В рамках начавшегося Года Германии была вручена премия Merck за лучшие переводы немецкоязычных книг. Одним из победителей стал Дмитрий Колчигин за перевод трехтомника «Германская мифология» (издательский дом ЯСК, 2018). Это фундаментальное исследование, принадлежащее перу Якоба Гримма (1785–1863), одного из крупнейших языковедов XIX века, старшего из братьев Гримм. О том, как переводчик встречается лицом к лицу с самой Историей, корреспондент «Диалога» Андрей Архангельский узнал у самого Дмитрия Колчигина.

— Книга настолько масштабная, что создается ощущение: для ее перевода также требуется «целая жизнь». С этим материалом в любом случае нужно сжиться. Вы ощущали на себе влияние этой книги? Почувствовали вы себя, грубо говоря, «настоящим древним германцем»?

— Знаете, по воспоминаниям современников, Якоб Гримм был человеком исключительно доброжелательным. При этом от его эрудиции некоторым собеседникам становилось страшно. Не удивление, не благоговение, а самый настоящий страх, без натяжек и метафор. Не понятно, как человек за одну жизнь мог освоить и переработать такое количество материала. Гейне, ознакомившись с «Немецкой грамматикой» Гримма, говорил прямо: Гримм, очевидно, продал душу дьяволу, потому что один ученый просто не может за несколько лет выполнить вековую работу целой академии. Кстати, «Немецкий словарь» после смерти Гримма доделывала именно что целая академия на протяжении столетия.

Так что да, вы правы, перевод «Германской мифологии» (или любой другой крупной книги Гримма) сам по себе возможен только как итог долгой подготовительной работы. На одно прочтение всех непосредственно сопутствующих сочинений могут уйти годы. Внутренние изменения при этом неизбежны.

— «Доброе настроение бога — условие для сотворения выдающихся людей», сказано у Гримма. Переводчик подобен высшему существу: он создает заново целую планету — на другом языке.

— Переводчик скорее подобен жрецу, который говорит от имени божества. На нем такая же ответственность и такой же долг служителя. В «Германских правовых древностях» — еще одном своем основополагающем труде — Якоб Гримм рассматривает форму и значение (бытовое и сакральное) древнегерманских терминов, означающих должника. Встречается там, в частности, готское слово «dulgiskula», в котором Гримм усматривает старославянский корень «долг». Перед началом такого дела, которое по большому счету давно назрело, но откладывалось самой историей на десятки и десятки лет, необходимо, как кажется, проникнуться чувством долга, принять обязанность, обремениться. Есть основания полагать, что с XIX века у нашей культуры действительно накопился долг перед Гриммом.

При этом Якоб Гримм, будучи классиком, патриархом и основоположником вообще всего, каким-то чудом остается автором живым.

С ним спорят, о его сочинениях пишут (много! и не только в Германии), у него постоянно находят что-то новое. На памятники братьям Гримм ушло, наверное, больше бронзы, чем на всю династию Птолемеев, но при этом сам Гримм совершенно не забронзовел. Такого, как по мне, в русскоязычном пространстве не хватает: Гримм у нас до сих пор автор из энциклопедии, которого, как говорится, «больше хвалят, чем читают». Соответственно, задача перевода еще и в том, чтобы вернуть настоящего, полнокровного Гримма в академический (и не только) дискурс, в научный обиход.

— С другой стороны, мифологический бог, как пишет Гримм, «может быть мстителен». Как может книга, допустим, отомстить нерадивому переводчику? Что вообще такое — страшный сон переводчика? Роковая ошибка?

