Почему Черчилль был недоволен поражением Германии

Скромная по размерам и поведению Польша, Германия без Гитлера — все это, по мнению Уинстона Черчилля, было бы возможно, если бы немцы согласились завершить Первую мировую войну на условиях, тайно предложенных Германии ее западными противниками. Об этом и многом другом говорилось в добытом советской разведкой отчете о состоявшейся 90 лет назад, 19 октября 1930 года, беседе Черчилля с немецким дипломатом. Однако все ли в сказанном было правдой? Поразительные, но затерявшиеся в рутинной секретной переписке ведомств документы помогли восстановить историю самых тайных эпизодов великой, но практически неизвестной в России войны.

«Против России»

Сталин читал добытый советской разведкой секретный документ о встрече Уинстона Черчилля с князем Отто фон Бисмарком, как обычно подчеркивая карандашом наиболее значимые места. Отметил он и место в сопроводительном письме старшего советника германского посольства в Лондоне графа Бернсторфа в МИД Германии, где говорилось, что слова видного британского политика «заслуживают особого внимания».

Была ли откровенность Черчилля связана с тем, что его, еще недавно занимавшего ключевой пост канцлера казначейства Великобритании, соперники старательно оттирали от руководящих позиций в Консервативной партии, или с тем, что он беседовал с внуком создателя Германской империи как с человеком своего, аристократического круга, большого значения не имело. Сталин, естественно, обратил внимание на предложение Черчилля сформировать единый фронт Германии, Англии и Франции для «введения общего запрещения ввоза демпинговых русских товаров». Подчеркнул он и еще одно высказывание сэра Уинстона:

«Постепенно растущая индустриализация русского государства представляет чрезвычайно большую опасность для всей Европы, с которой можно было бы справиться… лишь созданием союза всей остальной Европы и Америки против России».

Однако Сталина ничуть не меньше заинтересовали и высказывания Черчилля о Первой мировой войне. Едва ли не с самого ее начала в зарубежной, а позднее и в российской прессе появлялись публикации о ведении окружением императора Николая II тайных переговоров с Германией. А правительства союзных стран не скрывали, что подозревают руководство России в желании заключить сепаратный мир с немцами. И вдруг человек, который немалую часть войны был первым лордом Адмиралтейства, а на завершающем ее этапе — министром военного снабжения, признает, что британцы сами имели с Германией тайные контакты:

«Приходится весьма сожалеть о том, что Германия зимой 1917–1918 года, перед большим наступлением, не была согласна на мирные переговоры… В то время несравненно легче было бы дать Германии соответствующую компенсацию на востоке и воссоздать Польшу в таком виде, чтобы она шла рука об руку с Германией и занимала значительно меньшую территорию, чем нынешняя Польша».

Черчилль огорченно сетовал на то, что Германия неправильно начала эту войну.

«В беседе,— писал князь фон Бисмарк,— он подробно коснулся событий на восточном театре военных действий и заявил, что ему самому и всему английскому кабинету было совершенно непонятно, почему Германия не бросила основных сил против России и не ограничилась на западе лишь защитой границ.

Если бы Германия так поступила, то не только Бельгия не была бы втянута в войну, но и Англия могла выждать по крайней мере еще много недель, прежде чем активно вступить в войну, и Франция оказалась бы в глазах всего мира зачинщиком войны».

Получалось, что интересы Британии в 1914 году в большей степени совпадали с целями Германии, а не союзников — России и Франции. И о том, что перед германской армией первоначально ставилась задача разгромить именно русских, а затем французов, в Петрограде во время войны получали данные из разных источников. Но наиболее ценное описание идей, главенствовавших в Берлине, ситуации, в которой оказалась Германия через полтора года после начала войны, и немецкого видения послевоенного мира российская разведка получила 5 марта 1916 года.

