Анна Толстова о Юлии Цветковой как символе нового российского активизма

Прокуратура Хабаровского края с четвертой попытки утвердила обвинительное заключение по уголовному делу художницы-активистки Юлии Цветковой: ее обвиняют в распространении порнографии в интернете, дело передано в суд, подсудимой грозит до шести лет лишения свободы

Всего за два года художница, режиссер, педагог и активистка из Комсомольска-на-Амуре Юлия Цветкова превратилась в медийную личность, ее узнают в лицо не только в России, и это трогательное, открытое и беззащитное лицо (сейчас обвиняемой 27 лет, но выглядит она куда моложе, и тем поразительнее мужество, с которым «эта девочка» отстаивает свои взгляды). Конечно, дело не в отроческой внешности, но молодому человеку, который еще недавно сам учился рисованию, танцам, режиссуре и даже паркуру, проще выстраивать равноправные отношения с тинейджерами, говорить с ними на одном языке — о буллинге, насилии, неравенстве, несправедливости, гомофобии, о терпимости, непохожести и праве быть самим собой. Сегодня — после двух лет преследований со стороны силовых структур и сетевых хейтеров — Юлия Цветкова изучила эти предметы гораздо глубже, на собственном опыте.

В 2018 году Юлия Цветкова организовала молодежный активистский театр-балаган «Мерак» и дискуссионный клуб «Ком.Юнити» — устраивала лекции, кинопросмотры, обсуждения, ставила «горизонтальные» спектакли, где все сочинялось сообща, чтобы разрушить иерархию «режиссер — исполнители». Так, например, название юмористической постановки о гендерных стереотипах «Розовые и голубые», которая привлекла внимание правоохранительных органов весной 2019-го, когда театру не было и года от рождения, придумал одиннадцатилетний мальчик — имелись в виду цвета одежды для младенцев, девочек и мальчиков. «В театре „Мерак" мы поднимали актуальные для нас и для всего мира темы. Мы говорили про буллинг, культуру агрессии и насилия, неравенство, гендерные стереотипы и т. д. Это проблемы, с которыми мы сталкиваемся каждый день и хотим их решить. <…> В нашем театре мы показывали, что нет таких тем, на которые нельзя говорить с детьми до 18 лет. Детям нужны вопросы, которые их будут волновать, сподвигать их на обдумывание и изучение. Только гласность приводит к решению проблем. Наш театр с самого начала был местом нестандартного мышления, где все могли свободно выражать свои мысли. Мы коллективно создавали спектакли»,— пишут в открытом письме актеры и актрисы разогнанного театра; им самим тоже пришлось пообщаться с правоохранительными органами, столкнуться с полицейским давлением и травлей в интернете, так что «Мерак» в итоге распустили от греха подальше.

Кроме того, Юлия Цветкова вела несколько просветительско-феминистских пабликов во «ВКонтакте» — рисунки из соцсети и легли в основу обвинения. Вначале порнографию искали в бодипозитивной серии «Женщина не кукла», но при всем старании не смогли обнаружить крамолу в совершенно невинном комиксе с подписями вроде «У живых женщин есть жир, и это — нормально!». Тогда взялись за паблик «Монологи вагины», придравшись к флорально-вагинальным мотивам на картинках, частично нарисованных самой Юлией Цветковой, частично найденных в интернете. И хотя такие мотивы имеют огромную художественную предысторию, на что указывалось и в независимых искусствоведческих экспертизах по делу, и в многочисленных публикациях — вплоть до далеких от политики женских глянцевых журналов, ссылавшихся на аналогичные стилизации у Джорджии О’Кифф или Джуди Чикаго,— следователи этим историко-искусствоведческим доводам не вняли.

Еще недавно и сама Юлия Цветкова, художница-вундеркинд, выставлявшаяся с ранних лет, и ее мать Анна Ходырева, педагог с авторской методикой творческого развития детей и создательница студии альтернативного образования, были гордостью Комсомольска-на-Амуре и о них писали в местных газетах — в новостях культуры. Теперь пишут и в федеральной, и в мировой прессе, но в других рубриках и с другой лексикой, которой описываются предъявлявшиеся активистке обвинения: «экстремизм», «пропаганда нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних», «распространение порнографии». Говорят, в самом начале тогда еще административных неприятностей им намекали, что надо сидеть тихо или уехать, но они не чувствовали себя преступницами и не собирались закрывать театр и студию.

