Чем напуган «офисный планктон»

Слой «офисного планктона», едва отпраздновав свое 20-летие, сходит на нет, отправляясь на удаленку или привыкая к фрилансу. О его славном прошлом и тревожном будущем размышлял «Огонек».

Ольга Филина

«Понимаете, в чем дело: ты получаешь удовольствие от результатов своей деятельности, когда ты общаешься с людьми, когда ты приносишь пользу... И выбираешь эту работу и профессию как раз по этим критериям. А получается, у тебя все те плюсы — их убрали. И тебя посадили, как вот этого айтишника, перед компьютером. Да, тебя обеспечат этими программами, да, к тебе приедут, все на дом поставят. Но это уже будет не та работа. А там уже будут другие приоритеты, и где-то ты, возможно, скажешь: "А ну ее, буду искать торговлю или еще что-то, потому что вот здесь — нет"».

39-летняя Оксана из Петербурга до весенней самоизоляции работала пять дней в неделю в бюджетном учреждении: уставала, не высыпалась, мечтала сократить время на дорогу от дома до работы и обратно. Но оказалось, что без пяти дней, утренних пробок, традиций коллектива: «когда мы приходим на 25 минут раньше, варим кофе и приходим в эту свою комнатку и сидим» — работа стала «не той». И хоть зарплата не менялась, трудовая книжка лежит, а хочется уже уйти — так, чтоб «ну ее», эту работу.

37-летняя Светлана из Ярославской области — не бюджетник, а офисный клерк в частной компании. Но чувства у нее, как показал опрос ФОМа, такие же: «Весь рабочий процесс не налажен так, как мы привыкли работать в офисе», и если трудиться удаленно, то «только не на постоянной основе». По мере материализации в осеннем воздухе второй волны коронавируса все эти сетования об уходящей натуре офисов, с их культурой и распорядком, о ненужности клерков и постылости удаленки звучат пронзительней и громче.

Офис в подушках

Энтузиастов, которые уверяли бы, что россиян ждут новые каникулы (больше времени с семьей и детьми! Меньше времени на пробки!), после опыта первой волны поубавилось, но многие все же настаивают, что переход на дистанционную работу — дело своевременное, назревшее. Все-таки цифровая экономика у нас давно в приоритете.

Электронное правительство успело так развиться, что пережило посадку министра-идеолога. Все это, в общем, для страны вчерашний день — и нечего россиянам паниковать: нужно просто перестроиться, сосредоточиться и открыть свои ноутбуки…

— Где-нибудь на гладильной доске,— парирует Лариса Паутова, управляющий директор ФОМа.— Я серьезно: это официальная статистика наших западных коллег — 5 процентов британцев выходит в «удаленный офис», сидя за гладильными досками или другими, ранее не использовавшимися поверхностями. Ситуацию в России мы не анализировали так подробно, но у нас явно дело обстоит не лучше. В частности, мы заметили, что не 5 процентов, а очень многие женщины работают из дома на кухне или сидя в подушках на кровати, параллельно отвлекаясь на миллион домашних дел. А те, кто уже привык работать дома (скажем, айтишники),— привыкли делать это в одиночестве, а не когда на них свалилась вся семья со своими удаленками. Поэтому нет ничего удивительного, что люди начинают скучать по офисам.

Объявить очное присутствие на рабочем месте пережитком ХХ века пытались и до коронавируса. Августовский отчет Гэллапа о перспективах удаленного труда аккуратно напоминает, что «такие организации, как IBM, Yahoo, Aetna и другие, экспериментировали в прошлом с целью создать "виртуальную корпоративную культуру", но признали опыт неудачным, сочтя выгоды личного общения слишком значительными, чтобы ими пренебрегать, а риски виртуального труда слишком большими, чтобы не брать их в расчет». Среди рисков тот же Гэллап, например, приводит следующие: среди удаленных работников

• на 10 процентов меньше тех, кто верит, что кому-то в компании есть до них дело,
• на 10 процентов меньше тех, кто знает, что их достижения учитываются,
• и на 5 процентов меньше тех, кто считает, что к их мнению прислушиваются.

Иными словами, отсутствие реального офиса — если не прибегать к каким-то специальным усилиям — означает конец корпоративной культуры в отдельно взятой компании и обнуление всех предыдущих затрат на ее поддержание: от общих вечеринок до правильной расстановки диванов в оупен спейсах.

Возможно, коронавирус заставит российские компании совершить цифровой скачок к «удаленному офису», который не сдюжила IBM, но приходится признать, что обстановка напряженная, а вызов — не естественный и своевременный, а такой, к которому никто не готов. Перерывы в присутствии на рабочем месте, которые сначала воспринимались как «каникулы», потом — как «вынужденная мера», теперь претендуют на звание нормы. И вот здесь и придется почувствовать разницу между туризмом (каникулами) и эмиграцией (повседневно-удаленным трудом).

Дом не для жизни

У перемен есть два горизонта: один — частный, другой — вполне себе страновой.

— Если говорить о частном измерении, то мы обнаружили, что наши дома спроектированы таким образом, что в них, по большому счету, нельзя жить, если ты выпадаешь из больших циклов офисной миграции: с утра на работу, вечером домой, в выходные (если повезет) на дачу, в отпуск на море,— рассуждает Дмитрий Рогозин, научный сотрудник РАНХиГС.— Наши дома не кажутся нам токсичными только потому, что их «яд» действует дозированно: мы постоянно в движении, не сидим в них подолгу. Социологов это, пожалуй, впервые за долгое время заставило задуматься о пересмотре критериев субъективного благополучия наших респондентов. В частности, о том, чтобы внимательнее присмотреться к дому, который действительно входит в число базовых ценностей, влияющих на счастье человека (наряду с пищей, практиками интимности, досугом). Речь не просто о «квартирообеспеченности», а именно о разумном обустройстве дома как места для жизни.

