Рената Литвинова о своем «Северном ветре» и полном матриархате

В прокат выходит долгожданный фильм Ренаты Литвиновой «Северный ветер», поставленный ею по собственной одноименной пьесе, которая при полных аншлагах идет в МХТ. Действие происходит на территории Северных полей, которыми правят женщины могущественного Северного клана,— проносятся десятилетия, военные волнения, кто-то умирает, кто-то рождается — а матриархат вечен. Богатства клана зарыты в сундуках на заснеженных полях, события сконцентрированы исключительно в празднованиях Новых годов — через год, через два, через десять лет... А еще у женщин Северного клана есть лишний 13-й час на часах — час, в который можно обмануть смерть. В роли Маргариты, хозяйки дома, которая всю жизнь ждет телефонного звонка от любимого,— Рената Литвинова. О поездах и самолетах, снежном детстве, ретрофутуризме, лесах вокруг Кремля и секторе 13-го часа Рената Литвинова рассказала Константину Шавловскому

Мне кажется, у вашего фильма один главный недостаток — он слишком быстро заканчивается.

Вы понимаете, что ведь лучше недодать, чем передозировать. У меня был сначала метраж 2.45. Но я его срезала-срезала... и так дошла до двух часов. Это идеальная длина фильма, как у всех любимых моих картин. Вообще у меня сегодня — да и последнее время — нервный день, сейчас у меня идут репетиции моего большого спектакля «Звезда вашего периода». Самонадеянное название, конечно... но он про несгибаемую кинозвезду — в высшем смысле про служителя своей Музе — Кинематографу.

Прекрасное название! Вы срезали фильм до двух часов…

Я поставила себе такую задачу, чтобы не было энергетических провалов. Но я думаю, вдруг мы еще выпустим сериал?

У вас осталось столько материала?

У нас материала невероятного серий на пять-шесть. Вырезаны целые роли, которые не вошли в окончательный монтаж. Линия второй роли Светы Ходченковой, линия Максима Суханова. Есть роль Графа Романа, пожалуй, последняя роль перед судом, сыгранная Мишей Ефремовым, гонимого всеми ветрами. Также фильм отторгнул роль Почтальона в исполнении любимого артиста Виктора Вержбицкого — от него не осталось ни кадра! Странным образом были вырезаны такие грандиозные артисты!

Когда вы писали пьесу, то сразу знали, что будете ее ставить в театре и в кино?

Я вообще написала ее в стол. Собственно, как я всегда и делаю. Вот сейчас, правда, я ставлю «Звезду вашего периода» уже с замыслом, что сниму потом фильм. И опять он, кстати, будет не похож на спектакль, как наш «Северный ветер». А тогда, три года назад, я писала совершенно безнадежно, как настоящий литератор, страдая над бумагами, покинув Москву — в стол. Не надеясь ни на какую взаимность, тем более театральную, абсолютно.

Сильно пришлось переделывать «Северный ветер» для кино?

Я написала пьесу за месяц, но потом у нас были мучительные репетиции, мы шесть месяцев ее разрабатывали, разминали. Там столько всего ушло! Мне даже жалко иногда. Я же тексты свои никогда не берегу, они утрачиваются, расхристываются — эти листочки. А кино еще больше улетело от этих моих далеких текстов!

В театре у вас художником по костюмам был Гоша Рубчинский. Что изменилось в «Северном ветре» с приходом Демны Гвасалии?

Вообще все. Кардинально. В театре у нас не было практически декораций, не было бюджета и на костюмы также. Меня запустили, мне кажется, для эксперимента — Олег Табаков тогда стоял во главе театра, а Ольга Хенкина подала такую идею и в каком-то смысле открыла во мне «театральную жилу». Из-за ограничений малобюджетного эксперимента, которые очень часто будят, как известно, творческое воображение, у Гоши получился такой русский конструктивизм. А в случае с Демной — там была игра с цветом, с тканями и формами. Плюс у меня с ним такое странное, удивительное совпадение: что бы он ни сочинил, какое бы платье ни выпустил, это все просто безупречно идет мне. Мне кажется, что я теперь на всю жизнь приговорена носить только платья Демны, настолько он мне идет! В «Северном ветре» у нас есть 13-й лишний час, или 25-й, на который ты сильнее смерти,— и он придумал мне 13-метровый шлейф на красном платье. Я вот так вот сидела на каких-то примерках, и он говорит: «У тебя там 13-й час? Тогда у тебя будет шлейф 13 метров».

Мне кажется, что Рубчинский очень много работает с постсоветским контекстом, как и вы в своем кино, где метафизический сквозняк продувает такие узнаваемые интерьеры советских учреждений, коридоров и рюмочных. А в вашем новом фильме как будто бы произошел отрыв, там уже почти нет узнаваемой социальной реальности, и костюмами это подчеркивается.

Да, в «Северном ветре» мы использовали очень много кутюра, который не мог быть связан ни с какими социальными проблемами. Он связан исключительно с красотой.

