Как оппозиция в Белоруссии собирается жить и работать, когда и тому, и другому препятствуют с такой силой

Специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников поговорил с Максимом Богрецовым, который в истории с обезглавленным президиумом координационного совета оппозиции взял на себя роль очередного лидера. Или следующей жертвы?

Мы с Максимом Богрецовым встретились в минском Bistro de Luxe на Городском Валу, 11. Он, конечно, хотел, чтобы мы увиделись именно в этом кафе.

— Перед моей последней командировкой в Европу, когда COVID уже начал развиваться,— начал он, с удовольствием заказывая большую чашку капучино,— в пятницу вечером я пришел в бар «Пеликан», который здесь рядом и который открыл тот же человек, Вадим Прокопьев. Слушали немножечко пианино, разговаривали… А потом, чуть позже, я увидел сидящего за соседним столиком своего коллегу Пашу, который через некоторое время помог организовать платформу «Голос» и, по сути, стал его лицом... Еще через какое-то время выпить Prosecco зашла Маша Колесникова с одним нашим общим другом… И еще несколько близких знакомых. Все были здесь… И через пару дней я улетел…

— И ни слова, видимо, тогда о политике…

— Не просто ни слова! А если бы мне кто-то сказал, что через шесть месяцев Вадим (Прокопьев.— А. К.) будет жечь YouTube своими видео на всю страну на этом черно-белом фоне… Что Маша, сидевшая в углу кафе, станет лицом белорусской оппозиции и сидеть будет уже в соседнем здании, вот в этой тюрьме, по Володарке (он показал рукой.— А. К.)… И Маша, и Максим (Знак.— А. К.) прямо там ведь сейчас (через 10 минут стало, впрочем, известно, что Марию Колесникову только что перевели в тюрьму в Жодино.— А. К.).

— Да вы бы сами себе, думаю, не поверили, если бы вам обрисовали такую перспективу…

— Ага, я бы сказал себе: «Максим, хватит пить!» Но Вадим за границей, Паша на Украине, Маша в тюрьме…

— Посидели в пятницу вечером… А вы? Вы же в Минске. То есть чуть ли не один из всей компании здесь остались. И мы сидим с вами, как тогда вы с ними, перед командировкой… Ой, что-то мне это не нравится…

— Но я не работаю сейчас… То есть по основной специальности… И не езжу в командировки.

— Но вы же по-прежнему вице-президент крупнейшей IT-компании в Белоруссии?

— Да. Но я не могу говорить от имени компании: поймите меня правильно, это публичная компания, очень важно сохранять корректность здесь.

— Я вас, безусловно, понимаю.

— Видите ли, у нас был очень хороший второй квартал! — увлекается Максим Богрецов.

Мы просто всех порвали! Мы и так-то обычно перерабатываем, но тут по 70–80 часов в неделю… Все руководство… Вся команда… Без выходных, по домам чуть не все… COVID ведь уже… А потом все вот это…

— Президентские выборы…

— Точно,— он кивнул тяжеловато, но все-таки не обреченно.— И вот я занимаюсь уже другими делами. С тех пор по вчерашний день. И дальше, надеюсь.

Я понимал: он должен постоянно в этом смысле оговариваться, потому что все они сейчас готовы к тому, что в любой момент присоединятся либо к Марии Колесниковой, либо к Максиму Знаку. И главное, они и правда готовы. Особенно он, мне казалось, следующий, самый вероятный кандидат.

— Я знаю, вчера вечером собирался Координационный совет оппозиции,— сказал я.— Это было неожиданно для всех. Президиума, по сути, нет, он обезглавлен, никто не понимает, как вы будете работать, и вдруг вы собрались и что-то решили.

Он кивнул:

— Собирались. В одном месте, которое предоставил один наш товарищ. Приютил. Он нам говорит: «Все, друзья, я помещение проверил, все чисто, можно разговаривать». Я отвечаю: «Да мы с собой микрофоны привезли!» И показываю на телефон. А мы на самом деле уже давно телефонов и микрофонов не стесняемся…

— Так что же вы решили? Как теперь будете работать, такие отчаянные, все для себя решившие?

— Это надо говорить с начала,— кивнул он.— Здесь правовое, политическое поле закатывалось в асфальт много лет. Настоящие альтернативные кандидаты, не кукольные, все должны были посидеть… Освежиться, что ли. Реальных партий нет.

Настоящие лидеры могли развиваться только, на мой взгляд, в экономической сфере.