— Язычники и полуязычники (первые христиане-двоеверцы), как показывает Гримм, часто относились к своим богам довольно прагматично, как к функциям: если боги мешали или не выполняли своих обязанностей, то их наказывали: секли, топили, прогоняли… Карл Великий в средневековых поэмах не просит у Бога помощи, а требует ее, угрожая в противном случае вообще изгнать церковь со своих земель. Книгам по большей части тоже приходится знать свое место, но отомстить они могут вполне — перевод, например, легко может рассказать обо всех пробелах в культурно-исторических познаниях переводчика. Но кошмаров, я думаю, у переводчика два: это 1) следующая страница и 2) ошибка автора. Первое — это когда неожиданно натыкаешься в тексте на нечто совершенно непостижимое, на препятствие первого порядка, которое вообще может поставить всю работу под угрозу, сломить поступательное движение нового языка. Второй страшный сон — когда тебе кажется, что автор оступился и нуждается в твоей помощи. В первом случае поверженным оказывается переводчик, а во втором — автор; последняя жертва в любом случае — читатель.

— Ваш перевод Гримма впервые, как написано, сделан без купюр и сокращений. Имеются в виду многочисленные ссылки, которые составляют не менее трети книги, «сотни источников, среди которых много редких и малоизвестных». Скажите, их поиск потребовал каких-то дополнительных изысканий в Германии? Сколько времени вы вообще провели в библиотеках?

— После издания 1878 года в Германии выходило множество сокращенных вариантов «Германской мифологии» — это различные пересказы «для учащейся молодежи», а также упрощенные «народные». Для русского перевода все эти книги-манифесты никак не годились. Наша «Германская мифология» — это отражение самого полного немецкого издания, еще возросшее в размерах за счет перевода цитат и присовокупления дополнительных справочных материалов. Среди этих материалов — и тот самый список литературы. Действительно, Гримм вообще не приводит полных ссылок (так не было принято в его время), а разобраться в его аббревиатурах — это задача, вполне сравнимая с переводом как таковым. Источников в книге что-то около 4 тыс. Среди них есть монастырские глоссы, старинные расчетные книги, охотничьи справочники на ломаном средненижненемецком, шванки и фастнахтшпили чуть ли не в инкунабулах, топографические трактаты XVI века, книги о воспалении сальных желез… Ссылки, напомню, оформлены примерно как «Jun.», «K.», «Mons.», «O. Sal.». В таких условиях не спасает даже лучшая библиотека. Единственный путь найти первоисточник — это сначала собрать все гриммовские ссылки на одну и ту же книгу (эти ссылки могут иметь до 25 разных вариантов оформления!), затем вычленить какие-то ключевые термины, имена, цитаты, по которым уже можно приступать к библиотечным одиссеям. К счастью, крупнейшие европейские библиотеки активно оцифровывают старинные издания, иначе в одной библиотеке, в одном городе или даже в одной стране захватить такой объем литературы было бы невозможно. Разумеется, в «Германской мифологии» есть множество несложных, легко расшифровываемых ссылок, но есть и настоящие загадки. В целом список литературы занял у меня около полугода ежедневных поисков библиотечного толка. И это естественно — Гримм всю жизнь проработал библиотекарем, и своего переводчика он ведет туда же.

— Как у вас вообще возник интерес к немецкой культуре, языку? Можно ли расслышать в современной немецкой речи отзвуки древних верований, привычек?

— Интерес ко всему немецкому связан для меня с именем Рихарда Вагнера.

Он, кстати, в автобиографии подробно описывает свой опыт знакомства с «Германской мифологией». Поначалу Вагнер, надо сказать, жалуется на то, какая это сложная книга, но в итоге, говорит он, внимательного и терпеливого читателя охватывает чувство «вновь обретенного детства». Гримм и Вагнер — вот столпы моего германофильства: через Вагнера узнается Гримм, а через Гримма — Вагнер. Оба они, между прочим, усматривали отголоски древности в том числе и в бытовой речи. Малейшие олицетворения, а также и вошедшие в плоть языка мертвые метафоры, и юридические термины, и названия трав, животных, болезней — во всем этом тлеют искры народной древности. Общеупотребительные слова вроде «Frau» или «Wunsch» способны неожиданно прорываться в туманные глубины истории. Священные понятия прошлого и даже древние названия соседствующих народов обнаруживаются — не догадаться! — в расхожих собачьих кличках. Что может быть, допустим, привычнее названий дней недели? Но вместе с ними из уст в уста передаются и имена древних богов, а где имена — там и сами боги.

Андрей Архангельский