Дмитрий Давыдов о фильме «Пугало» и якутском кино

В прокат вышло «Пугало» — триумфатор фестиваля «Кинотавр» 2020 года, где фильм получил три приза, включая главный. С режиссером картины Дмитрием Давыдовым поговорила Юлия Шагельман.

— «Пугало» — третий ваш полнометражный фильм, и во всех трех главные герои — отверженные. Почему?

— Мне всегда была интересна тема белых ворон — людей, которые живут в обществе и одновременно вне его. Я точно не знаю, откуда это пришло, возможно, из литературы. На самом деле это все истории про маленького человека, ничем не выдающегося, не обладающего какой-то уникальной судьбой. Даже в «Пугале» знахарство — это только внешняя оболочка, а суть остается та же. Самому интересно, почему я все время сворачиваю на эту тему. Но, думаю, скоро от нее избавлюсь.

— Еще одна из важнейших тем ваших картин, которая их объединяет,— это тема смерти. Не только каждый ваш фильм заканчивается смертью, она как будто с самого начала сопровождает героев.

— Есть же такой стереотип, что главного героя убивать нельзя, и мне захотелось его поменять. Наверное, в первую очередь — чтобы закончить историю. Например, в «Костре на ветру» мы убили главного героя еще до финала. Так мы говорим зрителю, что после ухода главного героя жизнь не заканчивается, но в то же время ставим точку, чтобы не было вопросов о том, что с ним случится дальше, будет ли вторая часть.

— Героиня «Пугала» вообще приходит откуда-то с той стороны и туда же забирает всю боль и хвори людей, которых лечит.

— Это очень интересный персонаж для меня — человек без имени, без прошлого. Она пришла из ниоткуда, ушла в никуда. И мы просто наблюдаем определенный отрезок ее жизни. Возможно, я пытаюсь вырабатывать какой-то свой стиль развития персонажа. Мне неинтересно, кем она была раньше, что случилось с ней до, что будет потом. Интересно увидеть конкретный промежуток времени и прожить его вместе с ней.

— Насколько вообще ваши фильмы, ваши истории встроены в якутскую традицию? Вы снимаете просто жизнь такой, как она есть, или черпаете вдохновение в верованиях, мифах?

— Конечно, каждая история — это моя фантазия, вымысел. Это художественное произведение, но это и синтез, возможно, каких-то историй, которые я слышал, читал, видел.

В том, что касается бытовых обстоятельств, мы вообще ничего не меняем. Это реальная жизнь. Мы стараемся ничего не приукрашивать, но и не показывать хуже, чем есть. Мне многие говорят, что я показываю все самое плохое, какие-то совсем развалившиеся деревни. Но это реальные улицы, где люди живут. Мы приезжаем на локацию и ничего там не меняем. Можем стол передвинуть, шторки повесить — и на этом все, наша работа закончена.

— Насколько важна для вас тема веры? В первых двух ваших фильмах присутствуют и христианские мотивы, особенно явно в «Костре на ветру», где главный герой живет с иконой и каждый день перед ней молится. В «Пугале» этого уже нет, там вы уходите на территорию язычества.

— Я не христианин, я, наверное, язычник, как любой якут. Но в первом фильме мне показалось интересным показать синтез двух религий. У нас есть своя вера, но часть населения исповедует и христианство. Мы решили на стыке этих двух религий построить отношение героя к миру.

В «Пугале» героиня — знахарка, у нее очень тесная языческая связь с природой и в то же время со своим внутренним миром. Когда она всматривается в пустую комнату в своем доме, то смотрит во тьму, которая заключена внутри нее самой. И в начале фильма она ее пугается, потом злится, а в конце уже спокойно принимает эту тьму.

— Вы все время подчеркиваете, что ваша героиня — знахарка, а не шаманка. В чем разница?