В 2020 году BBC включила Юлию Цветкову в список 100 наиболее влиятельных женщин года. Она получила еще несколько зарубежных и российских медиапремий, в том числе награду Index on Censorship в номинации «Искусство»; стала «Человеком года» по версии Ассоциации театральных критиков и возглавила рейтинг самых важных фигур в отечественном искусстве по версии «Артгида»; в ее поддержку проходили фестивали, выставки, марафоны, акции и пикеты; в ее защиту выступали Владимир Познер, Ксения Собчак, Людмила Петрушевская, Рената Литвинова и сама Ив Энслер, автор пьесы «Монологи вагины», в честь которой и был назван злополучный паблик; профессиональные сообщества писали петиции, профессиональные искусствоведы писали экспертизы и письма в судебные инстанции. Из последних громких выступлений — письмо директора амстердамского музея Стеделейк Рейна Вольфса генеральному прокурору РФ и в Центральный районный суд Комсомольска-на-Амуре: в 2020 году Стеделейк купил рисунки Юлии Цветковой,— директор пытается объяснить компетентным, но в другим областях, органам, что музей, где есть работы Ван Гога, Кандинского, Малевича, Матисса, Шагала и Уорхола, не коллекционирует порнографию и что само понятие «порнография» неприменимо к художественному изображению обнаженной натуры, будь то рисунки Пикассо или рисунки Цветковой.

Это, наверное, самая стремительная карьера в области современного искусства и театра: за два года известная только в узком артистическом кругу и не менее узком феминистском сообществе Комсомольска-на-Амуре художница-активистка становится мировой звездой, которую директор ведущего европейского музея сравнивает с Пикассо. Но, к сожалению, карьера эта оплачена высокой ценой и своей успешностью обязана не кураторам и художественным критикам, а другим акторам. Театральный фестиваль «Цвет шафрана», в программу которого входил спектакль «Розовые и голубые», должен был пройти в городе в начале марта 2019 года — старым добрым методом административного воздействия его удалось не то чтобы совсем сорвать, но перевести в закрытый студийный формат. С этого момента стало раскручиваться дело: уголовное, по обвинению в распространении порнографии, возбудили осенью 2019-го, тогда же завели и первое из трех на сегодняшний момент административных — за «пропаганду гомосексуализма». За это время Юлия Цветкова испытала все прелести своего звездного статуса: допросы, беседы, объяснительные, обыски, психиатрические экспертизы, четырехмесячный домашний арест, подписку о невыезде, штрафы и — главное — лавину угроз убить и покалечить от анонимов, конкретных людей и гомофобных организаций (стоит ли уточнять, что все обращения в правоохранительные органы ни к чему не привели). К хейтерам присоединился и известный «гееборец» Тимур Булатов, написавший на Юлию Цветкову и Анну Ходыреву несколько заявлений в полицию. Трудно понять, что именно спровоцировало дело Цветковой: феминизм, поддержка LGBTQ+, экология, пацифизм, работа с детьми не по школьным методичкам, учеба за границей, преподавание английского языка или все в совокупности. Тем не менее Юлия Цветкова не по своей воле стала лицом нового этапа в истории российского арт-активизма.

Предсказать, произведет ли на суд какое-то впечатление письмо директора Стеделейка, невозможно, зато оно, несомненно, вызовет насмешки хейтеров, которые и раньше потешались над художественным качеством рисунков Юлии Цветковой — дескать, как эти детские каракули можно сравнивать с Пабло Пикассо. Однако и наивная, детская, как будто бы неумелая манера рисования, и детские материалы вроде фломастеров здесь совсем не случайны — ведь это не цель, а средство коммуникации с аудиторией, преимущественно детской, и знаменитый голландский искусствовед, критик, куратор и музейный менеджер Рейн Вольфс прекрасно понимает, что в случае рисунков Юлии Цветковой речь идет не о законченном художественном произведении, а о верхушке художественно-активистского айсберга. Более того, речь идет о феминистском искусстве, которое полвека тому назад, со времени ключевого для феминистской критики эссе Линды Нохлин «Почему не было великих художниц?», избавилось от комплексов гениальности и величия. Вместо «вертикальных» категорий «гения», «величия», «уникальности» и «недостижимости» оно выработало свою «горизонтальную» систему не романтических, а демократических ценностей, где важны «соучастие», «равноправие», «коллективность» и «открытость».

