Олег Гаркуша о новой книге, юбилее и съемках в кино

Долговязый, слегка сутулый персонаж в кожаных штанах, без привычного хохолка на голове, идет по Пескам. Ледоступы цепляются за скользкую рябь февральских тротуаров. В этом феврале у петербургского артефакта Олега Гаркуши день рождения: артисту, музыканту, поэту, общественному деятелю исполняется 60 лет.

— Ваш день рождения приходится на 23 февраля. Вы ведь не служили в армии?

— Нет, не служил.

— Это из-за глаза?

— Это из-за глаза. В детстве играли в войнушку, камнем попали, хрусталик удалили. Всё. Были времена, мне в глаз мед капали, чтобы зрение хорошее было.

— Когда-нибудь мешал тот факт, что ваш праздник приходится на День защитника Отечества?

— Раньше, когда поздравляли с 23 февраля, я думал: «И с днем рождения поздравить бы не мешало». В прежние времена весь акцент был на День советской армии и военно-морского флота. А сейчас я к этому совершенно спокойно отношусь.

— Помните ли вы себя в детстве?

— Ну, не все детство помню, конечно. Было интересно: и дворы, и футбол, и хоккей, помойки, гаражи, собирание марок, паровозиков. Хорошее, нормальное советское детство.

— В ваших мемуарах, выложенных на сайте «АукцЫона», есть несколько непростых моментов. Например, как вас в стройотряде за ногу подвесили к дереву. Это действительно имело место быть?

— Да, имело место быть. Типа шутка в понимании тех людей, которые это делали. Но мне было не смешно, если честно.

— Это такой обряд инициации?

— Да нет. Просто работали, если не ошибаюсь, под Киришами, поселок Пчевжа. Такое было строительство одноколейки, как Павел Корчагин строил. Мне поручили работать на штуке — называется домкрат: поднимать рельсы, а под рельсы вставляются шпалы. И там был один очень неприятный тип, который все время меня, как сейчас называется, троллил, а раньше — чморил. Он постоянно меня, скажем так, обижал, это была его инициатива. Ничего особенного.

«Когда прилетает муза Виктория, что-то пишется»

— А новая книга уже вышла?

— Приехала в Питер 19 февраля из Тулы, там у меня друг — директор типографии. Книга называется «Баба Яга», в ней стихотворения и истории из моей нынешней жизни. Истории, преимущественно связанные с поклонниками, встречи различные, смешные, забавные и не очень. Книга выпущена тиражом 2000 экземпляров, приобрести ее можно будет только на концертах группы «АукцЫон», моих творческих вечерах или в арт-центре «Гаркундель». Сколько будет стоить «Баба Яга», я пока еще не определился. Предыдущая — «Ворона» — была выпущена тиражом 2000 экземпляров, потом еще 2000 допечатали. А «Мальчик как мальчик» — это 5000 экземпляров, его в природе уже вообще не существует.

— Как быстро его раскупили?

— Не знаю, не считал. У меня нет задачи, чтобы раскупили быстро. У меня задача — чтобы люди читали и радовались жизни, вот так.

— Можно ли сказать, что новая книга — ваш подарок самому себе к 60-летию?

— В принципе, можно. Даже если бы она вышла после дня рождения — через полгода, через год,— ничего страшного. Но мне приятно сделать себе подарок, это не так просто, как кажется. Серьезное очень дело. Я посчитал, что «Мальчик как мальчик» вышел в 2001 году, «Ворона» в 2011-м, а «Баба Яга» выходит в 2021-м.

— Раз в десять лет.

— Это не означает, что я десять лет писал те или иные книги, просто так сложилось.

— У вас есть какие-то ритуалы письма?

— Я пишу, когда муза прилетает, ее зовут Виктория. Когда она прилетает, что-то пишется. А не прилетает — не пишется.

— Может быть такое, что ее неделями нет, а потом вдруг — раз! — и сразу три стихотворения?

— И месяцами нет. Я долгое время не писал. Когда у меня заканчивался тираж прошлой книги, оставалось пару упаковок, я подумал: «Ну вот, они закончатся. Делать третий тираж... Наверное, все уже получили эту книжку или купили ее. Надо что-то придумывать». Мой заместитель по «Гаркунделю» Дмитрий Подосенов хорошо печатает, он художественно все это, скажем так, обвил, рисунки-иллюстрации сделал мой друг Гаврила Лубнин — «Баба Яга» получилась довольно быстро.

— В 2019-м у вас вышел сольный альбом «23». Есть впечатление, что музыка в нем не менее важная составляющая, чем стихи.

— Наверное, да. Несколько лет назад мои друзья Филипп Сологуб и Алена Сологуб познакомили меня с Антоном Макаровым. Он живет в городе Жуковском, под Москвой, музыкант, играет на всех инструментах. «Антон, а что бы тебе не попробовать записать мелодии песен на стихи Олега?»— предложили они. Меня даже не спросили. Дали ему две книжки — «Мальчик как мальчик» и «Ворона». И он сыграл. И записал сначала девять вещей. Приехал в «Гаркундель», мы наложили вокал. Через месяц — еще шесть. Таким образом вышел CD, а потом винил, а потом его ансамбль выступил у Жени Маргулиса. Я практически всем музыкантам — своим друзьям — подарил этот альбом, и самое удивительное, что все в восторге.

