Как действовал самый отлаженный социальный лифт в России

300 лет назад, 7 марта 1721 года, Петр I повелел подтвердить, что любой холоп, пожелавший стать солдатом, не спрашивая согласия барина, может забрать с собою в полк своих жену и детей младше 12 лет. Но два года спустя последовал новый указ, которым солдатские сыновья с восьми лет подлежали учету и определению на службу. О тяжелейшей жизни потомственных солдат, с 1805 года называвшихся в детстве кантонистами, написано немало. Однако никогда не рассказывалось самого важного.

«От осьми лет и выше»

Тайный смысл абсолютно ясного с виду повеления царя и великого князя Петра Алексеевича, вряд ли был понятен даже его приближенным и самым изощренным чиновным крючкотворам. 7 марта 1721 года «Его Величество будучи Своею высокою персоною в Военной Коллегии» слушал доклад о том, как выполняется его указ двадцатилетней давности о наборе в армию тех, кто решил стать солдатом по собственной воле.

Правила, составленные тогда, описывали отбор с совершенной точностью. Так, категорически запрещалось записывать в полки «пашенных крестьян». А для не занятых трудом на земле холопов существовал целый ряд ограничений, причем не только по физическим возможностям, которые приказывалось обязательно проверять. Записавшиеся в армию под чужим именем и не признавшиеся сразу в побеге от господина новобранцы, возвращались прежнему владельцу по его требованию. Те же, кто при побеге и после него совершали преступления, перед возвратом подлежали жестокому наказанию.

Особый раздел посвящался и тем, кто ничего не совершал и не скрывал. Такому солдату, если появлялись требования о его возврате, разрешалось не только остаться на службе, но и забрать к себе жену и детей, которым не исполнилось еще 12 лет. Но тому, от кого он бежал, назначалась очень значительная по тем временам компенсация — 11 рублей серебром. Вот только по обычной скудности казны деньги эти наличными не выдавались, а зачитывались в счет различных сборов — на постройку кораблей, снаряжение войск и прочие государевы нужды.

Все эти меры предназначались для того, чтобы не вызывать излишнего недовольства помещиков и вотчинников политикой самодержца. Но прошло два десятилетия, власть царя-реформатора утвердилась, и, выслушав доклад о затруднениях с пополнением армии и флота, он повелел упростить правила зачисления на службу беглецов-добровольцев.

Возврату барину подлежали лишь те, кто был уличен в грабеже или ином воровстве. Но, после нещадного битья кнутом.

Не разрешалось принимать в матросы и тех, кого владельцы душ обучили морскому делу «для плавания своего в Петербург».

Об ограничениях для крестьян речи больше не было, как ничего не говорилось о выплате бывшим владельцам за принятых на службу беглых, которым, как и прежде, разрешалось забрать жен и малолетних детей. Мало того, этих новобранцев разрешалось зачислять не только в расквартированные в столицах полки, но и в гарнизонные полки в отдаленных местах, если они «за скудостию в Петербург дойтить не могут».

Столь же естественным выглядело и последовавшее вскоре распоряжение монарха о создании для солдатских детей гарнизонных школ. Ведь он уже не первый год открывал самые разнообразные учреждения для обучения способных к усвоению знаний недорослей. И, как с восхищением писали биографы первого российского императора, первая гарнизонная школа — в Санкт-Петербурге — начала свою работу в 1722 году.

Контуры задумки Петра Алексеевича стали яснее немногим позже. 20 мая 1723 года по запросу Адмиралтейств-коллегии он должен был решить — что делать с вдовами и детьми военных моряков.

«Вдовье и сиротское жалование,— повелел царь,— давать морским от Обер-офицерских жен и выше, а ниже Обер-офицерских рангов женам и детям не давать, а отпущать вдов и с детьми малолетными… на волю, или к тем вотчинникам, откуда они взяты».

Однако это правило распространялось не на всех детей:

«Буде же у которых будут дети мужеска пола от осьми лет и выше, тех определять для обучения по рассмотрению Коллегии грамоте и в мастерства».

