Игорь Гулин о «Медленном возвращении домой» Петера Хандке

В издательстве «Эксмо» вышло новое издание тетралогии Петера Хандке «Медленное возвращение домой» — одного из самых красивых произведений немецкоязычной литературы конца прошлого века

Петер Хандке получил Нобелевскую премию год назад. Нобель часто вызывает моментальное внимание к награжденному автору со стороны российских книгоиздателей, но с Хандке этого почему-то не произошло. Первая с тех пор книга вышла только сейчас — в новой серии «Нобелевские лауреаты». Это переиздание одной из главных его вещей, тетралогии «Медленное возвращение домой» в отредактированном переводе Марины Кореневой (обычно цикл называют по первой повести, но русская версия названа по второй — «Уроки горы Сен-Виктуар»).

Хандке переводили еще в Советском Союзе, но пик интереса к нему в России пришелся на начало 2000-х (совпав с новой волной популярности его друга и соавтора Вима Вендерса). Интерес этот, впрочем, был довольно слабым. Хандке явно не очень попадал в читательский запрос той эпохи. Он был автором слишком трудным (в смысле не сложности идей, но необходимой для его чтения сосредоточенности) и одновременно абсолютно не шокирующим, не предлагающим броской новизны, сильных эффектов.

Кажется, что сейчас русский читатель подготовлен к нему лучше. Прежде всего — благодаря возникшему за последние годы культу В. Г. Зебальда — писателя, сложившегося под очевидным влиянием Хандке. Именно у Хандке периода «Медленного возвращения» Зебальд нашел доведенную им до совершенства форму романа-травелога, мешающего документ и выдумку. Отчасти он научился у него интонации — отстраненной рассудительности, превращающей любую боль в исследование. Однако Зебальд при всем его величии — автор в чем-то более прямолинейный. Его главная нота — тихое отчаяние. Нота Хандке — «разумная радость», состояние, добываемое большим трудом, легко утрачиваемое, подвижное. Задача письма для них обоих — в заботе о мире. Но забота Зебальда — отпевание мира, забота Хандке — попытка спасти его, когда известные средства спасения (религиозные, политические) работают не слишком хорошо.

Четыре повести цикла — четыре эпизода в поиске такой спасительной позиции. Между ними нет прямой связи, но есть общность движения: все они о возвращении домой. Только дом в каждом случае — скорее проблема, чем место; скорее неизвестное, чем известное.

Написанное в 1979 году «Медленное возвращение домой» — история о геологе с говорящей фамилией Зоргер («заботящийся»). В начале повествования он проводит исследования в индейской деревне на Аляске, затем отправляется в университетский городок где-то на западном побережье Америки, затем — летит в Нью-Йорк, чтобы оттуда вернуться в Европу. Пересказ звучит глупо, потому что почти ничего не происходит. В основном Зоргер смотрит.

Он обладает особенным зрением — «чутьем форм земли». Ландшафт для него — не фон жизни и не объект для научной систематизации. Он раскрывается как событие, история: история планеты и интимная история каждого — тайна, даруемая в начале жизни в образах лугов, рек, деталей пейзажа детства. Вместе с тем любое событие, лицо, встреча (с женщиной, соседом, случайным попутчиком) становятся для Зоргера чем-то вроде ландшафта — рождением формы из хаоса. Записывая и зарисовывая эти формы, он обнаруживает мир (в обоих смыслах — покой и пространство) посреди суеты, запущенности и всеобщей виновности. Это не легкий дар. Он требует определенной меры одиночества, заброшенности и внимания. Зоргер раз за разом обретает его и теряет. Когда он летит домой, его история, по идее, лишь начинается.

Хандке собирался продолжить повествование о Зоргере, но не смог (он прямо говорит об этом в «Уроках горы»). Вместо продолжения возникают три повести: «Уроки горы Сен-Виктуар», «Детская история» и «По деревням» (датировки, оставленные в конце текстов, показывают: он пишет их без перерыва с зимы 1980-го по зиму 1981-го). Они развивают не сюжет, но импульс, возникающий в «Возвращении». То, что для геолога Зоргера было чувством земли, организующим невнятицу мира в ландшафт, для писателя Хандке должно стать способом повествования, спасающим события в историю.

К моменту создания тетралогии Хандке был известным литератором, почти знаменитостью, но тут он работает едва ли не как начинающий автор — пробует, движется неуверенно, с разных сторон подбирается к нужному методу. «Уроки горы» — травелог о прогулках по местам с пейзажей Сезанна, «Детская история» — автобиографическая повесть об отношениях с дочерью, «По деревням» — нечто вроде символистской драмы о возвращении блудного сына в рабочую семью. Тексты эти не комментируют и не дополняют друг друга. Каждый из них — не этап в поступательном процессе, а еще одна попытка освящения жизни силой рассказа. То, что попытку эту необходимо повторять, свидетельствует о трудности предприятия — и одновременно о его небезнадежности.

В европейской литературе конца прошлого века позиция Хандке почти уникальна. Ее принципом было постмодернистское недоверие к языку: слово — если не враг, то дурак: оно либо лживо, либо бессильно. Хандке хорошо знает эту скомпрометированность, но считает, что ее можно преодолеть. В его повестях нет наивности, никакой сентиментальности, но есть твердое намерение «не отступаться от красоты». Ставка его прозы — вера в то, что рассказ может не только лукавить и разоблачать чужое лукавство о мире, но прямо касаться реальности: придавать ее неуютному пространству форму дома.

Он никогда не ощущал себя ученым; в лучшем случае (иногда) добросовестным описателем ландшафтов. Будучи таковым, он мог позволить себе впасть в заблуждение, чувствуя всякий раз себя изобретателем ландшафта,— изобретатель же не может быть злым или самозабвенно добрым, он может быть, собственно говоря, только идеальным человеком; при этом он, наверное, думал, что делает добро — не потому, что он дарит что-то другим людям, а потому, что он никому не выдает своей тайны: но его невыдавание не было бездействием, скорее — энергичным действием. Порою он чувствовал себя во время изучения ландшафта исследователем мирной жизни мира.

Петер Хандке «Уроки горы Сен-Виктуар». Эксмо—Inspiria
Перевод: Марина Коренева