Умерла Ирина Антонова

На 99-м году жизни умерла от осложненной коронавирусной инфекции Ирина Александровна Антонова, многолетний директор, а затем президент ГМИИ им. Пушкина, человек, который олицетворял высокую музейную культуру сразу для нескольких поколений советских и постсоветских людей.

В 1980-е еще никаких нынешних «очередей на Серова» и других отечественных мэтров не было, в Третьяковку ходили в основном в порядке штатного приобщения к родной классике. А вот на Волхонке многочасовые очереди регулярно стояли — хоть в снег, хоть в дождь. Стояли на заграничные выставки, казавшиеся по тем временам не просто какой-то там сенсацией, но чудом из тех, что бывают раз в жизни: ты живешь с ощущением, что никогда, никогда не увидишь такого-то старого мастера иначе, чем на в меру плохонькой репродукции в альбоме,— и вдруг его как ни в чем не бывало привозят из Мюнхена, Мадрида, Парижа. Стояли за билетами на «Декабрьские вечера» — но туда было практически не попасть, слишком много было желающих, и сейчас уже даже сложно вообразить, какой это был феноменальный опыт и исключительное по концентрированности переживание: оказаться на концерте в Белом зале, где висит очередная выставка.

Казалось, что так будет всегда — что погода, правители, внешняя политика, общественный строй могут меняться, но в Музей изящных искусств можно будет приходить не только ради слепков, Древнего Египта, Рембрандта, Пуссена, Матисса, Пикассо, но и ради все новых выставочных чудес. Привозили же и сокровища Тутанхамона (1973), и Джоконду (1974). И что всегда будет она — родившаяся при Ленине, поступившая в легендарный ИФЛИ при Сталине, ставшая директором при Хрущеве; то есть только за время своего более чем полувекового директорства повидавшая пятерых генсеков и трех президентов РФ. Не просто лицо музея, каким бывает деятельный руководитель, но его персонификация.

Наверное, уместно вспомнить старое выражение и сказать, что Всевышний (в которого она не верила) разбил форму, в которой она была отлита.

Есть долгожители. Есть искусствоведы, способные изрекать мудрые вещи так, что заслушаешься. Есть дамы с огнем в глазах, неизменно вызывающие уважение. А так, чтобы все вместе? А чтобы с фирменной интонацией ее публичных выступлений, до последних лет сохранившейся,— немного доверительности, немного высокомерия и много вескости? А так, чтобы в придачу еще и управленческая хватка? Нету таких.

А она такой была — особенно в эпоху застойно-перестроечного расцвета ГМИИ. Была жестким советским руководителем, принципиальным, властным, неуживчивым, с четкими и неизменными позициями: решительный отказ обсуждать тему реституции оказавшихся в спецфондах музея трофейных ценностей она повторяла и в девяностые, и в нулевые.

Знала о своей влиятельности и решительно ею пользовалась, когда нужно было говорить хоть с ЦК, хоть с министерством, хоть с администрацией президента.

Но зато умела при случае быть показательно несоветской как мало кто. Эти случаи все с легкостью вспоминают. Выставка Тышлера в 1966-м; извлечение из запасников коллекции Щукина и Морозова в 1974-м (ради того чтобы поместить в основной экспозиции импрессионистов и постимпрессионистов, пришлось уплотнять цветаевские слепки); немецкие экспрессионисты в 1982-м. Наконец, выставка «Москва—Париж», совместный проект с Центром Помпиду, где широкой публике Страны советов впервые показывали опальных Малевича, Кандинского, Филонова — уравновесив их, правда, нужным количеством добротного реализма. В девяностые, конечно, стало легче, но ГМИИ и тут обошел всех, в 1992 году устроив первую отечественную выставку легендарного акциониста Йозефа Бойса.

Все это было как бы от ее имени, и вообще ГМИИ был «ее» музеем, который она оберегала ревниво, даже гиперревниво. Год за годом, десятилетие за десятилетием. Эффектно старилась, иногда разбавляя имидж академической гранд-дамы неожиданными акциями — как в 2007-м, когда на открытии согласованной в верхах выставки американского искусства (бывали же времена) она лихо прокатилась на мотоцикле вместе с Джереми Айронсом.

В больших заграничных музеях директора редко работают больше десяти лет — фитюльки! — и легко перемещаются с одного поста на другой, вчера в Дрездене, завтра в Британском музее. Но зато не возникает проклятого вопроса: «Если не N, то кто?»

Многолетняя персональная власть — даже в прекрасном музейном мире штука обоюдоострая, и в том, что мы не найдем теперь в ГМИИ никого, кто с Ириной Антоновой мог бы сравниться хоть статью и харизматичностью, хоть распорядительностью, есть и ее прямая заслуга. Ей эти сравнимые были не нужны.

В сложной комбинации с ее отставкой и переводом в президенты музея было, как водится, много смутно неприглядного. И все равно казалось, что, как бы она ни относилась к новому курсу ГМИИ, ее присутствие в музее придает его бытованию определенную стабильность: трогать не будут. Теперь же, в страшно тяжелое и тревожное для всех музеев время (мало коронавируса — еще и интриги, дрязги, заказуха анонимных Telegram-каналов), ее уход — потеря, остроту которой, возможно, Музею изящных искусств еще только предстоит оценить.

Сергей Ходнев