Я, наверное, ничего не понимаю в этой жизни. Никогда себя не считал ни певцом, ни артистом, ни ведущим, ни-не-ни-не. Но так сложилось, что альбом вышел.

Помимо этого, 24 февраля я буду у Ивана Урганта в «Вечернем Урганте», и там будет еще исполнение сингла, который написал Антон: буквально, из новой книжки, из стихотворения сделал песню. Мальчик очень талантливый, сам сыграл на всех инструментах.

«23» — это стечение определенных обстоятельств. Я даже и не мечтал, что когда-нибудь у меня будет сольный альбом.

— Ни певцом, ни ведущим, но поэтом вы себя считаете?

— Нет, конечно. Поэты — это Бродский, Евтушенко, Вознесенский, Гумилев и так далее. Вот это поэты. А какой я поэт? Ну да, прилетает муза, Виктория.

— Перечисленные имена — ваши любимые?

— Нет, это я просто так назвал, это мое видение. Пушкин и Бродский — брендовые имена, но к их творчеству я отношусь достаточно спокойно. Мне больше нравятся Ходасевич, Хармс, Кузьмин, Олейников. Нравится Арсений Тарковский, отец Андрея Тарковского. Один из простых, доходчивых и очень душевных поэтов (хотя поэтом он, по большому счету, не был) — Геннадий Шпаликов. На его стихи и песни были написаны — «Городок провинциальный, летняя жара...» и другие. Это очень читаемые, очень хорошие стихи.

«В фильме Богомолова никто никого не кушает»

— В 1985 году, когда вы начали выступать с «АукцЫоном», вам было 24 года. А сейчас почти 60. Вам никогда не говорили близкие: «Ну сколько можно скакать по сцене клоуном?»

— Не говорят мне близкие такого. Так сложилось, что профессия — скакание по сцене — образовалась спонтанно. Что самое интересное, никто не помнит, как я на сцене появился, ни я, ни Леня Федоров. Я же работал киномехаником, да и все ребята работали. Но как в конце 1980-х оставили работу, так вот это скакание по сей день и продолжается.

— Олег Гаркуша — это ведь еще и образ, как содержательный, так и внешний. Сколько лет вашим кожаным штанам и одни ли они у вас?

— Кожаные штаны — это не концертная история, а бытовая. Те, что я сейчас ношу,— это вторые или третьи штаны, они сделаны замечательным мастером Джимми, который обшивал и обшивает всех рок-музыкантов. У меня на штанах и ворона изображена, которую нарисовал Гаврила Лубнин.

А в концертной истории костюм, естественно, меняется, за несколько десятков лет поменяно много пиджаков и всего. Основной, главный пиджак — с брошечками, значками — висит у нас в витрине арт-центра «Гаркундель».

— Почему ворона?

— Потому что Гаркуша с украинского переводится как ворона. Дед у меня украинец. Он воевал и погиб в 1941 году, опять же, 23-го сентября. Фамилия его Гаркуша. С цифрой 23 у меня многое связано, поэтому и альбом так назвал. И потребление алкоголя прекратилось 23 июля 1996 года, и много-много-много всякого случилось 23-го.

— Можно ли сказать, что сейчас «Гаркундель» — главное ваше детище, занимающее большую часть времени, сил?

— Занимает, но не знаю, какую. Мероприятия у нас, как правило, проходят по пятницам, субботам, воскресеньям. И, конечно, идет подготовка к ним, будь то концерт, мастер-класс, показ различных кинофильмов. Я шел к «Гаркунделю» двадцать лет, и, конечно, центр — особое место для меня.

— К слову, о кинофильмах: как вы оказались в «Кроличьей лапе», недавно вышедшей на экраны?

— Я не профессиональный артист. У меня нет агента, нет портфолио и так далее. Но каким-то непонятным образом на меня выходят или режиссеры, или помощники режиссеров и предлагают сниматься в том или ином фильме. То же самое было с «Кроличьей лапой»: ко мне обратилась помощница режиссера Наны Джорджадзе, мы с ней встретились. Как правило, мы встречаемся — и все, никаких проб нет. Поговорили часок, и меня утвердили.

— Как вы думаете, это судьба, провидение, бог — или?.. Почему все складывается внешне случайно, но на деле совершенно не случайно?

— Все, что вы перечислили. До Наны Джорджадзе со мной так же встречался Константин Богомолов, который пригласил сниматься в фильме «Настя» по Владимиру Сорокину. Фильм еще не вышел, монтируется. Это тоже была просто беседа в кафе — и все, меня утвердили.

— А когда выйдет лента? И выйдет ли?