И непонятно даже, где происходит действие.

Не скажите. Все равно — в нашей стране. Но я, как человек из СССР, мыслю прошлым имперским охватом: все наши советские республики — это все равно в моем воображении — наши Северные поля, на которых разворачивается сюжет моего фильма. На самом деле ведь матриархат существует, вот в Эстонии он уже политический: президент и второй человек в стране — молодые женщины. И эра правящих женщин будет еще долго-долго длиться.

Раз уж мы про время заговорили: когда происходит действие «Северного ветра»?

Мне кажется, что в нашей стране время вообще не принципиально, потому что у нас все равно ничего не меняется по житию народному — стрелки словно застыли или несутся в обратную сторону, только мы не молодеем почему-то. Я все пытаюсь найти смысл: почему так? В моей версии — у нас сохранен такой баланс добра и зла, чтобы люди что-то чувствовали, а потом сочиняли гениальные тексты и гениальные фильмы — а для этого, согласитесь, нужна своя «аура». И по сути — там, наверху,— очень важно дождаться от нас новых книг и фильмов — там, наверху, очень любят читать...

А почему — север, зима? «Последняя сказка Риты» тоже ведь начинается с зимнего пейзажа.

Я вспоминаю свое детство: у нас всегда была зима. И то, что у нас сейчас какие-то такие вялые зимы, непонятные, ни шаткие, ни валкие — это скорее нонсенс. Я, как олдскульный человек, помню, что Москва — вся в скрипучем снегу, в мерцающих сугробах.

Новый год — какой-то лично для вас особенный праздник?

В Новый год мы же все хотим быть получше, покрасивее, одеты в самое лучшее, хотим быть самыми добрыми и собраться с самыми любимыми — разве не так?

Есть же совершенно равнодушные к этому празднику люди.

Ну, наверное, они не одержимы этой идеей семьи, идеей клана. А во мне что-то такое бродит — не знаю почему. Наверное, это из-за моих татарских корней. Мне нравятся все эти клановые истории. Моя бабушка, которая всегда любила собраться. У нас были ритуалы, завтрак-обед-ужин — и, конечно, праздники. Я с бабушкой даже ходила на демонстрации и субботники. И мы всегда праздновали Новый год. С мандаринами и елкой. А потом я обязательно болела ангиной. Это тоже был ритуал.

Какой у вас самый запомнившийся Новый год?

Я сто раз рассказывала — в метро. Я устремлялась к одному кавалеру, в шубке и на каблуках. Короче говоря, запрыгнула я в метро, поздравив бабушку и маму, и поезд стал тормозить, теряя пассажиров, и осталась я одна в составе — они тогда были с прозрачными дверями. Ровно в 12 часов поезд вдруг остановился в тоннеле и стал страшно гудеть — так он зверски гудел минуты три, может быть. Сначала у меня было какое-то состояние отчаяния, что я в свои 19 лет справляю Новый год в метро, в черном гудящем тоннеле, в подземелье, совершенно одна. Он гудел минуту, две, три — наверное, там машинист, праздновал! А потом меня на третьей минуте охватило состояние эйфории, катарсис — и слезы, и счастье. Я подумала: такое никогда не повторится! Это было как лечение от грусти. Короче говоря, это был один из самых ярких моих Новых годов.

Получается, финал «Северного ветра» в метро — почти документальный?

Вот, между прочим, да. Смотрите, моя героиня — Маргарита — из всего клана, который обладает чудом 13-го часа, единственная смогла воспользоваться им! И убежать на сектор 13-го часа, и скрыться от смерти. Маргарита взяла и перепрыгнула — в другую жизнь. Но на самом деле времени нет. Мы же все живем так — насквозь. Времена — они параллельно идут. И можно переходить: отсюда — сюда, отсюда — сюда. Это такое мое личное знание.

Но когда кажется, что все в «Северном ветре» сказочное и запредельное, у вас вдруг появляется вполне себе настоящий Кремль, который провоцирует на то, чтобы прочитать это гниение земли, полный матриархат и бесконечную войну как метафору современности.

Это все одновременно и правда, и плод нашего воображения. Но мощь этих лесов, которыми порос Кремль,— это какая-то другая, тайная территория, невидимая никем. Что кроется в этих лесах — невидимая, тайная сила, которая там скрыта до поры, но она там живет.

В «Северном ветре», кажется, очень много цитат и отсылок к самым разным образам. Хочется спросить, какие из них — настоящие. Про некоторые, правда, все сразу ясно: история Фанни — это же парафраз неслучайной для вас пьесы «Еще раз про любовь»?

Меня вообще будоражит все, связанное с самолетами. Я когда-то летела одним рейсом на самолете, у которого загорелся хвост. И я одна из всего самолета поняла, что у нас горит хвост. Я зашла в уборную, включила воду, а тогда были ужасные краны, которые разбрызгивались,— и вдруг зашипели стены. И когда я выходила, мне одна стюардесса сказала: представляете, у нас же горел хвост! А вокруг самолета стояли скорые и пожарные. Со мной тогда летел Сергей Бондарчук-старший. С ним самолет не мог упасть. Я ему ничего не сказала тогда в полете.