Смена ценностей — с вертикальных на горизонтальные – происходит и в художественном активизме России двух последних десятилетий. Время романтических героев и романтических жестов — «Войны», Pussy Riot, Петра Павленского — постепенно уходит, наступает время не столь заметной, скромной художественно-педагогической и художественно-терапевтической работы. Результаты ее не претендуют на немедленное и радикальное переустройство мира: активистский театр «Мерак» не спасет всех подростков Комсомольска-на-Амуре от буллинга и суицидов, феминистские паблики во «ВКонтакте» не предотвратят все случаи домашнего насилия, но и несколько глотков свежего, очищенного от агрессии воздуха мало-помалу меняют атмосферу в городе. Символом уходящего времени кажется лучшая акция группы «Война» — новое слово в протестном искусстве в городской среде, великолепный хулиганско-поэтический жест, диалог вертикали власти, воплощенной в Большом доме на Литейном, и вертикали народного сопротивления, нарисованной на встающем и восстающем Литейном мосту. У искусства наступающего социального поворота — к инклюзивным практикам, просветительству, работам с сообществами — много символов, в соответствии с его горизонтальными идеалами.

Например, «Тихий пикет» поэтессы, художницы и куратора Дарьи Серенко: из ее ежедневных поездок в московском метро с самодельными лозунгами против домашнего насилия, пыток в тюрьмах, бытового расизма и притеснений LGBTQ+ вырос целый флешмоб так же молчаливо и в то же время громко протестующих и несогласных. Или, скажем, отчаянные акции Катрин Ненашевой, главная тема которых — насилие за закрытыми дверями психоневрологических диспансеров, следственных изоляторов и обычных квартир с обычными семейными скандалами. Или работы одной из основательниц «Партии мертвых» Дарьи Апахончич, в декабре прошлого года признанной Минюстом РФ «иностранным агентом»: как и в случае с Юлией Цветковой, непонятно, чем конкретно она заслужила эту честь — то ли тем, что многие годы преподает русский язык трудовым мигрантам и беженцам, то ли феминистскими выступлениями. Такими, как замечательный «Вульва-балет» в поддержку Юлии Цветковой, поставленный летом 2020-го прямо под стенами Мариинского театра и запечатленный фотографом Давидом Френкелем (после «Вульва-балета» Дарью Апахончич было оштрафовали за «нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования», но после апелляции штраф отменили). Обычно феминистское активистское искусство попадает в поле зрения средств массовой информации только своими яркими акциями — их каждодневная волонтерская работа, реабилитационные, инклюзивные, социально-терапевтические и просветительские инициативы, все то, что входит в феминистское понятие «заботы», остаются за кадром. Но зато именно эта сторона деятельности арт-феминисток, кажется, в большей степени интересует правоохранительную систему — закон о запрете не регламентированной государством просветительской деятельности принимается в том числе и в расчете на такие горизонтальные арт-активистские проекты.

Давно замечено, что история российского искусства последних двух десятилетий может быть рассказана как история преследований художников, кураторов, арт-активистов. Немецкая славистка-искусствовед Сандра Фриммель выпустила уже целых две книги об эстетических дебатах в залах судебных заседаний, а швейцарский режиссер Мило Рау посвятил этой теме грандиозный спектакль «Московские процессы» (постановку в Сахаровском центре прервали представители ФМС, которые прямо во время спектакля явились проверить документы Мило Рау и обнаружили, что он нарушил миграционное законодательство РФ, — режиссеру был запрещен въезд в Россию). Возник даже целый жанр хроники художественной жизни в форме судебно-полицейского графического репортажа — с признанными мастерами, точнее — мастерицами, Викторией Ломаско и Анной Терешкиной. Надо (с облегчением) признать, что далеко не все достойные кандидаты стали фигурантами этой альтернативной истории искусства. Очень хотелось бы вернуть и прерогативу профессиональной эстетической оценки, и саму художественно-критическую дискуссию в поле искусства.