И вот сразу после президентских выборов, когда все это случилось, этот нереальный разрыв в процентах у кандидатов… Снизу появилось много групп, возмущенных, возбужденных, которые не стали ни с кем ничего согласовывать, а пошли что-то делать. Кто-то — помогать пострадавшим, кто-то — голоса переподсчитывать, кто-то — собирать информацию о нарушениях закона, кто-то — заниматься организацией групп на местах… А как перейти от протестной повести к созидательной? Как в бизнесе: собираться и вырабатывать сценарии, как из этого можно выходить. Главное — прекратить насилие. А органа нет. И вот появился.

— Было, по-моему, как-то не очень понятно, что именно у вас получилось.

— Ну да,— кивнул он,— если смотреть абстрактно, то кажется: ну что можно слепить за две недели? Чтобы народ и протестные настроения были представлены. А просто начали собираться. Политики там оказались, кстати, в меньшинстве...

— И, тем менее, очень быстро власть почувствовала угрозу, и вас начали сажать.

— И что? Очень важно понимать следующее. Вот худший сценарий: разогнали всех. Но все эти протестные настроения останутся. Их можно пытаться приглушить, они будут волнообразными, но никуда уже не уйдут! Мы никогда не ставили задачу захвата власти, но…

Он сбивался с мысли, но это не портило разговор, а по-моему, украшало.

— Хотя вам инкриминируют именно это: попытку захвата…

— Конечно. Инкриминировать можно все, что угодно. И можно зачистить президиум КС. И весь КС. Но эти настроения все равно никуда не денутся. Они только усилятся. А мы хотим четыре вещи всего, и не долгосрочных, не политических. Насилие чтобы прекратилось. Чтобы все политические и административные заложники были выпущены. Чтобы началось движение по расследованию произошедшего… Ведь уровень радикализации силовых ведомств сейчас я могу сравнить только с исламской радикализацией!

Сравнение было неожиданным.

— И новые выборы, кстати – если говорить о четвертой вещи, которую вы, видимо, хотели назвать. А это чистая политика, и долгосрочная.

— Но как можно все забыть? Как можно вернуться к тому, что было? Невозможно.

— Но были же протесты, после которых власть в Белоруссии чувствовала себя по-прежнему спокойно. Вы считаете, что именно сейчас не забудут, не простят?

— Я математик. Мы каждый день принимаем решения в не полностью детерминированной системе. Всегда есть какие-то непрогнозируемые нюансы. Если это финансовые рынки, то это, например, настроение инвесторов… Это самая неизмеряемая хрень!.. Но есть твердые факторы. Из того, о чем вы говорите: поколение. Это не наше с вами поколение. Мы в 1991 году, чтобы узнать, что происходит в Москве на самом деле, в институте математики, это было высокое здание, высовывали приемник из окна, потому что по телеку показывали балет. А сейчас вы сами понимаете, как.

— Да, это аргумент.

— Они сейчас способны все видеть, и мгновенно! Они хотят видеть.

Тем более что власть так грубо нарушила контракт с людьми! Власть разорвала этот контракт так же, как Мария Колесникова — свой паспорт!.. На мелкие кусочки. И пожмякала…

И вот кто-то приходил и говорил: «Если мы цифровая страна, то почему мы не можем посчитать голоса сами?!» Посчитали. А их за это еще и избили. Они в тюрьмах… Конечно, никто не простит. Так что у меня для вас есть, я считаю, математическое доказательство, что замести это все под ковер не получится. Протест может принимать разные формы… Но будет… Вот интересно будет посмотреть, если я там следующим окажусь, кто придет после меня…

Он как-то слишком спокойно об этом, мне казалось, говорил, не правда ли?

Да, я понимал, что он вообще-то самый реальный следующий. И он это понимал. Да и все это понимают. Друг Марии Колесниковой и всех остальных, много работающий в КС… Ну он это, наверное, он… Но так спокойно говорить про это?

— У нас принцип мирного, ненасильственного,— Максим Богрецов затруднялся подобрать слово,— поведения. В рамках закона, даже если закон и неудобен… Но власть ведет себя совершенно по-другому! Да, я надеюсь, нам удастся удерживать все это так, как мы удерживаем (то есть он принимал на себя ответственность за уличную активность оппозиции.— А. К.), но это будет продолжаться, и, в конце концов, на той стороне станет понятно, что все это бесполезно…

— И что вы все равно никогда не закончите, не остановитесь…

— Да, именно это и значит, что то, что они делают, бесполезно. Не то что у них не получается. Все у них получается. Все, что они хотят сделать, у них получается. Пошли и посадили очередные сто человек… Но в долгосрочной перспективе что они делают? Стоят в углу и отбиваются дубинками. Но надо же из угла выходить! Выходят они, допустим, из угла — а тут мы все!.. И нас всех опять избивают…

— И тот, кто придет после вас… Все надеемся, такого не случится: что надо будет кому-то приходить… Только выходить: из тюрьмы… Так вот, кто-то другой может ответить тоже дубинкой? Вы это даете понять?