Новый порядок распространили не только на потерявших отцов мальчишек, но и на всех сыновей нижних чинов. Были произведены «перепись солдатских детей и их назначение на военную службу».

Замысел императора стал очевиден. Он собирался создать сословие потомственных профессиональных солдат, сызмальства приученных к службе. Прочнейший костяк русской армии. Но полностью осуществить задуманное самодержцу не удалось.

«Принадлежат к Нашей воинской службе»

После смерти царя-реформатора его повеления о солдатских детях, как и по многим другим делам, где-то исполнялись без особого старания, а где-то и вовсе были преданы забвению. Но генералитет, понимая, насколько большую пользу приносят войскам хорошо обученные и приученные с детства беспрекословно подчиняться солдаты и младшие командиры, смог убедить императрицу Анну Иоанновну вернуться к осуществлению замысла ее дяди.

Важным аргументом в пользу подтверждения особого статуса потомственных солдат стало то, что чем больше их будет, тем меньше придется набирать рекрутов, которые тяжело привыкают к военной жизни и зачастую бегут из полков.

И 21 сентября 1732 года императрица подписала указ, который гласил:

«Указали Мы, по представлению Нашего Правительствующего Сената и Военной Коллегии и Комиссии, определить для собрания и обучения солдатских детей при гарнизонных пехотных полках, школы на таком основании, дабы впредь польза и Государству в рекрутах облегчение быть могло; а в те школы определять детей от 7 до 15 лет».

При этом был значительно расширен круг тех, кого решили считать солдатскими детьми. К ним по указу кроме собственно сыновей солдат стали относить сыновей офицеров, не имевших дворянского происхождения. Но главное, солдатскими сынами стали считаться дети «служилых всяких чинов людей», родившиеся, когда их отцы находились на службе.

«Те все,— говорилось в указе,— принадлежат к Нашей воинской службе».

Нашедших себе другое занятие вне армии солдатских детей, указ требовал найти и вернуть в строй. Исключения делались только для тех, кто уже успел записаться в купечество, принят на гражданскую службу или стал мастером в каком-либо ремесле. Оставляли в покое и тех, кто воспитывался в деревне или другом месте вдали от мест, где служили отцы. Но они, как и дети, родившиеся у солдат после отставки, могли быть сданы в рекруты.

А впредь строжайше предписывалось:

«Никуда из тех служивых чинов детей, кои родились и родятся во время действительной отцов их службы, без особливых Наших указов, не определять и не принимать, дабы оные шли сперва в назначенные школы и в военную службу, как и отцы их служили, чтоб в сборе с народа рекрут замена быть могла».

Чтобы пресечь любые отклонения от принятой схемы, за сокрытие от учета таких детей полагались такие же суровые кары, как и за укрывательство беглых солдат. Так что всех солдатских сынов младше 15 лет отправляли в гарнизонные школы, а всех достигших этого возраста — в полки на действительную службу.

На каждого учащегося в гарнизонной школе выделялась провизия и жалование, что, как полагала императрица, должно было служить хорошим подспорьем для их семей и прокормления младших детей. Правда, в том случае, если солдат-родитель с семьей жил в том же гарнизоне, где была школа. При этом средства из казны на солдатских детей выделялись особым способом. В каждом полку оставляли незаполненными солдатские «ваканции», деньги при этом продолжали выделять по полному штату и за счет образовавшейся разницы обеспечивались дети в форме.

С тех пор установленный порядок десятилетиями лишь немного изменялся и дополнялся.

К июлю 1735 года в гарнизонных школах по всей стране уже могли учиться 4 тыс. солдатских детей.

Но поскольку приготовленных мест оказалось меньше, чем учеников, 1 декабря 1736 года Сенат по представлению Военной Коллегии приказал принимать всех без исключения и изыскать средства и провизию, чтобы каждому сверхкомплектному ученику выдавалось в месяц 30 копеек и 29 килограммов (в пересчете на современные меры) муки. Ведавшей государственными расходами Штатс-Конторе было предписано выделить средства и для этого, и для закупки потребного количества книг и бумаги для гарнизонных школ.