— Шаманизм — это общение с духами, жизнь на тонкой грани двух миров. У нас к этому очень трепетное и уважительное отношение, шамана или удаганку — женщину-шаманку — не могут травить, выгонять, обзывать. Поэтому я от этой идеи отказался и сделал героиню знахаркой. Такие женщины есть и в русской культуре, и в европейской. Они обладают каким-то даром, может, особыми знаниями, умениями лечить людей, но с духами не общаются.

— Почему односельчане не принимают Пугало? Она же им помогает.

— Они не понимают, кто она такая. А человек всегда боится того, чего не знает. Поэтому, конечно, в первую очередь в основе их поведения страх, а потом уже принцип толпы. Даже дети кидаются в нее снежками, потому что видят этих мужиков, которые ее бьют и гонят, и у них это перенимают.

— Раньше вы снимали чисто мужские истории, их героями были мужчины разных возрастов и поколений. Почему в «Пугале» вы решили рассказать о женщине?

— Мне было гораздо интереснее сделать Пугало женщиной. Если бы на ее месте был мужчина, это был бы совсем другой фильм. Там не было бы, например, линии про потерянного ребенка, про материнство. Меня спрашивали, не обращаюсь ли я к идеям феминизма. Нет. Наверное, кто-то увидит здесь обращение к теме свободы женщин, это сейчас популярно. Но я как-то вне этого. Мне просто была интересна вот эта конкретная героиня.

— По сюжету она отказывается от ребенка — вы интерпретируете это как грех, за который ей приходится расплачиваться?

— По-моему, она очень умный, святой человек. Она поняла, что с ее даром, который одновременно и проклятие, она не сможет вырастить ребенка. Поэтому отдала дочь в детский дом с надеждой, что ее там воспитают «нормальным» человеком. И двадцать лет жила с иллюзией, что сделала правильный выбор. Но потом, когда она находит дочь, понимает, что совершила ошибку, потому что у той тоже трагическая судьба. И тогда она жертвует собой уже ради чужой дочери. Мне кажется, она понимает, что ее конец предопределен, просто отодвигает его.

— Вы работали директором школы, учителем и сейчас продолжаете, насколько я понимаю. Почему вы решили снимать кино?

— Я уволился из школы после новогодних праздников и сейчас полностью ушел в кино. Решил попробовать стать свободным художником, потому что было очень трудно, я был как доктор Джекил: с утра учитель, а вечером в другого человека превращался. Почему кино? Я писал рассказы в молодости, пытался где-то печататься. А потом понял, что у нас в Якутии хорошо развивается кинематограф и это инструмент, с помощью которого я могу себя выразить. Решил попробовать, стал снимать.

— Но кино — это все-таки сложный технический процесс.

— Если бы у нас эти процессы были тогда на высоком профессиональном уровне, как в советском кино, я бы, конечно, посмотрел и сказал, что я так не смогу. Но я был на съемочных площадках других режиссеров, своих знакомых, видел, что они используют простые камеры, съемочный процесс проходит очень просто, монтаж тоже. Я понял, что все возможности у меня есть. Решил взять любительскую камеру, компьютер купить, снять, смонтировать, музыку добавить, и как-то все потихоньку пошло.

— Как вы думаете, почему кинобум случился именно в Якутии?

— У нас постоянно спрашивают, в чем феномен, почему так получилось. Я думаю, причин несколько. Во-первых, наверное, большой плюс в том, что у нас национальная республика. У нас есть свой язык, своя культура, своя религия. Мы, конечно, часть России, но в то же время у нас и власть своя, и проблемы, обычаи, традиции, праздники. И якутскому зрителю стало очень интересно смотреть кино на своем языке. Даже если фильмы были не очень хорошего качества, люди на них пошли, чтобы слышать свою речь, видеть своих знакомых, улицы, на которых они живут.

Во-вторых, наверное, северный характер сыграл свою роль. У нас вообще экстремальные условия, поэтому на уровне поведения, воспитания заложено: меньше слов, больше дела. Если на севере будешь долго думать, как дом построить, ты его не построишь, потому что лето у тебя короткое.

