее важности для общества, а о каждом конкретном ребенке, что конкретному ребенку дает посещение общего класса, если он все равно значительную часть времени занимается отдельно? Некоторые родители в соцсетях спрашивают, не лучше ли для такого ребенка учиться в специализированной школе.

— Если мы говорим о детях с тяжелыми и множественными нарушениями развития, то в обычной школе такой ребенок, скорее всего, большую часть занятий будет находиться в отдельном классе, малой группе, потому что будет решать там свои задачи.

Но, поскольку он живет в обществе, то часть времени он будет проводить вместе с другими — и на перемене, и во время общешкольных мероприятий, и на отдельных уроках, если это ему будет комфортно.

Учитель, который следит за всем классом, включает в жизнь класса и Колю. И планирует занятие для всех ребят и для особенного ребенка. Часть поставленных задач будет выполнять тьютор. Можно включить Колю в самом начале занятий, чтобы ребята обратили на него внимание, поздоровались с ним. Или в процессе занятия подойти к Коле и позаниматься с ним, в то время когда остальные ученики выполняют письменное задание. Вот здесь и учителю, и тьютору, и другим специалистам нужны эти специальные знания. И обычные ребята тоже могут видеть, что у Коли в чем-то есть прогресс, учитель может обсуждать это с классом.

— Это, наверное, надо делать в первую очередь?

— Да, с классом надо говорить, что вот к нам пришел такой ребенок, его успехи зависят и от нас с вами. И с родителями других детей учитель эту тему должен обсуждать. Чем мы можем помочь Коле? Чему научился Коля? На занятиях физкультуры можно сказать детям: да, Коля, Петя или Вася не может бегать и прыгать, но он может чуть дольше подержать голову, может поднять руку или, возможно, пошевелить ею, и ребята могут поддерживать его и радоваться его маленьким успехам.

— В интернет-дискуссиях задаются такие вопросы: а хочет ли ребенок с тяжелыми нарушениями идти в школу? Будет ли ему там комфортно? Решение принимают родители или опекуны, а как узнать, хочет ли туда сам ребенок? Вы бы что ответили на такие вопросы?

— Чтобы понять, хочет ли ребенок идти в эту школу, ему надо попробовать. Мы точно знаем, что ребенку плохо в интернате, просто потому, что дети с такими нарушениями там живут недолго и там вообще не те условия, которые нужны человеку. А вот чтобы понять, хочет ли ребенок учиться в этой школе и что делать, чтобы захотел и чтобы ему там было хорошо, мы должны оценить его коммуникативные способности, понять, как он может общаться, в том числе показывая, комфортно ему или нет.

«На Западе коррекционные школы — это школы для малолетних преступников»

— С тех пор как в России началась реформа образования, специалисты-дефектологи жалуются, что в стране развалили коррекционные школы. Их правда развалили? Нужны ли эти школы в их советском виде?

— Я думаю, что если школа не может выполнить свои функции и действительно учить особого ребенка, то это не очень хорошая школа. Коррекционные школы в России очень разные. Да, есть несколько десятков коррекционных школ, которые всегда брали особых детей и правда старались помочь в силу тех знаний, которые у них есть. Они хорошо работают и сейчас. Но в большинстве таких школ всегда учились дети из группы социального риска, когда по разным причинам семья не могла должным образом помочь ребенку учиться,— там просто была упрощенная программа. А «тяжелых» детей все равно туда не брали. Думать, что любая коррекционная школа готова принять любого ребенка,— это такая же наивность, как и думать, что любая обычная школа готова принять любого ребенка. В России специальное образование имеет несколько направлений — существуют школы, детские сады для детей с нарушениями зрения, слуха, речи, интеллекта, двигательных навыков и так далее. Там работают специалисты по этим самым нарушениям.

Но в случае с ребенком с множественными нарушениями часто происходит, что он попадает между специализациями: в школе, где знают, как развивать коммуникацию и интеллект, нет специалистов, которые знают, как правильно посадить ребенка, который не может сидеть самостоятельно, или что делать, если он еще и не пользуется зрением.

То же самое и с другими типами школ. Получается, что специальная школа не всегда готова учитывать потребности ребенка с множественными нарушениями, если не привлекать дополнительные ресурсы и знания.

— А вообще нужны ли отдельные коррекционные школы, или все-таки правильнее развивать коррекционное обучение на базе общеобразовательной школы?

— Давайте определимся с терминологией. Коррекционные школы — это такое советское название. На Западе коррекционные школы — это школы для малолетних преступников, и, когда мы говорим, что моего ребенка с синдромом Дауна или с аутизмом обучают в коррекционной школе, люди в США или Великобритании широко открывают глаза и спрашивают, а что же он такого натворил, Все-таки, говоря об обучении детей с особенностями развития или специальными образовательными потребностями, мы сейчас употребляем термины «специальное образование», «специальные школы».