«Особенно много гибнет детей»

Обладавший жизненно важной информацией видный член армянской партии «Дашнакцутюн» доктор Я. Х. Завриев не сразу передал ее российским осведомительным агентам. Ведь все данные он получил на строго доверительной основе от старого друга — немецкого востоковеда и миссионера Иоханнеса Лепсиуса, вместе с которым основал Германо-армянское общество. Они встретились 6 декабря 1915 года в столице тогда еще нейтральной Румынии и вели беседы на протяжении четырех дней.

В том, что сведения действительно ценные, сомнений не возникало. Лепсиус имел обширные связи в Берлине, а главное, явно получил официальное задание — привлечь на свою сторону влиятельных деятелей Закавказья, без помощи которых далеко идущие планы правительства Германии было бы гораздо труднее осуществить. И потому демонстрировал максимальную открытость в разговорах обо всем происходящем.

«Мы сознаем,— записал Завриев слова Лепсиуса,— трудность положения, которое наступает для Германии с 1916 года. Конечно, широкие круги и народные массы не должны знать всей правды, ибо они не способны обсуждать текущие события с должным хладнокровием. Но правительственные круги и те из лиц, которые близко к ним стоят, как, например, многочисленные ученые, финансисты, промышленники и политические деятели, они стараются изучить положение дел и стараются видеть правду.

Самые объективные доклады их происходят при большом стечении сведущих лиц, при закрытых дверях, с участием заинтересованных Министров или их помощников.

Это постоянное соприкосновение Правительства и указанных групп создает почву для взаимопонимания и влияния друг на друга».

Лепсиус убеждал собеседника, что эта война для Германии имеет важнейшее значение:

«Как бы наши противники ни винили нас в инициативе в деле войны, она является для нас войной за существование Германии, которой главным образом угрожает Россия.

Россия нам страшна потому, что это наш единственный сильный сосед, который роковым образом безостановочно прогрессирует в экономическом и в особенности в военном отношении. Мы не могли без беспокойства думать о моменте перелома, когда ее военные силы превзошли бы наши. Тогда благодаря своим завоевательным инстинктам Россия явилась бы единственным государством в мире, которое могло бы принести Германии неисчислимые беды и даже грозить ее независимости.

Мы не хотели попасть в положение "Трепещущей Турции", а потому мы не могли ожидать времени, когда разрушительный кулак России действительно был бы поднят над нашей головой».

Лепсиус не скрывал, что боевые действия и английская морская блокада истощают Германию:

«Эта ужасная война нам стоит неслыханных человеческих жертв и чрезвычайного напряжения всех наших сил. Германский народ выдерживает все со стойкостью, достойной высокого удивления. Народ начинает уставать. Чрезвычайно упало народное питание, что отразилось весьма чувствительно на народном здравии. Давно уже не страдал он так от болезней, как теперь. Особенно много гибнет детей».

Положение германской промышленности было ничем не лучше:

«Английская блокада все сильнее дает себя чувствовать. Мы почти не получаем меди. Правда, у нас огромные запасы медной посуды во всей Германии, и она вся уже описана. Кроме того, наши ученые пытаются найти элементы, заменяющие ее. Но все-таки это затрудняет наше положение.

Кроме того, Германия, как промышленная страна, не может очень долго быть отрезанной от мира. Это могло бы ей грозить промышленным крахом».

А среди союзников Германии — Австро-Венгрии, Болгарии и Турции — положение последней, как рассказывал Иоханнес Лепсиус, выглядело совершенно удручающе:

«Наши генералы и офицеры, работающие в Турции, до того разочарованы в ней, что считают ее погибшей и не имеющей в себе никаких элементов для возрождения. Людской материал в Турции в военном отношении тоже не дает особенных надежд, так как глубокое невежество всех слоев населения, в том числе и офицеров, надолго лишает эту армию серьезного значения с точки зрения современных условий военного искусства. Только неимоверные усилия и организаторский талант наших офицеров давали возможность кое-что сделать из этих бесформенных, пассивных масс внизу и претенциозно-заносчивых, мелких лиц вверху».