— Понятия не имею. Она снималась еще до того, как Богомолов стал мужем Собчак, до того, как он стал делать сериалы — это самая-самая первая, может быть, вторая его киноработа, снятая лет пять назад, плюс-минус. («Настя» вызвала волну общественного гнева: по сюжету Сорокина, в день 16-летия родители запекают дочь в печи и угощают собравшихся гостей.— “Ъ”) Снималось это все под Псковом, я играл священника, но не настоящего. По сравнению с рассказом, в фильме все изменено, никто никого не кушает. И бог все видит, и фамилия — Богомолов: естественно, в кино нет каннибализма. Но было очень много монологов, а я текст не люблю. У Наны Джорджадзе текста практически не было, и мне это очень нравится. А у Богомолова был текст. Он мне сказал, что будет подсказывать, но в итоге ничего не подсказывал, пришлось учить реплики. Было интересно, но тяжело, ночные съемки — это очень тяжело, физически изматывает приезжать на площадку вечером: всю ночь снимаешься, потом несколько часов поспал — и опять съемки. Актер — профессия не легкая.

«Сцена — это радость»

— Константин Богомолов недавно инициировал культурный дискурс о Новом западном рейхе и правой идеологии. Вы во всей этой парадигме взглядов где стоите?

— Я стараюсь не высказываться о политике и о личной жизни. Мне нравится наш замечательный город, наша страна и хорошие, в большинстве своем, люди, что печалиться-то? Мы очень много ездили за рубеж и, хочу вам сказать, что на третий день я уже мечтал быть дома. Мечтал. Все там хорошо, но это не моя история.

— С Хвостом, Алексеем Хвостенко, вы ведь тоже в поездке познакомились. Каким вы его помните?

— Замечательный человек: хороший, добрый, открытый, светлый. Познакомились мы, в принципе, случайно: поехали во Францию в конце 1980-х, он с друзьями пришел на концерт. И потом Хвост затянул нас к себе в сквот-мастерскую, мы там пели песни. А после уже вышел «Чайник вина», «Жилец вершин»... Леша приезжал в Россию, мы играли вместе. Жалко, что таких талантливых людей очень мало.

— Кто еще оставил весомый след в вашей жизни?

— Алексей Балабанов, конечно. Довольно много таких людей — например, Коля Васин, битломан, которого нет уже с нами.

Мы, кстати, в «Гаркунделе» на брандмауэре решили сделать картину — изображение тех, кто уже ушел: там и музыканты, и режиссеры, и многие другие. Как законопослушные граждане, подали заявку в профильный комитет. Выяснилось: центр находится по адресу 10-я Советская, дом 17Б, а в доме 17 — музей Аллилуевых. И на стене дома есть мемориальная доска о том, что там пару месяцев жил и работал Владимир Ильич Ленин. Как мне сказали, существует закон, по которому нельзя создавать изображение в диаметре менее 100 метров от таких достопримечательностей.

— Может быть, попробовать воплотить идею на Пушкинской, 10?

— Простите, а какой смысл? Это «Гаркундель», моя вотчина. И на Пушкинской уже есть разные изображения, мемориальные доски тех людей, которые там работали. На стене арт-центра хотелось нарисовать людей, с которыми я общался, дружил, отдыхал и так далее. Это картина, очень интересная и красивая, и нарисована она должна быть не красками. Знаете Олега Лукьянова? По городу висят его urban-фрески, самая известная — у финского консульства. Я называю это обоями: бумажная основа, которая наклеивается на стену и очень долго держится.

— Работу у консульства много раз закрашивали.

— Вроде бы сейчас у Олега дела пошли хорошо, принимаются новые законы, разрешили оклеить все трансформаторные будки — не чем попало, а достойными сюжетами. Не просто желтая будка, а, скажем, Цой: чтобы глаз радовался, чтобы помнили — были такие замечательные люди. Что здесь плохого?

— Вы амбассадор анонимных алкоголиков в России, не пьете четверть века. Есть моменты в жизни с выпивкой, по которым вы скучаете?

— Было немного веселья, но в большинстве своем жизнь с алкоголем — это грустная история. Волею судеб и с божьей помощью получилось, что я не употребляю алкоголь уже 25 лет (как раз в этом году 23 июля будет). И не то чтобы помогаю другим — я просто рассказываю тем, кто в беде, чем это может закончиться. Если человек будет пить, он вскорости умрет. Спрашиваю: «Ты жить хочешь?»— «Хочу»— «Ну, думай». Я не заставляю ходить на группы или ложиться в «Дом надежды на горе», где я являюсь членом попечительского совета. Я предлагаю просто задуматься. Сделал первый шаг? Возможно, тебе повезет.

— Какие у вас планы на ближайшее время? А может быть, вы строите их на годы вперед?

— День бы прожить! Никто же не знает, когда все закончится. В моей жизни все происходило спонтанно: появление на сцене, ведение концертов, кино, выпуски книг и альбомов. Стечение определенных обстоятельств.

— И все же, как думаете, через десять лет вы тоже будете на сцене?

— Понятия не имею. Главное, чтоб здоровье не подкачало. На сцене, на самом деле, очень легко находиться, это два — два с половиной часа. А вот недосыпы, перелеты, переезды — тяжеловато. Сцена — это радость. Мне хорошо, радостно — и людям, которые ходят на концерты, надеюсь, тоже. Я даю радость людям, и от этого я счастлив. Как-то так.

Беседовала Наталья Лавринович