Что происходит с охраной памятников в режиме ручного управления

Заметки на полях стенограммы заседания президентского Совета по правам человека.

Константин Михайлов, главный редактор сайта «Хранители наследия»

10 декабря автор этих строк в качестве члена Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека имел возможность короткого очно-заочного диалога с Владимиром Путиным. Короткого — потому что желающих выступить было много, а президентское время дорого. Очного — поскольку это было заседание Совета с участием президента. А заочного — поскольку проходило оно в повсеместном теперь режиме видеоконференции.

Выступление мое, как догадываются читатели этой рубрики, касалось проблем сохранения культурного наследия. Не буду его здесь пересказывать, поскольку стенограмма общедоступна. Пожалуй, я попытаюсь договорить здесь то, для чего не могло хватить времени в ходе заседания.

«Петербургская Троя»: опись имущества

Напомню, одной из тем, к которым я решился привлечь внимание президента, была судьба археологического наследия на Охтинском мысе в Санкт-Петербурге. За судьбой этого небольшого земельного участка все, кому дорого в России историческое наследие, с тревогой следят уже более 10 лет. И нельзя сказать, к сожалению, что тревога ослабевает.

Да-да, это тот самый участок, на котором в конце 2000-х собирались возвести модернистский небоскреб — пресловутую башню «Газпрома». Которая, без сомнения, слишком агрессивно бы вторглась в исторический пейзаж Санкт-Петербурга и поставила бы под угрозу его статус как объекта Всемирного наследия ЮНЕСКО. 10 лет назад потребовались титанические усилия экспертов и общественности, чтобы убедить городские и федеральные власти, что небоскреб можно построить и в другом месте. Так в конечном счете и поступили, небоскреб вырос на Лахте. Но пустырь в устье Охты на месте бывшего здесь заводика остался, и судьба его не решена до сих пор. Здесь по проекту модного японского архитектурного бюро и сегодня планируется выстроить деловой комплекс — не столь, конечно, грандиозный, как отмененный небоскреб, но весьма внушительный.

Впрочем, это еще было бы полбеды. Охтинская угроза 2020 года — не градостроительная, а археологическая. Дело в том, что еще подготовка к строительству башни в конце 2000-х стимулировала большие археологические исследования на будущей стройплощадке. Здесь несколько лет работала археологическая экспедиция Института истории материальной культуры Российской академии наук (ИИМК РАН) под руководством П.Е. Сорокина. В ходе исследований открылось невероятное историческое богатство, о котором, в общем, специалисты подозревали, но не надеялись увидеть при жизни, да еще в такой полноте. Эксперты без всякой иронии называют теперь Охтинский мыс «наша петербургская Троя». Это целый пра-Петербург, здесь открыты археологические слои и Нового времени, и Средневековья, и даже неолита. Ничего подобного нет на всем русском северо-западе, да и, пожалуй, во всей Европейской России.

Об этом богатстве мало кто знает, кроме специалистов и защитников Охтинского мыса от новой застройки. Поэтому позволю себе краткую опись сокровищ «петербургской Трои». Приступим.

Это основанная в XVII веке в устье Охты шведская крепость Ниеншанц, вокруг которой рос городок Ниен со всеми его земляными бастионами, потайными ходами, остатками деревянных жилых домов и ремесленных мастерских XVII столетия. Эта крепость была взята штурмом войсками Петра I, свидетельством чему — найденные осколки русских мортирных бомб той эпохи. Естественно, найдены не только они, но и глиняная посуда, фрагменты одежды и обуви, печные изразцы, курительные трубки, монеты... До раскопок считалось, что крепость была срыта до основания, но теперь она в прямом смысле явилась из-под земли.

Это остатки более раннего, первого Ниеншанца, изображения которого были известны до того только по старинным планам.