«У нее есть в залоге Бельгия»

При этом в Германии не теряли веры в благополучный исход войны.

«Никогда еще,— говорил Лепсиус,— наши казармы в тылу не были так переполнены вновь формируемыми кадрами, и никогда еще наши ученые и техники не проявляли столько творчества, как ныне. Мы достигли таких невероятных успехов в области прикладной науки, что все то новое, что мы сейчас подготовляем для самозащиты, поразит весь мир».

Судя по его словам, особые надежды немцы возлагали на авиацию и подводные лодки:

«Нам трудно сейчас навязать Англии нашу мысль о полезности примирения с нами.

Только грубые, ошеломляющие удары в бока способны заставить Англию очнуться и начать обдумывать новые пути для выхода из беды.

Вся наша воздушная и подводная война, которую с беспощадной энергией мы вновь разовьем против Англии, будет клониться только к тому, чтоб бесчисленными материальными потерями доказать ей, что она воюет, в сущности, из-за чужих интересов».

Кроме силовых методов, как утверждал Лепсиус, Германия собиралась использовать влияние английских германофилов и пропаганду:

«Мы, конечно, усиленно работаем в Англии в этом направлении через наших друзей, которых у нас там не очень уж мало, и думаем, что нам удастся и пропагандой, и методами подводной войны привести ее к мысли о полезности примирения с нами ради великого будущего.

Нас не очень смущает ее торжественное обещание не заключать сепаратного мира.

В тот момент, когда Правительство и народ Англии поймут всю выгоду мира с нами, они найдут и достаточный повод, чтоб покинуть Союзников».

Но на какие же условия мирного соглашения надеялись в Берлине? Лепсиус рассказывал, что Германии прежде всего нужна независимая Польша. На создании этого щита, который принял бы на себя первый удар России в случае новой войны, Германия настаивала абсолютно жестко.

Вторым условием было возвращение всех колоний, отнятых у Германии после начала мировой войны, в обмен на оккупированные германской армией территории в Европе:

«Германия потеряла Колонии, но у нее есть в залоге Бельгия и часть Франции для обмена».

Причем кроме прежних владений немецкая элита мечтала взять под контроль турецкую часть Месопотамии и в результате получить не только остро необходимую Германии нефть, но и выход к Персидскому заливу, а значит, и к Индийскому океану. Однако, чтобы обеспечить немецким товарам надежный, быстрый и безопасный путь к новым рынкам в Азии и Африке, а оттуда по тому же маршруту доставлять в Германию сырье, требовалось выполнить еще одно немецкое условие.

«Основной интерес Германии в Турции,— констатировал Лепсиус,— есть Багдадская жел. дорога и ее соединение с Германией.

Наш союз с Болгарией, который идет дальше того, что всем известно, обеспечивает нам европейский участок этой дороги.

Ее азиатский участок будет обеспечен лишь тогда, когда за Германией будет признано право интересоваться устройством областей, тяготеющих к этой дороге».

Одной из таких тяготеющих областей было Закавказье. И именно поэтому германские правящие круги решили заранее привлечь на свою сторону тех, кто имел там влияние. Прежде всего доктора Завриева.

То, что германские планы на послевоенное время идут вразрез с интересами не только враждебной России, но и союзной Турции, никого в Берлине не волновало.

«В этой войне,— говорил Лепсиус,— есть только два государства, которых должно будет принести в жертву ради восстановления европейского мира и равновесия. Это Турция и Россия».

«Ради сокращения ввоза»

В последующие месяцы немцы со свойственной им пунктуальностью приступили к выполнению плана по принуждению Великобритании к миру. Германские подлодки топили идущие в британские порты торговые суда с оружием, продовольствием, сырьем и всем прочим необходимым воюющей стране. К концу 1916 года ситуация со снабжением армии, промышленности и населения стала настолько тяжелой, что британскому правительству пришлось задуматься о чрезвычайных мерах.