И давайте тогда уж скажу еще об одной терминологической проблеме. Мы говорим об инклюзии, но при этом специальность, которой обучают в российском вузе, называется «дефектолог». Я недавно даже специально проверила, как называются кафедры и факультеты в российской высшей школе. Это дефектология и олигофренопедагогика. Само название, концентрация на «дефекте» как-то не очень с инклюзией сочетается. Понятно, что люди, которые имеют это образование и работают на этой позиции, совершенно не виноваты, что их зовут дефектологами, но это тоже должно измениться, если мы хотим повернуться лицом к людям с особенностями.

— А как это называется в других странах?

— «Специальное образование». Речь идет не о дефекте и его коррекции, потому что дефект — это вообще оскорбительно, и «коррекция дефекта» предполагает, что вот сейчас «починим» ребенка, дефект устраним и вернем «правильного». А если твой «дефект» неустраняемый, то ты безнадежный, и вот отсюда у нас в СССР были «необучаемые дети» — просто их особенность не могли корректировать, а обучать их не умели. Все это не про инклюзию.

— В США и других развитых странах есть специальные школы, где учатся дети с тяжелыми нарушениями развития? И есть ли у родителей выбор между обычной школой и специальной?

— В США существует закон об образовании, который дает ребенку право на образовательную среду с минимальной степенью ограничений. Большинство специальных образовательных программ реализуется в общеобразовательных школах. Но есть и отдельные специальные школы, их очень мало — одна-две на весь штат. В основном там работают с подростками с тяжелыми поведенческими нарушениями, которые могут нанести какой-то физический вред либо себе, либо окружающим. Это очень дорогое образование, которое оплачивается из регионального или муниципального бюджета. Поэтому большинство детей с особенностями учатся в стенах обычной школы по своим индивидуальным программам. Как проходит обучение? Часть уроков проходит в малых классах или группах в соответствии с потребностями и возможностями ребенка, а часть уроков дети проводят в общем классе.

Обычно ребенку дают сначала попробовать учиться в общеобразовательной школе. Если школа с ним не справилась, то появляется необходимость перевести ребенка в специальную школу. В таком случае местный отдел образования обязан оплатить обучение этого ребенка в спецшколе.

И тогда семья может решить переехать к такой школе поближе. Я видела в США школы для детей с множественными нарушениями, и есть семьи, которые готовы на переезд ближе к такой школе. Даже в пределах Москвы возить ребенка полтора-два часа в школу трудно и неполезно для него, а если это три или четыре часа в день, то вообще вредно. Но это всегда выбор семьи.

И все-таки большинство американских детей с особенностями развития учатся в обычной школе, куда стягиваются необычные ресурсы. Например, там есть классы обучения жизненным навыкам. Программы строятся по-разному, в зависимости от финансирования. Есть школы, у которых лучше с ресурсами. Есть школы, у которых хуже, и тогда там хуже всем — и типично развивающимся, и детям с особенностями.

А еще в США строят одноэтажные школы с доступной средой. У нас в городах школы часто строятся так, что спортзал находится на четвертом этаже, а столовая — в полуподвале, и доступ для колясок в эти помещения порой ограничен. Когда школа одноэтажная, там гораздо проще все организовать, к тому же это хорошо с точки зрения пожарной безопасности.

«Вопрос желания или нежелания школы вообще не должен стоять»

— Сейчас многие родители в соцсетях задают вопрос, зачем это нужно обычной школе и обычным детям и не будет ли обучение ребенка с особенностями в общем классе отнимать время у других детей.

— Если мы говорим, что у ребенка отнимают время, это уже не инклюзия. Потому что инклюзия дает возможность реализовать свои потребности каждому ребенку с любыми потребностями, а не только детям с инвалидностью.

Исследования показывают, что если в школе действительно есть инклюзия, то там хорошо любым детям — и типично развивающимся, и с особенностями. И никто ни у кого кусок пирога не пытается откусить. Когда мы говорим про инклюзию, мы не говорим о том, что весь класс занимается английской грамматикой, а ребенок с тяжелыми нарушениями просто присутствует в классе с няней и ничего не делает,— это не инклюзия.

Он в это время тоже должен что-то делать, чему-то учиться — в том объеме, который ему доступен.

— Что инклюзия дает нормотипичным детям?

— Многое, например понимание того, что люди разные, у всех есть сильные и слабые стороны и мир достаточно разнообразен и следует принимать разные точки зрения. Еще это позволяет нормотипичному ребенку понять, что он сам может помочь конкретному человеку.

— Что делать, если школа говорит родителям, что у нее нет возможностей принять и учить ребенка с особенностями, потому что нет педагогов и знаний? Что делать, если другие родители не хотят, чтобы в классе с их детьми учился особенный ребенок? Не получится ли так, что этот особенный ребенок примет на себя весь негатив со стороны школы?

— Мне кажется, вопрос желания или нежелания школы вообще не должен стоять. Вообще-то есть закон. Если кто-то не заинтересован и не хочет предоставлять те самые специальные условия, которые ребенку положены, то это нарушение закона.

Да, инклюзия требует больших ресурсов, это не только лифт построить, но ресурсы в стране есть. Те деньги, которые государство тратит на содержание ребенка в интернате, вполне сравнимы с тем, что этот ребенок должен был бы получить в школе и дома. Для кого-то это специальное оборудование, или специально подобранные задания, или возможность пользоваться коммуникатором вместо того, чтобы отвечать устно, или все вместе.

