Оправдание утопии. Проект Григория Ревзина

Дом Паоло Солери в пустыне Аризоны называется Cosanti, от итальянского «cosa + anti», то есть что-то вроде «дело против». Как бывает с людьми бунта, против — самая внятная часть их месседжа, а вот за что они, выглядит туманнее. Паоло Солери учился у Фрэнка Ллойда Райта, в художественной коммуне «Талиесин-Вест», и его оттуда выгнали — вероятно, из-за конфликта с Ольгой Ивановной Райт, женой великого мастера. Видимо, логика отталкивания и притяжения привели к тому, что хотя утопия Солери не имеет ничего общего с идеями Райта, сам тип жизни коммуной он воспроизвел. Из дома родилась художественная школа, рядом выстроилось нечто под названием Arcosanti, но не в смысле Art + Cosanti, a в смысле Arcology + Cosanti, а Arcology — это architecture + ecology, что и составляет Солери. У художников иногда возникает досадная страсть к изобретению новых слов, которые, как им кажется, помогают выразить новизну их мыслей. Это затрудняет возможность понимания, и здесь как раз такой случай

Поселение имеет некоторое сходство с видами руин римских форумов, как их любили рисовать в эпоху неоклассицизма Пиранези или Юбер Робер. Две большие бетонные конхи (полукупола) врыты в землю рядом с бетонным амфитеатром, вокруг бетонные же хижины местных поселян, кое-где торчат кипарисы. От античных руин этот вид отличает отсутствие красот. Солери полагал, что строить нужно только из местных глины и ила, в формах, вырытых непосредственно в земле (когда строительная масса затвердевала, землю вокруг просто отрывали), и силами только тех, кто на этой земле живет. Соответствующим образом все и выглядит.

В этих бетонных формах располагается мастерская керамических колокольчиков, которые жители коммуны изготавливают по той же придуманной Солери технологии, что и строительные формы. Они делают это и сегодня, и продажа колокольчиков туристам — главное средство существования коммуны. Туристов много, в этих местах дефицит достопримечательностей. Впрочем, здесь все свободны — если не хочешь, колокольчики можно и не лить, но это социально одобряемая деятельность.

Путь Солери определился в конце 1960-х, до того он что-то проектировал, после — только развивал утопию. Понятно, что она не могла не питаться энергией 1968 года, он так и числится по двум ведомствам. С одной стороны, в ряду утопий, с другой — в ряду художественных экспериментов американской контркультуры 1970-х. Без более или менее великого исхода хиппи из цивилизации коммуны Аркосанти не было бы, но непонятно, существовала ли бы без них утопия Солери. Он не жил в коммуне, он скептически относился к хиппи, называя их «люди с мозгами бабочки», он не был за исход из городов, его утопия гиперурбанистическая, его даже нельзя назвать радикальным бунтарем, все 1970-е он участвовал в симпозиумах и получал разнообразные премии, а архитекторы и градостроители — довольно буржуазная публика. С другой стороны, все свои гонорары и премии он тратил на содержание коммуны и считал ее зародышем нового расселения, которое должно преобразить мир.

Предположим, у вас есть жизнь на территории — жилье, какие-то занятия, досуг. Отлично, давайте это будет одно помещение, перекрытое куполом. Нечто вроде первобытной пещеры, где все происходит в одном недифференцированном пространстве. В какой-то момент эта жизнь переполнит объем. Тогда над ним строится следующая оболочка, все переходят в нее, оставляя внизу, скажем, хозяйственные функции. Потом переполнится и она, и тогда будет построена следующая, а в этой будет, скажем, только производство. И так далее — до интеллектуальной деятельности в верхней оболочке.

Это, в общем-то, похоже на многоэтажное здание, растущее органическим путем. Когда приходит время, оно наращивает следующую оболочку и перераспределяет материю жизни внутри себя. Архитектору тут нет места, форма растет сама, неказистость построек Аркосанти программна. С другой стороны, то, чем занимался Солери,— это бесконечное рисование города будущего, и это рисунки замечательного мастера.

Он рисовал, раскатывая рулоны лавсановой кальки шириной полтора метра, а длиной десять, двадцать, тридцать метров. Это даже не рисунки, а скорее монументальные фризы, красивые. Хотя то, что там изображено, довольно пугающе выглядит. Это кажется разрезом гипернасекомого, в чреве которого располагаются жилища, амфитеатры, стадионы, рощи, и все это является частью метаболизма монстра.

Солери полагал, что города должны быть в десятки, если не в сотни раз плотнее современных, и это шаг в будущее. Обычное состояние его городских пространств — это нечто вроде вечно кочующего митинга протестующих хиппи, они всегда вместе, их всегда три-четыре человека на квадратный метр. И это будущее идеальное состояние человечества, смысл эволюционного развития. «Человечество сегодня занято рождением органики сообщества, следующий скачок уже близко»,— пишет он в своей программной книге «Аркология. Город в образе человека». Понятно, что в этой логике «город в образе человека» нужно понимать как весь город в образе одного человека, «человеком», субъектом является город целиком. Там все так уплотняется, что каждый горожанин по отдельности является бактерией в кишечнике или нейроном в мозгу.