Страшно было?

Нет. Не страшно. Просто охватило волнение.

Еще ваша героиня чем-то напоминает Раневскую из «Вишневого сада».

Разве это плохо?

Нет, просто интересно, насколько то, что я увидел, совпадает с тем, что вы чувствовали, когда писали и снимали кино.

Чехов — он вообще над временем. Поэтому его так много переиздают и ставят с утра до вечера. Он, кстати, тоже с 13-м часом связан. Он хоть и умер — но он тут, с нами. Он умеет этим даром 13-го часа пользоваться. В какое время его ни помести — он всегда актуален.

А вечный Новый год и Вечная Алиса, глава Северного клана, как будто отсылают к Кэрроллу, «Алисе в Стране чудес» и безумному чаепитию...

Серьезно? Боже мой. Можно я признаюсь без запираний: конечно, я всегда склоняюсь к сказке. Если что-то бытовое, обыденное — мне просто это неинтересно снимать. Мне всегда интересно, когда сказка, чтобы была перспектива выйти в дверь, которая уведет от всего этого быта. Если этой двери нет — у меня просто все тухнет внутри. Как свет выключают. Я не хочу в этой кладовке сидеть бытовой. Я хочу ходить по сказке, верить в чудо и быть всесильной — хотя бы на пленке. Может быть, это мое личное спасение.

В ваших сказках помимо красивых нарядов и безумных декораций есть еще какая-то особая любовь к старой технике, к вещам из XX века — радиоприемникам, автомобилям, самолетам, телефонам. Это все про что?

Я, кстати, хотела вообще груду мобильных телефонов, как продолжение старых аппаратов, они же быстро приходят в негодность и копятся у меня в шкафах — отчего-то я их не выбрасываю, жалко. Хотя что жалеть? Что может быть дешевле груды пластмассы?

То есть это не игра в ретрофутуризм?

Во что? Не поняла вопрос.

Ну ретрофутуризм — это когда, например, нам показывают мир, в котором летают дирижабли, но при этом путешествуют во времени. То есть в прошлом ищется какой-то шанс для другого, интересного будущего. И понятно, что чаще всего прошлое — это что-то из первой половины XX века, когда будущее научного прогресса было еще таинственным и не превратилось, как вы говорите, в груду пластмассы.

Вы очень правильно все поняли: ретрофутуризм. Да, я этим занимаюсь. Периодически.

У мира «Северного ветра» есть будущее? Или он обречен?

Да вы что, там полно будущего! Эта женщина, Маргарита, она же способна бороться за свою любовь во что бы то ни стало. Моя героиня — она полна будущего. Она может, кстати, перемещаться и назад, и вперед во времени. И она никогда не потеряет мотивации. Вот вы, Константин, все время рефлексируете — а моя героиня вообще к этому не склонна. То есть этот мой персонаж никогда не сдастся и не разлюбит — вот в чем ее тайна и «яйцо», в котором спрятано бессмертие. Это человек, у которого только нарастают шипы. Или кинжалы. Или пулеметы. Для защиты.

У пьесы «Северный ветер» был подзаголовок: «реальная фантасмагория». Как у вас связаны фантасмагория и реальность? Они союзники или враги? Вообще, могут они друг без друга?

Мне реальность не вытянуть без фантасмагории. Реальность без сказки — совершенно неполная. Надо ее дополнять своим воображением. Надо ее населять. Ну или спасать. На самом деле, в моей пьесе — в фильм это не вошло — есть сцена, когда в дом спускается Мифологический персонаж, попросту Бог, как у греков — Северный Ветер, в виде маленькой девочки — и Бог Северного Ветра говорит: «Вам просили передать: маловато безумия». И клан Алисы спрашивает: «Что, ему не хватает?» — «Да. Просит побольше». Самое главное в творчестве — все-таки безумие.

В «Северном ветре» для вас безумия достаточно? Или все равно маловато?

По мне, всегда маловато. А некоторым — покажется слишком.

Мне показалось, что реальная фантасмагория отсылает к магическому реализму, а женщины Северного клана, кстати, немного напоминают мужчин из «Ста лет одиночества».

Ну не знаю. Из-за того, что там тоже дом прорастает чем-то? Я вам так скажу: вообще-то история «Северного ветра» абсолютно реальная и абсолютно внятная. Если внимательно смотреть, то все же понятно: что случилось, кто с кем боролся и кто победил. И я в какой-то момент была на развилке, я могла уйти в этих героев или в других. И мне все равно оказались интереснее женщины: как они сражаются за свои чувства!

А куда, кстати, делись мужчины?

Вот вы мужчина — ответьте мне, пожалуйста, куда вы все подевались?

В прокате с 6 февраля