13 февраля 1917 года (по новому стилю) правительство Великобритании представило Палате лордов обширный план борьбы с ухудшением морских перевозок, в котором, по сути, признавалось, что единственный способ сохранить необходимые объемы доставки грузов — это увеличение количества строящихся и фрахтуемых у нейтральных стран судов.

«Правительство,— говорилось в переданной российскими представителями в Петроград информации,— принимает все меры к охране нейтральных судов и решило платить им повышенные фрахты, установить особо льготные условия страхования, назначить наградные их командирам и по мере надобности и возможности покупать эти суда. Правительство прилагает все усилия к постройке новых судов в обширных размерах и к обеспечению добавочного тоннажа путем соглашения с Британскими колониями и владениями и с Союзными и Нейтральными Государствами, в особенности с Америкой и Японией».

Кроме того, на британские торговые суда начали устанавливать пушки для защиты от германских подлодок. Но все эти меры если и могли дать какой-то эффект, то не очень скоро. И потому британское правительство 23 февраля 1917 года (по новому стилю) объявило о мерах по сокращению ввоза:

«Предполагается разрешить ввозить лишь товары, безусловно необходимые для обороны и для пропитания, и одежды для армии и населения.

Ввоз остальных же товаров воспретить или ограничить до минимума.

Ради сокращения ввоза лесных материалов и железных руд предполагается усиленно использовать леса Англии и Франции и возобновить работу заброшенных рудников».

В дополнение к этому предлагались меры по увеличению собственного производства сельхозпродукции и расширению предприятий для изготовления возможного максимума необходимых товаров в Великобритании.

Но подводная морская блокада в неменьшей степени осложняла жизнь и в других странах-союзницах. Между Россией, Великобританией, Францией и Италией постепенно усиливались разногласия при дележе «тоннажа» — торговых судов для доставки заказов с главной тыловой базы союзников — из Соединенных Штатов, сохранявших с начала войны благожелательный к союзникам нейтралитет.

Огромной проблемой стало и обеспечение союзных стран топливом. Основным поставщиком угля для них оставалась Великобритания, и три другие союзные страны, включая Россию, переживавшую топливный кризис из-за коллапса на железных дорогах и проблем в угледобывающих районах (см. «Такой сильный удар передается все глубже и глубже»), ожесточенно спорили едва ли не за каждую тонну доставляемого с неимоверными усилиями угля. Особенно тяжелым было положение Италии, куда топливо доставлялось через Францию и где в крупных городах непомерные траты на отопление домов разоряли даже состоятельные семьи.

Противоречия между союзниками усиливались не только из-за текущих проблем.

Несмотря ни на какие осложнения на фронтах и в тылу, правительства четырех стран вели секретные переговоры, по сути, о дележе шкур неубитых медведей — о получении после войны территорий еще не побежденных противников. К примеру, Франция договаривалась с Россией, что кроме Эльзаса и Лотарингии, потерянных после Франко-прусской войны, получит еще Саар, а в качестве ответного жеста не будет возражать против переноса западных российских границ вглубь территории Германии и Австро-Венгрии.

Однако самые большие претензии предъявляла страна, имевшая наименьшие успехи на фронте,— Италия. Помимо приграничных земель Австро-Венгрии она претендовала еще на контроль над Албанией и хотела получить часть территории оккупированной врагом союзной Сербии. Кроме того, итальянское правительство считало, что страну несправедливо обошли при будущем разделе владений «трепещущей Турции».

Россия, к примеру, претендовала на Константинополь, значительное расширение российской Армении и часть турецкого побережья Черного моря. И никто из союзников против этого особо не возражал. Франция хотела получить Сирию, а Великобритания — Месопотамию, Палестину и контроль над Аравийским полуостровом. Италии же предложили аграрный юго-запад Турции, где, как считали в Риме, было слишком мало портов даже для вывоза собранных там урожаев.