А кому-то не нужно специальное оборудование, но у него должна быть специальная организация среды, потому что ему необходимо место, где он посидит в тишине и отдохнет, или место, где с ним отдельно позанимается педагог.

Кому-то важно справиться с поведенческими трудностями или учиться работать в группе. Кому-то нужен индивидуальный тьютор или ассистент, а кто-то готов обучаться в группе или в обычном классе. На этого человека государство в любом случае тратит деньги, и хотелось бы, чтобы они тратились адекватнее.

— Возможна ли такая ситуация, чтобы, например, в США родители сказали, что они против обучения в классе с их детьми особенного ребенка? Как на это будет реагировать школа?

— Мне трудно представить себе, что люди, которые родились и выросли уже в инклюзивном обществе, могут быть против того, чтобы другой человек реализовал свои конституционные права. Это все равно как если бы я была против того, чтобы кто-то дышал, пил воду, получал медицинскую помощь.

Другое дело, если ребенок действительно мешает, и другие дети недополучают в классе знаний,— это значит, что с инклюзией что-то не то: то ли людей не хватает, то ли у них квалификации недостаточно.

Значит, надо понять, чего не хватает, в процессе обучения. Это касается любого ребенка: если обычному ребенку недостает внимания родителей или он не может осваивать базовые программы, значит, надо что-то менять в его жизни и окружении.

— В материалах про инклюзивный опыт в западных школах я читала, что в таких школах нет буллинга. Это правда?

— Это правда.

— А с чем это связано?

— Школы, которые думают о потребностях детей, школы, которые готовы подстраиваться под ребенка, школы, где есть доверие и где достаточное количество ресурсов, где педагоги лучше образованы и организованы, где они больше понимают про каждого ребенка, где у них есть поддержка со стороны специалистов,— такие школы комфортны и безопасны для всех.

В такой школе будет легче учиться и типичному ребенку, и трудному подростку, и приемному ребенку, и ребенку, переживающему какую-то семейную драму, и ребенку с особенностями развития. Простая аналогия: в доме, где достаточно еды, дети не воруют еду и за еду не дерутся, потому что у них она есть.

Такая школа требует больших ресурсов и знаний, но это инвестиция в будущем полностью окупится.

«Взять ребенка из детского дома и на следующий день отправить его в детский сад — неверный шаг»

— Если ребенок недавно пришел в семью из детского дома, надо ли отдавать его в школу, или ему необходимо провести длительное время дома, чтобы привыкнуть к новой обстановке и почувствовать себя в безопасности?

— Действительно, ребенку, который попадет в семью, очень важно к ней привыкнуть, а семье необходимо привыкнуть к ребенку. И чем младше ребенок, тем дольше ему нужно находиться с ограниченным числом людей, это же верно и для детей в биологической семье. В основном если мы говорим о маленьких детях до двух-трех лет, то хотя бы несколько месяцев ребенку желательно провести с близкими взрослыми дома, поначалу ограничив количество контактов с посторонними людьми. Это связано с формированием привязанности. Но привязанность к близким людям формируется у любого ребенка любого возраста.

Взять ребенка из детского дома и на следующий день отправить его в детский сад или школу — неверный шаг. Даже если это типично развивающийся ребенок, нужно время, чтобы люди друг к другу привыкли и чтобы ухаживающий человек, приемный родитель, усыновитель понял этого ребенка, а ребенок понял, где он находится, что он важен для своих близких и его окружение является безопасным. Но это не может продолжаться годами, и нельзя сказать, что ребенку с тяжелыми нарушениями необходимо год или пять лет привыкать.

Если мы говорим о Коле, то это 12-летний мальчик, который уже полгода живет в семье, и я надеюсь, что отношения с опекуном за это время у него были налажены и этого времени было достаточно для привыкания. Коля, судя по фотографиям в социальных сетях, сильно изменился, прибавил в весе, он не выглядит испуганным — это все показатели хорошей адаптации.

— Пример: трехлетний ребенок пришел в семью, два-три месяца побыл дома, потом пошел в сад. Это нормально? Или другой пример: десятилетний ребенок в середине учебного года попадает в семью. Ему нельзя идти в школу?

— Опять же нет общего правила. Мы не знаем, что случилось с тем или другим ребенком. Вполне возможно, что у ребенка была тяжелая эмоциональная травма, он подвергался насилию, унижению, и ему потребуется больше времени для привыкания к новому дому и для того, чтобы справиться с пережитыми трудностями. Часто, чтобы справиться с трудностями, необходимы специалисты. Но это не означает, что он не имеет права выходить на улицу. Если же мы говорим о взрослом ребенке, который ходит в школу, то какое-то время ему все же надо побыть дома с родителями, чтобы привыкнуть, но, если это произошло в середине учебного года, то ждать, когда начнется следующий учебный год, наверное, не стоит. Странно выдерживать дома каждого ребенка полгода или год, в том числе лишая его потребностей, связанных с особенностями возраста, ведь чем старше ребенок, тем важнее для него сверстники.