А к 1738 году, после того, как в полках возросла потребность в знающих слесарное мастерство, в гарнизонных школах начали обучать ему тех, кто имел склонность к работе с металлом. Опыт оказался удачным, и 6 августа 1738 года последовал новый указ об учебе солдатских детей, в котором говорилось:

«Школьников обучать грамоте и писать и другим наукам, а непонятных к тому учению слесарскому, кузнечному, плотничному, столярному, колесному, портному, сапожному и прочим художествам и мастерствам, какие при армии и полках потребны».

«Такие обученные потребны»

Жизнь гарнизонных школьников не обходилась без неожиданностей. В ноябре 1740 года в Европе началась война за австрийское наследство, и русскую армию и флот решили срочно увеличить на 20 тыс. человек. А поскольку солдатские дети были, что называется под рукой, 30 декабря 1740 года их было приказано до наступления пятнадцатилетия проверить, оценить и распределить на службу:

«Разобрать всех имеющихся в гарнизонах из солдатских детей школьников, и годных из них определить в полки».

Малорослых и слабосильных предписывалось определить в писари, а несклонных к наукам — «в слесарские и кузнечные ученики и отдать в Адмиралтейство в матросы и другие по их склонности чины».

Но острую нужду в хорошо обученных гарнизонных школьниках испытывала не только армия. В 1744 году лучших учащихся столичной школы вытребовала Санкт-Петербургская гарнизонная канцелярия «для определения к делам». А Санкт-Петербургская губернская канцелярия, воспользовавшись связями в Сенате, забрала десять лучших из них для определения на более высокие должности — в подьячие. Ярости военных не было предела. Военная Коллегия требовала:

«Оных школьников возвратить в тою школу по прежнему, понеже такие обученные потребны ко определению в полки в писари и в другие чины, в коих всегдашняя обстоит нужда».

Сенату не без труда удалось уладить конфликт. Новых подьячих оставили в губернской канцелярии, чтобы делам «остановки и упущения быть не могло».

Но военным пообещали, что впредь, без особого указа гарнизонных школьников у них отнимать не будут.

В том же 1744 году для самых неустроенных мальчишек — детей солдатских вдов, как законнорожденных, так и нет, без всякого различия снизили возраст приема в гарнизонные школы до шести лет. А учитывая их высокую репутацию, разрешили принимать в них недорослей из других сословий.

К осени 1758 года число солдатских детей, обучающихся в гарнизонных школах, выросло до 6002. Но выпускников для армии и правительственных ведомств все равно остро недоставало. Армейское командование, чтобы не делиться ими, придумало оригинальный ход — приказало оставлять выпускников гарнизонных школ в тех полках и батальонах, при которых они обучались.

Выгоду нового положения быстро оценили коменданты крепостей и командиры полков и батальонов в отдаленных местах, прежде всего в Сибири, где вскоре появились гарнизонные школы, в которых насчитывалось по сотне только солдатских детей, не считая офицерских и обывательских. В 1765 году Военная Коллегия докладывала императрице Екатерине II:

«Ныне из подаваемых от команд в Военную Коллегию рапортов оказалось, сверх положенного во всех школах по штату числа, при школах 4533, да при отцах и матерях 6260, итого кроме комплектных 4536, 10 793 человека».

Военная Коллегия просила дополнительные средства. И, с соизволения императрицы, получила деньги на крайне полезное для державы дело.

С 1774 года в гарнизонные школы стали определять детей беднейших дворян, для которых не нашлось мест в кадетских корпусах, причем Сенат предлагал Екатерине II:

«Не благоугодно ли будет Вашему Величеству Всемилостивейше указать: таковых неимущих Дворянских малолетних детей, где только оказаться могут, по просьбе отцов их, родственников и свойственников, определять в гарнизонные школы, хотя б число их до тысячи человек случилось».

Несмотря на очередные затруднения с пополнением казны, деньги на содержание и обучение новых учеников выделялись без промедления.