Это остатки существовавшего здесь задолго до шведов древнерусского поселения Невское Устье. От него сохранилось кладбище XV–XVII веков, найдено около 50 захоронений. Вероятно, что именно на этом кладбище, большая часть которого пока не исследована, похоронены русские солдаты, погибшие при штурме Ниеншанца в 1703 году.

Это остатки крепости Ландскрона, которую шведы основали здесь в 1300-м, но уже через год она была взята и сожжена новгородцами. Сохранились рвы, валы и даже сруб деревянной башни-донжона высотой в 4 метра. Это неслыханная в наших палестинах редкость и древность, уникальный не только для России, но и для всей Северной Европы памятник средневековой фортификации.

Это остатки (крепостные рвы) укрепленного новгородского поселения XIII века. Оно также пока не исследовано полностью.

И наконец, это крупнейшая на северо-западе России неолитическая стоянка, заселенная людьми более 5 тысяч лет назад. Также с остатками древних сооружений, жилищ, украшений, хозяйственной утвари, оружия и т.п.

Всего этого в совокупности хватило бы на три или пять археологических музеев. Какой потрясающий музей-заповедник можно создать на этом месте, зримо показав глубину истории Санкт-Петербурга! Ничем не уступающий, а то и превосходящий археологические музеи, которые считают необходимым иметь уважающие свою историю города Европы — Барселона, Лондон, Эдинбург (вспоминаю те, что сам видел, желающие могут продолжить список).

Но вместо этого здесь проектируется так называемый Хрустальный корабль — общественно-деловой центр «Газпромнефти». Да, конечно, сохранение памятников археологии заложено в проекте, но… примерно на 15 процентах земельного участка. Петербургское экспертное сообщество уверено: недопустимо жертвовать археологическими ценностями ради строительства офисного комплекса, даже если его называют «зеленым» и совмещенным с ландшафтным парком.

Но нашлись у этого строительства и неожиданные сторонники, которые дописались в петербургской прессе до того, что защитники археологического наследия на Охте непатриотично стремятся сохранить крепости интервентов-завоевателей. Когда я это увидел, то не поверил своим глазам: подобные пассажи встречались мне только в советских газетах конца 1920-х — начала 1930-х, где краеведов и реставраторов обвиняли в том, что они пытаются сохранить от «социалистической реконструкции» церкви, усадьбы и особняки в надежде, что вернутся старые хозяева, помещики и капиталисты и воздадут им сторицей.

Нашлись у этого строительства и еще более неожиданные сторонники — отдельные эксперты и сотрудники госорганов охраны культурного наследия, которые обосновали и утвердили формальные границы археологических памятников на Охте ровно так, чтобы задуманное строительство стало легальным и возможным. Петербургские градозащитники пытались оспорить эти решения в судах разных уровней, но безуспешно.

И вот перед заседанием президентского Совета по правам человека я думал: ну как же так? Вот есть возможность создать в Санкт-Петербурге совершенно уникальный археологический музей-заповедник мирового класса, который будет притягивать огромное количество российских и иностранных туристов, станет одной из главных достопримечательностей города и страны. А есть возможность построить на его месте очередной, 126-й или 549-й, офисный комплекс. Так почему, почему мы выбираем второе, обыденное — вместо уникального?

Об этом, собственно, я и говорил президенту на заседании Совета.

Как спасать спасителей Отечества?

Должен отметить, исходя из небольшого, но все же 8-летнего личного опыта участия в подобных мероприятиях, что президент России В.В. Путин, вне всякого сомнения, обладает способностью — даже вот так, «со слуха» — мгновенно вычленить суть, возможно, и не знакомого ему в деталях вопроса и увидеть пути его решения еще до окончания речи докладчика. А в данном случае вопрос оказался президенту знаком.