Художники не всегда любят чтение, но бывает, что они прочитывают одну книгу и переживают ее невероятно глубоко, некоторые настолько, что переживают ее всю жизнь. И этот детский восторг невероятно убедителен — по сравнению с ним любые энциклопедические знания оказываются поверхностными. Насколько я понимаю, для Солери такой книгой стал «Феномен человека» Пьера Тейяра де Шардена, который умер за 15 лет до начала его экспериментов. Это не совсем обычно и для американской контркультуры, и для Америки вообще, но Солери вырос и учился в Италии (уехал в Америку сразу после войны) и ничто католическое было ему не чуждо.

Суть идеи Тейяра де Шардена, насколько я ее понимаю (Солери понимал гораздо острее), заключалась в том, что сознание не отделяет человека от всего остального — пространства, времени, материи, органики — но, напротив, продолжает все это. Что рождение сознания — это естественная эволюция бытия, движение материи, вырастившей сознание (ноосферу). Появившись, сознание постепенно перестраивает материю, она становится единым мыслящим телом, ну и поскольку центр сознания — это единение с Богом, то вся материя сама собой Богом и становится. Хотя это христианское учение, даже несколько более милосердное, чем в традиционной ортодоксии — ведь спасаются не только люди, но и жучки, и паучки, и даже минералы,— у него есть одна особенность, в которой можно увидеть нечто вроде родимых пятен ХХ века. Сознание вообще приходит к Богу, это процесс эволюции бытия, человек спасается не индивидуально, нет личной ответственности. Это христианство эпохи «общества масс», в нем много достоинств, но есть известный недостаток: греши, не греши — все едино.

Солери эту идею принял и развил. Движение материи к осознанию, а сознания к Богу есть процесс построения вертикали, и потому рост его города-организма вверх, к общественным пространствам и интеллектуальной деятельности, есть построение рефлексивно-сакрального материального объекта. Это аналог слившейся с Богом материи у Тейяра де Шардена (тот называл ее «точкой Омега», и Солери пользовался тем же наименованием), но только у него речь идет о материи вообще, а у Солери об одном городе-здании. Так что если у Тейяра де Шардена получается единый Бог размером с Землю или даже Вселенную, то в логике Солери можно построить много маленьких в разных местах.

Далее есть вопрос о том, в каком месте этой эволюции мы сейчас находимся. С одной стороны, точка Омега впереди, но, с другой, материя уже породила сознание, ноосфера уже есть, Бытие уже преобразилось. Нет, ну в самом деле, если вся материя теперь проникнута божественным смыслом, то нельзя ли считать, что любой процесс в ней каким-то образом ей сопричастен? Вот, скажем, мотылек жует цветочек в полном соответствии с логикой материи, так нельзя ли считать, что он таким образом молится? Тут есть сложности, это существо бессознательное, не знает, что делает. Но если сознание включено, если «люди с мозгами бабочки» делают колокольчики, не есть ли это молитва доступными им средствами? Созидание форм Солери мыслил как род такой молитвы, и ему казалось важным, что земля преображается здесь и сейчас, этими руками.

И надо всем этим парит, боюсь, в известном недоумении, дух Тейяра де Шардена. У Тейяра де Шардена нет идеи построения божественной материи «в отдельно взятой стране», тут не надо ничего строить, оно само растет. Но у Солери был аргумент в пользу такой частичности — экология. Посмотрите, говорил он, на карту расселения в Аризоне в XIX веке и сейчас. Посмотрите на этот город Меза рядом с Аркосанти, субурбию, растянувшуюся на сорок километров. Там полмиллиона жителей, люди вытесняют все живое. Нам надо сократить наше присутствие на Земле, и вот если всех их поселить в Аркосанти, если уплотнить жизнь в сотню раз, земля очистится.

В истории контркультуры эксперимент Солери считается одним из самых значительных — это редкая хипповская коммуна 1970-х, которая существует до сих пор. В урбанистике он тоже считается замечательным экспериментом. Идея гиперплотных поселений остроактуальна: расходы на инфраструктуру уменьшаются, главным транспортом становится лифт, а остальное — пешком, борьба с расползанием городов, по экологическим соображениям, сегодня один из главных урбанистических трендов. Равно как и создание mixed-use гиперструктур, соединение в одном здании жилья, офисов, производства, общественных пространств и т. д.

Но я боюсь, значение Солери не совсем в этом. Он наследник утопистов XIX века, эпохи «движения искусств и ремесел» и «совокупного художественного продукта» Рихарда Вагнера. У него в распоряжении ничего, кроме таланта художника и сильной веры в своеобразно понятое философское учение. Он ничего не понимает в устройстве общества, в деньгах, даже в инженерии. Вопрос о том, как функционирует его гиперструктура, что там с канализацией, вентиляцией, светом, он не обсуждает. Его отношения с техникой своеобразны: он, например, был жестким противником солнечных батарей как оскорбления солнца. Это в Аризоне, где от солнца деваться некуда, в поселении, созданном из экологических соображений.

Вероятно, при изложении его программы у вас могло возникнуть ощущение какого-то больного кошмара — читая историю его коммуны, иногда вспоминаешь «Котлован» Андрея Платонова. Но это сильное высказывание, и его, и нескольких тысяч его последователей. Оно выглядит диковатым, но его пафос — «cosa anti». Энергия отрицания определяется силой того, что отрицает. Если такое может быть сконструировано как норма будущего, даже как божественный промысел или смысл эволюции, то какова же степень сомнительности нашей «нормальной жизни»? Он поставил под вопрос не только сам город, но даже способы рассуждения о нем, ту же экономику, социологию, политологию, инженерию. На все это он замечательным образом наплевал с позиций гения-визионера. Поставить под вопрос реальность — это и есть задача утопии.