Строго говоря, выяснился секрет Полишинеля: для массы экономически активных россиян сам дом был выносим, потому что существовал офис, а жизнь представляла собой нечто «средневзвешенное» из пребывания и там, и там.

Устраняя офис, мы автоматически устраняем дом стандарта 2000-х в том виде, в котором его массово пропагандируют застройщики: все эти студии без стен и кабинетов, спальни, занявшие единственную приватную зону, и так далее. А ведь для многих и «дом 2000-х» — недосягаемая мечта.

Заметим здесь же, что, согласно опросу ФОМа, на удаленке лучше прочих чувствуют себя те, которые проживают в квартире вдвоем (без детей и других родственников). Одному — грустно, втроем — уже тесно: и это хорошая иллюстрация предельной полезной вместимости наших квартир.

— Есть такая сфера знаний: научная организация труда,— замечает Дмитрий Рогозин.— Мы только-только научились как-то работать большими коллективами в офисных помещениях западного образца (этому навыку, если вдуматься, всего-то лет двадцать — очень мало!), а сейчас уже надо думать об организации труда распределенной сети работников. Как сформировать и поддерживать дух корпорации у сотрудников «на дому»? Ведь иначе их лояльность, производительность, эффективность падают. Фантазий на эту тему очень много: от пересылки каких-то корпоративных постеров до обеспечения всех общими обедами (здесь можно многое подсмотреть у опытных фрилансеров), но проблема в том, что пока вопрос организации рабочего места всерьез не ставится. Он как бы отодвинут на второй план экономическими рисками (уж лучше удаленная работа, чем вообще никакой) и рисками заразиться (коронавирус). Хотя влияет на социальные настроения сильнее прочих.

Сделать больно иначе

Общероссийский взгляд на проблему удаленки требует оценки того стабилизирующего значения, которое офисные работники имели в отдельно взятой стране.

— Российские офисные клерки представляют собой особенную корпорацию, отличную в целом и от руководителей, и от рабочих,— рассказывает социолог Алексей Левинсон.— Они находятся в сложных отношениях с федеральной властью, но по преимуществу поддерживают и президента, и текущий курс, потому что как раз они (а не масса работяг) являются базой «путинской стабильности». Эти люди выигрывали в 2000-е, получили рабочее место (либо в частном секторе, либо — что чаще — в госсекторе), жили надбавками и премиями, верили в подъем с колен и т.д. Они в целом разделяют вражду к США, боятся врагов. Если описывать класс крупными мазками, то получается так.

В каком-то смысле как раз эти люди — ровесники современной власти: сам термин «офисный планктон» появился в начале 2000-х и был связан с той тучно-однообразной системой экономических отношений, над которой вслед за Западом принято было смеяться, втайне радуясь, что и у нас наконец-таки настали времена «Матрицы» и «Бойцовского клуба» — респектабельного загнивания Запада, о котором ранее приходилось только мечтать. Даже самый неамбициозный представитель «планктона» в ту пору получил право на мечту — о торшере шведского мебельного бренда, о путевке в Египет, о машине в кредит. Но эпоха меняется, и обитатель офиса уже недалек от щемящей ностальгии: чувствуется, что время массового мелкого дождичка благ прошло, как и время стабильности. Появился прекрасный в своей точности анекдот: «Ваша собака кусается?» — «Нет, она умеет делать больно иначе». — «Как?» — «Собака вопрошает: "Как думаете, экономика когда-нибудь восстановится настолько, чтобы нас возили на тимбилдинг в Танзанию?"». (В зависимости от цеха, в котором обращается анекдот, концовка фразы меняется: «чтобы давали тринадцатую зарплату/устраивали корпоратив на Арбате/возили в пресс-тур в Шотландию» и т.д., актуализируя корпус еще свежих и потому жгучих воспоминаний.)

Для всей этой массы служащих (государства или бизнеса — тоже часто окологосударственного или хотя бы зависимого от государства) наступает пора рессантимента: когда они, запертые в квартирах, купленных на ипотечные кредиты, проигрывают картинки недавнего прошлого.

— Осенний опрос показал, что работники офисов и контор пристально следят за событиями в Белоруссии, они ими очень напуганы,— поясняет Алексей Левинсон.— Экономические беды пока не смертельны: небольшой запасец еще есть. Но это осень, а после лета настроения, как правило, более радужные, чем они бывают зимой. Поэтому впереди очень непростой период, риски которого люди сами не берутся предсказать.

Лариса Паутова тоже констатирует «закупорку» каналов привычной социальной солидарности: оказывается, и эти курилки, и эти разговоры в столовых были не просто тратой времени, а приметой стабильности, как ее чувствовал «слой миллениума» в России. Поэтому ко всем рискам дистанционной работы, перечисленным Гэллапом, у нас прибавляется и еще один: неизвестно, на сколько процентов, но «удаленный» сотрудник гораздо реже чувствует себя приближенным к теплому центру государственной жизни, нужным правительству, основой текущего курса. Социальное дистанцирование может стать политическим: ведь людей опять (пусть и по новой причине) оставили сидеть и разговаривать на своих кухнях.