Как граждане России задумали побег из цифрового концлагеря

COVID-19 внес болезненные коррективы в жизнь российского общества. Дмитрий Ждакаев не удивлен, что технофобия и тревожность обеспечили успех гражданскому протесту против дистанционного образования, а борьба за восстановление гражданских свобод не принесла результата.

Во всем, что касается коронавируса, я оптимист. Я убежденный сторонник эволюционной теории развития общества. А войны и эпидемии — непременные составляющие общественного прогресса. Любой историк скажет, что масштабные бедствия, в результате которых погибало полстраны, давали оставшимся в живых отличные шансы перейти на новую, более продвинутую ступень развития.

Так, в Лондоне XVII века, после опустошительной эпидемии чумы, горожане принялись возводить каменные дома. Предприимчивые каменщики выдвинули версию, что дома из кирпича лучше деревянных сохраняют здоровье: в них меньше распространителей болезней — насекомых и грызунов. В Москве в конце XVIII века от чумы погибло до 100 тыс. человек. После этого все кладбища были вынесены за черту города, в центре активизировалась каменная застройка, а Екатерина II велела проложить водопровод для обеспечения москвичей качественной питьевой водой.

О каком новом этапе развития идет речь? Ряд западных ученых, например, считают, что COVID-19 критически усилил копившиеся десятилетиями проблемы неравенства.

У богатых, приводят аргументы сторонники этой теории, больше возможностей изолироваться от окружающего мира, шире доступ к качественной медицине — таким образом, больше шансов выжить. При этом COVID-19, напоминают ученые, свел к минимуму все формы гражданского неповиновения: и демократические, и авторитарные правительства отправили население на карантин, не позволяя собираться на улицах или в группы. В конце концов, прогнозируют они, все это вызовет социальные потрясения, которые перерастут в беспорядки и революции.

Сценарий, между прочим, не новый. В 1830 году холера пришла в Петербург. Николай I изолировался в Петергофе, состоятельные люди укрылись в загородных резиденциях. Петербург окружили кордоны военных: из города никого не выпускали, опасаясь дальнейшего распространения инфекции. Это и был один из первых отечественных локдаунов. Городские улицы патрулировали конные полицейские, которые выявляли больных и препровождали в лечебницы. На массовые выступления рядовых петербуржцев спровоцировал слух, что инфекцию завезли иностранные врачи, чтобы «извести русский народ». Двести лет назад властям еще не приходилось в кризисных ситуациях заниматься поисками внешнего врага, граждане дисциплинированно делали это сами. В городе начались массовые волнения: толпы останавливали и ломали кареты, перевозившие больных, громили больницы, освобождая пациентов, искали врачей-отравителей и устраивали самосуд. Конец этому положила военная зачистка, хотя, по официальной версии, Николай I вернулся в Петербург и пламенной речью смог убедить смутьянов прекратить безобразия.

В условиях пандемии-2020 такие волнения в России не прогнозируются. Власть заблаговременно позаботилась о сворачивании любой гражданской активности, приняв ряд ограничительных мер. Это парализовало уличный протест, заставив его участников искать новые форматы выступлений.

Коронавирус внес изменения и в привычную протестную повестку.

Взять противостояние масочников и антимасочников. Этот водораздел поделил на две неравные части практически все общество. Непубличные, но массовые столкновения между апологетами происходили в транспорте, магазинах и других общественных местах. Ковид-диссиденты выступили с петицией к президенту РФ и правительству, потребовав отменить обязательное ношение масок. Маски к этому времени во всем мире уже стали символом борьбы с ограничениями, введенными властями. Масштабные митинги прошли в Брюсселе, Париже, Лондоне, Мадриде и Берлине, других городах. В России, однако, обошлось без эксцессов.

Другим масштабным общественным катаклизмом стало противостояние части российских родителей дистанционному обучению школьников. В действиях властей они увидели реальную угрозу перехода к обязательному онлайн-обучению даже после пандемии. Рассерженные родители показали себя реальной силой. Под их натиском Госдума отложила рассмотрение законопроекта, регламентирующего дистанционное обучение в стране. Между тем этот протест — борьба с мнимой угрозой. Панику в родительских чатах можно объяснить так называемым эмоциональным заражением. «Родители школьников — это наиболее уязвимая группа с очень широкой зоной ответственности: за себя, за своих детей и за своих родителей,— объясняет ректор Московского института психоанализа Лев Сурат.— Сегодняшняя ситуация неопределенности утраивает эту нагрузку». Эксперт указывает и на другую причину повышенной родительской тревожности — технофобию: многие, по его словам, не понимают, как сделать цифровой переход, и боятся его.

Когда запал антимасочников стал угасать, а негодование родителей еще не созрело, было ощущение, что уставшие от изоляции, цифровых пропусков и прогулок домами люди уже готовы к открытому конфликту. В соцсетях протест граждан, комментирующих карантинные правила и штрафы за их нарушение, приобрел революционный размах. Откровенное раздражение вызывало любое ограничения свободы: от необходимости с опаской выносить мусор до получения цифровых пропусков на выезд из города. «Я немало читал фантастики и про эскулапократию (этот термин в 1963 году использовал итальянский писатель Лино Альдани в рассказе "Тридцать семь градусов по Цельсию" о диктатуре госкорпорации-монополии "Всеобщее медицинское объединение".— Д. Ж.), но даже фантасты про штрафы за несделанное в четыре утра селфи выдумать не исхитрились», — описал мой товарищ сюрреалистическое состояние, в котором оказались россияне.

Пожалуй, подавляющее большинство сограждан не увлекаются фантастической литературой так, как мой товарищ, но выражение из далекого будущего (как казалось в недавнем прошлом) «цифровой террор» все они начали запросто использовать даже для описания своих бытовых трудностей. Вскоре, правда, стало ясно, что и протест против современной эскулапократии так и остался научной фантастикой. Просто еще один пример того, как социальное возмущение в России никак не может обрести политический контекст. При росте угрозы развития катастрофического сценария обществу проще, кто бы сомневался, смириться с отказом от свобод в пользу безопасности, гарантируемой государством.

Словом, болезнь — это не то, что объединяет общество. Объединяет радость или ненависть. Болезнь разобщает людей, делает их слабее. А в остальном, что касается коронавируса, я оптимист.