— Да, он может быть более уже такой… Я, правда, не вижу, по крайней мере среди нас, людей, настроенных на какую-то такую фигню…

— Да ведь идея, заложенная в организации КС, состояла, мне кажется, и в том, что всех не пересажаете… Кроме президиума КС, есть основной совет, состоящий из нескольких десятков человек. А за ним — расширенный, состоящий из сотен, а теперь — тысяч… Вы об этом не говорите, но подтекст, по-моему, очевидный: всех не пересажаете.

— Абсолютно верно. Ну закроют еще несколько тысяч человек… Самых смелых… Но и те, кто сейчас молчат оттого, что им надо сохранить десятки тысяч рабочих мест, не смогут молчать и дальше, потому что план был развивать, а теперь ты не можешь даже удержать…

Люди посоздавали, а теперь все это разваливается… Да, главное! — ему, кажется, надоело доказывать очевидное для него.— Столько избитых детей и взрослых!.. Вы чего… Медиков, студентов… Всех…

Поэтому я не волнуюсь за КС вообще!

— Тем более что вчера вы все-таки встретились.

— Да. Часть была на зуме, часть в комнате. И через 40 минут, как только что обсудили один вопрос, в каком-то Telegram-канале пишут, что Координационный совет поменял процедуру!..

— Кто-то из ваших коллег, может, поделился… Из зума…

— Может… А может, и как-то еще…

— Вы довольны обсуждением?

— Без сомнения. Самое главное — чтобы по мере того, как ситуация развивается, была группа людей, которую можно позвать и спросить: «Ну, как вы думаете? Что можно дальше делать?»

— Это вы зовете их сейчас?

— И я.

— А вам поверят так, как верили членам президиума?

— Есть ли шанс, что мне не поверят? Конечно, есть. Но мы будем работать над тем, чтобы увеличить свою легитимизацию, связь с людьми. Ну, закроют меня — значит, будет работать кто-то следующий.

— То есть все-таки к вам сейчас перешла роль членов президиума?

— В каком-то смысле. Но это не пирамида. Это не иерархия. Думайте об этом лучше как о сетке. О нейронке, да? Потому что есть разные группы… Прямой связи нет… Менеджмента нет. В каких-то случаях я даже говорю: нет, ребята, ни в коем случае не слушайте первых встречных… Если вам кто-то что-то говорит, что хочет поделиться какой-то информацией, то вот, пожалуйста, все знают адрес Nexta… Я не хочу облегчать жизнь товарищам с той стороны… Кстати, мне только что офигенную шутку, кстати, рассказали!

Он очень обрадовался, что вдруг вспомнил:

— «В конце правления Лукашенко в Беларуси появился безвизовый въезд в Польшу и в другие страны Евросоюза. И шо вам не хватает?!»

Я, конечно, понимал: это было к вопросу о вывезенных за границу членах президиума КС.

— Так вот Лукашенко говорит, что многое регулируется из-за рубежа. И это правда: да, это граждане Беларуси, которых вытеснили, которые испугались… Естественно, они теперь там и не бездействуют… Что, Тихановская жила в Литве месяц назад? Вывезли…

— А что касается другой заграницы… Вы чего-то ждете от понедельничной встречи Владимира Путина и Александра Лукашенко?

— Ну да, я готов помечтать, потому что помечтать не вредно… Причем только от своего имени… Как человек…

— И?.. — мне уже не терпелось.

— Было бы классно увидеть нейтралитет со стороны России, а не моральную и, видимо, не только… поддержку Лукашенко. Вот как ваши коллеги из России работают же на белорусских каналах… Было бы классно…

Я понимаю: вот если бы я по бизнесу вложился во что-то… Вложил бы реальные деньги, силы, мозги… И тут раз: что-то начинает разваливаться… И мне же обидно за мои инвестиции… А инвестиции огромные… И я понимаю эту инерцию. Но это инерция из далекого прошлого. Будущее — за другим!

— Но вы же понимаете, что Путин с Лукашенко в Сочи будет встречаться не для того, чтобы продемонстрировать нейтралитет,— не выдержал я нейтралитета.— Сам факт встречи — не об этом.

— Да, сейчас Россия помогает только завинчивать эту гайку,— согласился Максим Богрецов.— Но неужели не понятно, что это будет только продолжение агонии?! Но как было бы классно…

Вот с этим было никак не поспорить.