А в-третьих, появилась хорошая связка «производитель — прокатчик — зритель». Как-то мы друг друга очень хорошо поняли и нашли. Если бы кто-то из этой связки не включился в процесс, то ничего бы не получилось. В этом большая заслуга прокатчиков, которые рискнули в свое время взять наши фильмы и поставить их на экраны наравне с голливудскими.

— Продолжается ли этот бум сейчас? Как на якутскую киноиндустрию повлияло то, что фильмы стали побеждать на фестивалях, дошли наконец до широкого российского проката?

— Сейчас в якутском кино активны где-то человек сто, это 10–12 частных кинокомпаний, которые примерно раз в год выпускают фильмы. И мы, конечно, понимаем, что уже давно — наверное, года два или три назад — достигли своего потолка. И в финансовом плане: мы не можем зарабатывать в своем регионе больше, чем зарабатываем сейчас, и, соответственно, увеличивать свои бюджеты. И в плане развития: куда мы идем, кто мы такие, какой смысл нам вообще снимать фильмы? Если раньше это было просто интересно попробовать, потом появилась задача сохранить свою культуру с помощью кино, то сейчас наступает третий этап — понять, какое место занимает якутское кино в контексте мирового.

— И каков ваш взгляд на это?

— Я считаю, что сейчас основная задача якутского кино — выходить за границы своего региона. Для меня единственный способ это сделать — фестивальное продвижение. Я по фестивалям езжу не за наградами, а потому, что это хороший инструмент, с помощью которого можно идти дальше.

Мне все говорят: выходите в российский прокат. Но зачем нам это? Я пока не вижу особых перспектив в российском прокате. Массовому российскому зрителю мы, скорее всего, не будем интересны, пока снимаем кино на якутском языке. У нас есть свой прокат, есть онлайн-площадка, где наши фильмы можно смотреть, сейчас мы обсуждаем, что надо делать субтитры уже не только на русском, но и на других языках. У «Пугала» тоже будет онлайн-прокат.

— Но вы же говорите, что надо выходить из региональных рамок.

— Я говорю за себя. Думаю, моя перспектива — это, минуя Москву, Россию, сразу выходить за рубеж. Я считаю, что мы гораздо интереснее там — как кино малой народности, новая точка кинематографа на планете. Наверное, нам ближе другие регионы, где есть малые народности: Канада, Новая Зеландия, с которой мы уже сейчас работаем, Финляндия, например. Нам надо как-то с ними объединяться, потому что у них те же проблемы. Мне кажется перспективной работа со скандинавскими странами, возможно, выход на их фонды и какие-то совместные проекты, копродукция с ними.

Конечно, у меня будут и российские проекты. Мы уже получаем федеральную поддержку. У меня в этом году будет поддержка от фонда «Кинопрайм», а Любовь Борисова, которая сняла фильм «Надо мною солнце не садится», выиграла грант Минкульта России. Так что в этом процессе мы тоже участвуем.

— В каком направлении вам интересно двигаться дальше? Я читала, что сейчас у вас в работе несколько сценариев.

— Так получилось, что у меня был проект, который я в течение пяти лет пытался запустить, а после «Кинотавра» появились московские продюсеры, которые сказали: давайте его сделаем. И еще я получил сразу два гранта от фонда «Синет Сахавуд». Если я буду отказываться, то в следующий раз уже не дадут, так что придется снимать, тем более у меня есть запас готовых сценариев, которые лежали годами. И я понимаю, что если не начну сейчас снимать, то идеи перегорят и в итоге я эти сценарии просто выброшу. А тут есть финансовая возможность, поддержка продюсеров, фондов, «Кинопрайма», который выделяет для меня хорошие деньги. Один фильм я уже снял в январе, следующий буду снимать в апреле, третий — в июне и четвертый — в сентябре.

— Ничего себе темпы!

— Да, я сейчас приеду домой и примусь за монтаж, потом с марта подготовка к следующему фильму.