Вот что он мне ответил: «…Обсудим и с петербургскими руководителями, и с собственниками земельного участка, о котором вы упомянули, я его хорошо знаю. Надо проработать просто, мне сейчас трудно вот так сразу сказать, на что мы выйдем, но идея, на мой взгляд, очень хорошая. Одним зданием административным больше, одним меньше, а археологический заповедник — это интересная идея. Я просто не готов сказать, достаточно ли там артефактов. Но в целом идея очень хорошая, потому что это уникальное место, эта стрелка. Это действительно. И она подтверждает, что очень важно для меня как для главы Российского государства, исторические связи всей этой территории с Россией, с русским народом. И это очень интересно. Ну и, кстати говоря, показывает, что в этих местах мирно сосуществовали самые разные этносы на протяжении длительного периода времени истории человечества. Это интересная идея. Не знаю, насколько это реализуемо, не хочу ангажироваться никак, но идея мне очень нравится».

Конечно, и я не знаю, чем теперь закончится эта история, но смею, во всяком случае, надеяться, что археология на Охте будет сохранена и музеефицирована в гораздо большем объеме, нежели предполагалось до сих пор. Потому что президентская прямая речь не может не иметь прямого действия.

Но после заседания Совета не могу отогнать неотступную мысль: неужели для того, чтобы благое дело стало реальностью, в России 2020 года необходимо личное вмешательство президента?

Неужели никто, кроме него, не чувствует разницы между уникальным и обычным, не понимает ценности этого места, не видит для него лучшей судьбы, нежели стать стройплощадкой? Ни в Минкультуры, ни в петербургской мэрии, ни в археологических инстанциях? Не может такого быть!

Или может? Вот эпизод декабря 2015 года. На другом президентском Совете, по культуре и искусству, ваш покорный слуга поднимает вопрос о судьбе разрушающегося дома князя Пожарского в Москве на Большой Лубянке. Он несколько лет стоит заброшенным, сквозь дырявые кровли льется вода, в парадных залах потолки рушатся вместе с лепниной, с фасада падают резные детали, над входом вывеска «Опасная зона».

При этом есть судебное решение о возвращении дома в собственность государства, но оно не исполняется годами, потому что чиновники нескольких финансовых и имущественных ведомств не могут договориться и определить — кто, как, когда и что должен предпринять. Письма и обращения общественности не помогают, дом спасителя Отечества разваливается.

Президент России слушает этот мой плач Ярославны и тут же дает министру культуры четкое указание — кто и что должен сделать. Вопросы, которые не решались 6 лет, решаются в три дня. Приватизированный непонятным образом в 1990-е дом возвращается в госсобственность, после чего становятся возможны противоаварийные меры, а затем и полноценная реставрация. Пару месяцев назад она завершилась, все, что можно было спасти, спасено, на дом приятно посмотреть.

И я опять спрашиваю себя: в России 2015 года никто, кроме президента, не понимал, что дом национального героя в центре столицы не может разваливаться по определению, а судебное решение не может не исполняться 6 лет? Не может такого быть, спроси любого, чтит ли он князя Пожарского, не говоря уж о прекрасной архитектуре XVII столетия? Да любой ответит: чту, люблю, историческая память — наш священный долг. Но палаты Пожарского разваливались, пока президент не произнес вслух всего несколько слов.

Продолжаю. Октябрь 2018 года, Ханты-Мансийск, заседание Совета при президенте России по межнациональным отношениям. Валерий Тишков, научный руководитель Института этнологии и антропологии РАН, обращается к президенту РФ: «Нужны законы и более жесткая регламентация для корпораций, местных властей и граждан, которые охраняли бы не только экологию, но и историко-культурный ландшафт, даже право на пейзаж, если так можно сказать, чтобы россияне могли получать удовлетворение от того, какая красивая страна Россия, а не перемещаться по межзаборным тоннелям. Нужны государственно-правовое регулирование и массовое воспитание вкуса к природной красоте: так, чтобы владелец земельного участка рядом с уникальной шатровой церковью XVIII века в селе Уборы не смел сооружать личный псевдозамок, испортив уникальный вид, который радовал россиян несколько столетий».

