Григорий Ревзин

Еще в начале первой волны карантина мы завели себе за правило встречаться как бы урбанистическим клубом в Zoom’е по средам, развлекая друг друга историями на манер «Декамерона» Боккаччо. В этой связи я хотел бы высказать претензии Эрику Юаню, создателю программы Zoom, уделившему прискорбно малое внимание возможности общаться в сети поверхностно, не светски. Жизнь в сети, друзья мои, привела к вовлечению в социальную коммуникацию, превышающему рекомендованные социопатам стандарты. О чем я и хочу вам поведать.

Так вот, у Боккаччо, как вы помните, дело происходит, «когда славную Флоренцию, прекраснейший изо всех итальянских городов, постигла смертоносная чума, которая, под влиянием ли небесных светил, или по нашим грехам посланная праведным гневом Божиим на смертных, за несколько лет перед тем открылась в областях востока и, лишив их бесчисленного количества жителей, безостановочно подвигаясь с места на место, дошла, разрастаясь плачевно, и до запада». И у нас то же самое. Герои Боккаччо, запершись в изоляции, начали рассказывать друг другу истории, посвященные разным аспектам любви. Мы говорили о, с нашей точки зрения, сладчайшей любви, а именно о любви к городу, что объясняется нашей профессиональной специализацией.

Восхитившись тем, сколь славен наш союз, мы даже решили составить меморандум, назвав его на старинный манер «Хартией российских урбанистов». «Хартия! Хартия!» — раздавалось в нашем доме из компьютера во время наших урбанистических бесед, так что супруга моя, дама благородная и на язык острая, даже сказала, что я участвую в виртуальном слете ворон. Так или иначе глухое карканье «хартия! хартия!» соответствовало атмосфере эпидемии. Я даже завел манеру вести эти беседы в полумраке, и для саспенса, и чтоб уж заодно скрывать неприбранность моего дивана — юдоль карантинного уединения, так сказать,— в тревожной тьме.

И быстро зародилось в зумном клубе желание обратить наши знания и опыт в любви к городу на пользу людям. Честно сказать, я уж как-то наобращался, но младые урбанисты, люди с горячими сердцами, еще не утратили иллюзий. Ибо, как замечает Боккаччо, «соболезновать удрученным — человеческое свойство, и, хотя оно пристало всякому, мы особенно ожидаем его от тех, которые сами нуждались в утешении и находили его в других». Дорогой такого использования прекрасных стремлений наших душ большинству показалось обращение к президенту. Не в том, разумеется, смысле, что он более других нуждался в утешении, а, наоборот, в том, что в нем его легче найти. Чтобы государь узнал, что есть такой Бобчинский. Ну, то есть, что есть люди, испытывающие любовь к городу как явлению, называются они урбанистами, а иные — градостроителями, и у них есть хартия, и вот она.

Тем временем президенту пришло на ум поменять своего уполномоченного по правам человека, господина Михаила Федотова (человека во всех отношениях безупречного, но старомодного) на господина Валерия Фадеева, человека со столь страстной привязанностью к президенту, что она с лихвой восполняла упреки, которые ему в богатой событиями жизни высказывали разные люди. И вот, поди ж ты, совпало! Валерий Фадеев вместо старомодной защиты гражданских свобод, которыми немного, не будем скрывать, допекал президента благородный старик Михаил Федотов, решил защищать какие-нибудь другие права. Кстати, в Советском Союзе все тоже так делали и, когда буржуазная пропаганда указывала на недостатки в плане свободы слова, собраний, избирать и быть избранным, гордо били ее правом на защиту от безработицы, бесплатное образование и медицинскую помощь. Ну, по нынешним временам, чтобы Совет по правам человека защищал право на труд или на медицинскую помощь — это как-то вряд ли, можно и нарваться. А вот право на комфортную городскую среду, а? Чем плохо?

Жизнь моя так сложилась, что лично мне новый уполномоченный по правам человека не делал зла. Но многие мои друзья, люди достойные и уважаемые, отзываются о нем как человеке опасном, коварном, неверном слову, склонном к интригам и неаккуратном в денежных вопросах. Я пытаюсь пересказать то, что они про него говорили, не в использованных ими выражениях, а как если бы его описывал, скажем, Боккаччо, хотя, если бы оказались верны упомянутые отзывы, скорее он бы попал в первую часть поэмы Данте. Так вот, я, не отрицая за ним известной незаурядности натуры и не вполне веря наговорам, столь зыбким в наше время расцвета социальных сетей, вместе с тем всегда предпочитаю следить за его полетом издалека, даже чем дальше, тем лучше. Предупредив своих благородных собеседников, что, судя по репутации, он неминуемо их кинет (ах, как я ошибался!), я даже на время покинул благородное собрание, размышляя над карантинной судьбой, которая привела урбанистов под своды таких богаделен.