Итальянский министр иностранных дел Сидней Соннино прикладывал неимоверные усилия для того, чтобы вынудить союзные страны прислушаться к итальянским требованиям. Но ему отвечали, что после войны Сербия будет восстановлена в прежних или расширенных границах. А от его заявлений о том, что нужно без промедления пересмотреть раздел территорий в Малой Азии и расширить выделяемый Италии регион за счет земель с крупными портами, чаще всего просто отмахивались.

Чтобы добиться своего, Соннино пошел на беспрецедентный шаг.

Он не формально, но по сути стал одним из наиболее важных информаторов российского правительства, практически в ежедневном режиме передавая данные о внутриполитическом положении в Италии и сведения, полученные итальянской разведкой и дипломатами. Особенно ценной была собранная итальянской агентурой информация о разговорах, которые вели между собой высокопоставленные австрийские офицеры, изредка выбиравшиеся на отдых в нейтральную и не имевшую значительных продовольственных проблем Швейцарию.

Изменившийся характер отношений Соннино с представителями России не остался не замеченным британскими спецслужбами. И они предупредили российских коллег, что главная цель итальянского министра — получить поддержку России в малоазиатском вопросе. Не менее вероятным считалось и то, что передаваемая информация «преобразовывалась» им так, чтобы повернуть русскую политику в нужное ему русло и по другим делам. Что, естественно, усиливало недоверие остальных союзников и к Италии, и к России.

«Заключить сепаратный с Россией мир»

Немалый вклад в усиление разногласий в стане своих противников вносила и Германия. Ее агенты и идейные сторонники повсюду поддерживали, а при возможности негласно финансировали разнообразные пацифистские группы, выступавшие за немедленное прекращение войны. А германское правительство раз за разом выступало с туманными мирными инициативами, которые должны были продемонстрировать стремление Берлина к скорейшему прекращению войны. Кроме того, они придавали весомости передаваемым в газеты нейтральных стран «заслуживающим доверия сообщениям» о тайных сепаратных переговорах германских и австрийских чинов с высокопоставленными представителями противника, которые затем перепечатывали в прессе стран-союзниц.

Но только фабрикацией информации дело не ограничивалось. Германские разведчики проводили оперативные комбинации, жертвой одной из которых стал товарищ председателя IV Государственной думы А. Д. Протопопов. В июне 1916 года он в Стокгольме встретился с германским представителем, что вызвало огромный скандал в прессе и российском обществе. А последовавшее вслед за тем назначение сочтенного преданным слугой царской семьи Протопопова сначала управляющим Министерством внутренних дел, а затем министром вызвало крайне неоднозначную реакцию в столицах союзников.

Воодушевленные успехом немцы провели еще одну операцию, призванную усилить разлад между их противниками, используя свои особые отношения с воюющей на их стороне Болгарией. Точнее, болгарского посла в Берлине Д. Ризова. 21 января 1917 года посланник России в нейтральной Норвегии действительный статский советник К. Н. Гулькевич сообщил в Петроград:

«Сегодня утром нежданно явился в Миссию болгарский Посланник Ризов, с которым я был в дружеских отношениях во время моей службы в Риме и который афишировал безграничную преданность России.

Я высказал ему удивление, что он решился явиться ко мне после того, что продался Германии.

Он возразил, что как личные его чувства, так и чувства Болгарии к России не изменились и что будущее это подтвердит. Он добавил, что нарочито приехал из Берлина, чтобы просить меня телеграфировать о желании Германии на чрезвычайно выгодных для нас условиях заключить сепаратный с Россией мир.