Владимир Путин отвечает, что по поводу псевдозамка рядом с церковью «нужно не только спросить, как он посмел, нужно спросить, как посмели дать разрешение? Ведь кто-то разрешил, правда?»

И я опять спрашиваю себя: а что, подмосковные власти не понимают, что вокруг уникального памятника русской архитектуры — Спасской церкви в Уборах — должна существовать охранная зона, гарантирующая от «псевдозамков»?

Если вспомнить другие подобные скандальные случаи, хотя бы только за 2010-е, то выяснится: только в результате личного вмешательства главы государства, который давал именные поручения по итогам заседаний различных советов, форумов Общероссийского народного фронта и встреч с общественностью, удалось предотвратить или нейтрализовать массу разнообразных покушений на охраняемые формально законом памятники и ландшафты, к которым застройщики и вандалы, казалось бы, и близко не должны подходить.

Это прекращение или хотя бы обуздание застройки частными коттеджами Бородинского поля (!). Это прекращение беспорядочной застройки дачными кооперативами подмосковных земель заповедного Радонежья, связанных с именем Сергея Радонежского. Это остановка коммерческой коттеджной застройки, в том числе региональными чиновниками, заповедных земель «Есенинской Руси» в окрестностях села Константиново Рязанской области. Это поручения (в ответ на выступление председателя Центрального совета Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры Артема Демидова на президентском Совете по культуре и искусству 2018 года) о сохранении исторических центров городов Королева и Боровска, о сохранении Томска как исторического поселения. И опять я о своем: ведь подобные обращения к президенту (и его поручения) рождаются потому, что в нем видят последнюю надежду. Потому что власти этих и десятков других городов либо не обеспечивают их сохранение, либо сами участвуют в их разрушении.

Попутно президент РФ регулярно дает и общие поручения по реформе системы охраны национального наследия — о проверке эффективности тех или иных ее узлов и механизмов, о подготовке изменений в законодательство. На одном из общественных форумов, где обсуждались эти вопросы, президент заодно поставил системе диагноз: все, что сформулировано до сих пор, не работает.

Собственно, эта констатация отвечает на все острые вопросы. Иначе не объяснить, как, например, в охранной зоне Московского Кремля, объекта Всемирного наследия ЮНЕСКО, в двух шагах от старинных памятников, вырастают 5–6-этажные элитные жилые и гостиничные комплексы; почему практически не работают статьи УК, карающие за уничтожение и повреждение объектов культурного наследия; каким образом российские суды ухитряются прекращать дела о повреждении памятников по примирению вандалов с частными собственниками или объявлять фактический снос памятника архитектуры «малозначительным правонарушением» и прекращать дело?

Когда ключевые проблемы системы или проблемы охраны ключевых для государства памятников национального наследия решаются только в режиме ручного управления, с помощью точечных указаний руководителя страны, это может означать только две вещи: либо вся эта система в целом недееспособна и работает, не заботясь о результатах; либо эта система просто не имеет ресурсов и инструментов, чтобы отстаивать подопечные памятники и ландшафты в противоборстве с другими системами (строительные и имущественные ведомства, влиятельные застройщики и девелоперы). И потому обречена то и дело прибегать к помощи главного начальника.

Либо и то и другое, а первое вытекает из второго. Но тогда и большая часть нашего наследия обречена, потому что президент России не может в ручном режиме заниматься охраной памятников истории и культуры. У него и без этого работы хватает.

Конечно, мне могут возразить: для России это все обычное дело, не нужно драматизировать, системы идеально работают только в идеальных государствах, а мы ходим по грешной земле. Это-то я, конечно, помню. Но есть такой евангельский текст: «Не имамы бо зде пребывающего града, но грядущего взыскуем».

В том смысле, что если не стремиться к идеалу, то рискуешь никогда не выбраться из беспросветности, из трясины, из колеи.