Друзья мои меж тем не дремали. Они выдвинули лучшего из нас, самого заслуженного и одаренного, академика Андрея Владимировича Бокова, таланта, оратора, эрудита, мудреца, в президентский Совет по правам человека. Ну, просто как если бы меня, вот какой я есть, выдвинули в президиум всероссийского съезда врачей «ухо-горло-нос». А господин Фадеев тем временем чего-то наактивничал, состав совета обновился, и кандидатура прошла!

Нет, подумай в уединении карантина, о читатель, сколь своевольно колесо Фортуны. Былой градостроитель стоял одесную государя и провидел гордые площади, проспекты и величественные здания. Настолько увлеченно, что это его провидение, отчасти вылезая за границы черепа, залезало в череп государя, вице-премьеров по строительству и по экономике и становилось общегосударственным. И даже сам Андрей Боков, бывало, так стаивал. Да и я однажды пил чай с градоначальником. Градостроитель — это же был государственный человек, орел! И вот стал решкой. Опустился до статуса правозащитника. Это что же нас теперь будет мутузить ОМОН? Как бузотеров за право избирать и быть избранным? Причем их ведь давно сажают, они и репутацию заслужили, а мы только начинаем, на птичьих правах, с транспарантом «Права человека — это не то, что вы думали!». А величие замысла? Проект расселения населения России по территории Российской Федерации? Это что же одиночными пикетами теперь утверждать? А гонорары? Правозащита-то, поди, и не по тем тарифам оплачивается, как градостроительная деятельность? Да не запретят ли нам вообще собираться благородными проектными группами? Для того ли мы сочиняли хартию? Накаркали!

Это с профессиональных позиций. Но можно подумать и, так сказать, с правозащитных, тем более если придется теперь там обживаться. Я подумал и ужаснулся. Страшный стыд поднял меня с дивана и заставил бегать вокруг него, бессмысленно звоня и сетуя. Господи, какой чудовищный позор! Из Совета по правам человека ушла Тамара Морщакова, великий юрист, ушла, протестуя против того, что совет лишается своего предназначения. Из него изгнали Павла Чикова, Екатерину Шульман! И туда вошел Андрей Боков. Андрей Боков, лучший из нас! Защищать права граждан на городской комфорт. И до того люди неравнодушные обвиняли урбанистов, что они отвлекают людей от главного, но то были цветочки, потому что все же, где комфорт пешехода, а где новая Конституция. Но тут-то прямая подмена прав человека борьбой за укладку плитки. Да нас же люди по морде бить начнут, и будут правы! Господи, что они наделали! Как можно было довериться коварному Фадееву!

Особенность панических реакций, как учат психологи, заключается в том, что они захватывают разные, не имеющие отношения к делу нейроны головного мозга. Удивительно все же тихо прошло самосожжение Ирины Славиной. Народ будто и не заметил. Может, кстати, и нас бить не начнут. Вообще, что этих людей может возмутить? Самосожжением не проймешь, а тут подумаешь, эка невидаль, городской комфорт. Однако вот храм в Екатеринбурге строить не дали. Или если дом сносят, даже типовую пятиэтажку, так все время возникают... Да что дом, они же за каждый бордюр… Ой!

Все же протесты, какие заметны,— все городские. Граждане постоянно требуют чего-то не делать. В самых отчаянных формах, и правоохранительные органы их тоже в самых отчаянных формах... Несогласные с архитектурно-градостроительной деятельностью плодятся как грибы. И теперь, значит, они получают своего представителя в Совете по правам человека. Который должен отстаивать их права, иначе какого черта он там сидит. В постоянном режиме. Да это же получается? Был тихий СПЧ, боролся за права известных и неизвестных страдальцев за непонятное, а теперь общенациональное движение горожан за право на город. Урбанистический оранжизм, прости господи.