Я не полюбопытствовал узнать, каковы эти условия, но он поспешил выдвинуть решение Германии обеспечить выход из Черного Моря не только нашей торговле, но и военным и морским силам. При этом он оговорился, что не имеет полномочий ни от Германского, ни от своего Правительства; что действует на свой страх, дабы оберечь нас от бедствий, которые могут угрожать нам, ибо немцы будто бы в Мае удивят мир чудовищными вооружениями. Он не оставил ни малейшего во мне сомнения, что действует по поручению немцев».

Не найдя взаимопонимания с Гулькевичем, Ризов отправился в столицу нейтральной Швеции. Но и в Стокгольме российский посол тайный советник А. В. Неклюдов встретился с ним лишь после того, как получил согласие на это от послов союзных держав, и проинформировал их о состоявшемся разговоре.

Казалось бы, германская операция провалилась и посеять новые семена раздора между союзниками не удалось. Но зато они дали обильные всходы внутри России. Несмотря на то что «братушки» теперь воевали вместе с поработителями-турками против освободителей-русских, а с попавшими в болгарский плен на румынском фронте российскими военными обращались, по сообщениям наблюдателей из нейтральных стран, едва ли не хуже, чем в Германии, в российских правящих кругах продолжали верить в вечную благодарность болгар за спасение. А потому собирались с помощью Ризова организовать сепаратный мир всех союзников с Болгарией и ее выход из войны. Но любой трезвомыслящий человек, мало-мальски осведомленный о планах немцев, не говоря уже о тех, кто был ознакомлен с документами, подобными записи бесед с Лепсиусом, понимал всю тщетность подобных надежд. Но мечтатели-болгарофилы упорно стояли на своем.

Вскоре произошло еще одно событие, во многом ставшее следствием тайной германской пропагандистско-подрывной деятельности. В обзоре российской политической разведки, датированном 12 декабря 1916 года, содержалось предупреждение о грядущем вмешательстве в европейские события президента Соединенных Штатов Вудро Вильсона:

«Неоднократно пацифисты пытались вовлечь в эту кампанию Правительства нейтральных стран, в особенности Президента Соединенных Штатов. (Сведения осведомительных агентов в Стокгольме и Берне)…

Три вполне определенные силы начинают воздействовать на Вильсона. Это германофилы, пацифисты и германо-американский капитал».

В январе 1917 года президент выступил в Сенате и сообщил о своем желании добиться в Европе «мира без победы». Законодатели остались в полном недоумении. Никто так и не понял, чего собирается добиться президент. А главное, каким способом. Американские газеты подняли лидера нации на смех, называя его «самоизбранным президентом Вселенной» и «новым Дон Кихотом».

Реакция противников Германии была скорее негативной. В Лондоне сочли попытку Вильсона вмешаться в европейские дела неприемлемой. А в Риме заподозрили, что президент Соединенных Штатов решил вмешаться в послевоенный передел границ.

«Соннино находит,— говорилось в сообщении в Петроград,— что следует тщательно избегать всего, что могло бы дать впоследствии Вильсону возможность утверждать, что его участие в установлении мирных условий допускалось».

В итоге после непродолжительных консультаций правительства союзников решили сделать вид, что не заметили этого выступления американского президента.

Однако пример оказался заразительным, и вскоре после Февральской революции в России Временное правительство задолго до большевиков объявило, что намерено добиваться мира без аннексий и контрибуций.

Союзники были шокированы и самим фактом подобного заявления, и его формулировкой и сочли его ошибкой молодого демократического правительства, подобной той, что совершил министр юстиции Временного правительства А. Ф. Керенский. Он в интервью прессе заявил, что Россия согласна сделать Константинополь интернациональным городом, тем самым отказавшись от претензий на него и перечеркнув все договоренности с союзниками по Малой Азии.

Однако фатальную ошибку новой российской власти в тот момент никто не заметил. Утвердив не самый заметный на фоне революционного угара законодательный акт, Временное правительство подписало приговор себе, изменило ход войны и предопределило послевоенное устройство мира.

(Продолжение следует)

Евгений Жирнов