Но Валерий Фадеев — как борец с губернаторами, со стройкомплексом, с девелоперами, с ворами — за права простых граждан? Анекдот какой-то. А ведь придется. Возможно, он даже пострадает. А что, дело такое, запросто может пострадать. Вон Михаил Мень, бывший глава Минстроя, тоже в некотором смысле был про городское развитие, никак не собирался, а едва не сел. Подумаешь, уполномоченный по правам человека, да его запросто съедят, если что. А будет что, если по всей стране... Как Фургал, не ждал, а стал… Бедный Боков! Конечно, академик, но не Сахаров же! И не готовился никогда! Какое гнусное коварство!

Не волнуйся вслед за мной, дорогой читатель, логика жизни победила абсурд мечтаний. Романтические души склонны винить государство в косности. Да что говорить, иногда оно действительно производит впечатление механизма туповатого. Но сколько в этой тупости потаенной, так сказать, мудрости бытия!

Перед заседанием Совета по правам человека первый заместитель руководителя администрации президента Российской Федерации Сергей Кириенко рассмотрел повестку заседания, все утвердил, а право на комфортный город не утвердил. Как тему, не имеющую отношения к правам человека. Этим занимается Минстрой, «Дом.РФ», ВЭБ, губернаторы, мэры, а при чем тут СПЧ? Это не ваша тема. Иван Сафронов — пожалуйста, иностранные агенты — конечно, а при чем тут реновация и плитка? Что за непорядок?

То есть Фадеев дьявольски тонко и ловко задумал сместить фокус прав человека на неожиданный предмет, мастерски оставил в дураках всех наследников «Хроники текущих событий», вдохновенно собрался, не побоюсь этого эпитета, по-пушкински провозгласить: «иные, лучшие, мне дороги права; иная, лучшая потребна мне свобода», но полет его своеобразной мысли оказался прерван бюрократическим путем. Не он кинул урбанистов, как я предсказывал, а его кинули. Лишив свободы в области защиты свободы. Вам чем сказали заниматься? Правами человека? Вот и занимайтесь. Не надо самодеятельности.

Я при всех своих переживаниях очень сочувствую своим коллегам, потерявшим канал связи с президентом (или тут правильнее сказать — подкоп?), который они почти прорыли с неожиданной стороны. Это прекрасные специалисты, начавшие рыть от невостребованности. И можно сказать, все закончилось ко всеобщему беспросветному удовлетворению. «Есть, есть в вас, товарищи, эдакий нездоровый, значить, скептицизьм,— говорит у братьев Стругацких профессор Выбегалло.— Я бы сказал, эдакое недоверие к силам природы, к человеческим возможностям. И где же оно теперь, ваше недоверие? Лопнуло! Лопнуло, товарищи, на глазах широкой общественности и забрызгало меня и вот товарищей из прессы...»

В доковидные времена, бывало, в урбанистическом собрании берешь бокал и прохаживаешься. Сталкиваясь с кем-нибудь, говоришь: «Ах, здравствуйте, как удачно, что и вы тут прохаживаетесь! Мы ведь могли, страшно подумать, и не встретиться. Чудесный вечер, чудесный! Ну, давайте за урбанистическое, так сказать, развитие!» И, демонстрируя приязнь лицом, начинаешь изящное ускользающее движение дальше, ведь урбанистика — область конфликтная. Важно нигде не зависать, чтобы не вляпаться.

Сам я плохо владею приемами изящного ускользания и, хотя мысленно ускользаю виртуозно, в реальности более или менее постоянно вляпываюсь.

Супруга моя, как я уже говорил, дама, острая на язык, отличается увлеченностью светскими событиями, свойственной благородным дамам. Так вот, мое ворчание, что нечего ходить куда ни попадя, что зачем этот театр, к чему вернисаж (раздающееся у нас в доме, должен признать, и в мирное время), в начале эпидемии она охарактеризовала так: «Вам, евреям, только дай что-нибудь соблюсти!» А я хочу сказать, что, да, вот именно дай. И в особенности дай мне, Господи, самоизолироваться.

Жизнь сейчас такова, что движение к разумному, доброму и вечному отчего-то приобретает гибридный характер, скрещиваясь с опасным, сомнительным и позорным. Я хочу закончить, как это сделано и в «Декамероне» (да и сейчас так многие делают), благочестивым рассуждением о том, что Чуму нам послал Бог. Но переиначить Боккаччо в том смысле, что не за грехи, а во благо. Дистанция, дистанция и еще раз дистанция! Бойтесь социальных контактов! Строжайший карантин, спасительная самоизоляция, маски и перчатки — лишь они дают надежду. Если не на спасение, то на то, чтобы в одиночестве ощущать себя человеком порядочным и безмятежным.