Неприятные перемены в истории солдатских детей, казалось бы, должны были произойти сразу же после начала сумбурного правления императора Павла I. Но в 1797 году он без всяких сокращений утвердил предложенное Военной Коллегией увеличение количества штатных (комплектных) мест в гарнизонных школах до 8 тыс., а кроме того, одобрил введение измененного порядка обращения с самыми маленькими солдатскими детьми:

«В сии школы отдавать и принимать, начиная с семилетнего возраста, а не имеющих никакого содержания с пяти лет; но ниже сих лет, как к обучению еще неспособных, не принимать, а оставлять у родителей или родственников их, которые однако ж, ежели случатся так бедны, что и такового малолетнего прокормить не в состоянии или же малолетний тот будет сирота, то Комендантам, принимая таковых в свое ведомство, отдавать до семилетнего возраста на воспитание надежному из служащих в гарнизоне женатому и производить на него провиант… и ротному командиру о порядочном его содержании иметь надзирание, а когда семь лет минет, отдавать в школу».

К 1797 году в стране насчитывалось уже 63 гарнизонные школы, а за право получить в свои ряды их выпускников как строевых, так и мастеровых и музыкантов, нешуточно конкурировали даже гвардейские полки. А офицеры Лейб-гвардии Егерского батальона тогда гордились тем, что благодаря протекции императора Павла Петровича имеют лучший из элитных частей состав нижних чинов — не более двух-трех процентов пришедших по рекрутскому набору, а остальные — солдатские дети.

Всеми правдами и неправдами, несмотря на существовавшие запреты, получали обученных наукам выпускников гарнизонных школ и гражданские ведомства. Военные возмущались таким «хищничеством», и распоряжения о направлении солдатских детей только в армию повторялись снова и снова.

«Не отдавать ни одного воспитанника»

Однако импульсивный император не был бы самим собой, если бы не взялся за преобразование хорошо работающей системы. В 1797 году, утверждая проект Военной Коллегии, он поручил преобразовать сеть гарнизонных школ так, чтобы она слилась с Сиротским домом, созданным им для гвардейских частей. К концу следующего, 1798 года проект, основными авторами которого были наследник престола великий князь Александр Павлович и любимец императора генерал-лейтенант барон А. А. Аракчеев, был представлен Павлу I.

Все гарнизонные школы впредь предлагалось именовать отделениями Императорского военно-сиротского дома, общее число воспитанников которого составляло 16 400 солдатских детей. В главной — петербургской — части дома планировалось образовать два отделения: первое или благородное — для дворян и второе — для детей солдат. Причем, как указывалось в проекте, «в каждом из этих отделений состоят особливо мужского и женского пола дети».

Склонные к наукам солдатские сыновья, согласно документу, могли учиться в одном классе с недорослями из благородного отделения. Но их преимущественно предлагали использовать в будущем в качестве учителей. А воспитанников первого отделения выпускать в войска юнкерами, а особо отличившихся в учебе и офицерами.

Еще одним отличием от прежних лет было обучение до 18, а не до 15 лет и более широкая программа как общих дисциплин для всех, так и мастеровых специальностей для солдатских детей, включая разнообразные рукоделия для девочек.

Но, главное, авторы проекта предлагали никак не ограничивать количество воспитанников ни в столичных отделениях Императорского военно-сиротского дома, ни в отделениях в Москве и провинциях. Именно этот пункт утвержденного императором проекта и стал основой для резкого ухудшения жизни солдатских детей.

Из-за европейских войн, в которых Россия регулярно принимала участие, размеры армии нужно было постоянно наращивать. И именно эту цель преследовало безграничное расширение числа воспитанников. Но воцарившийся в 1801 году Александр I и имевший на него значительное влияние Аракчеев очень скоро осознали, что для ее достижения без увеличения рекрутских наборов солдатских детей и малолетних беднейших дворян недостаточно. Поэтому было решено отправлять в отделения военно-сиротского дома малолетних бродяг и нищих.

Расчет строился на том, что хорошо справлявшиеся с подготовкой солдатских детей бывшие гарнизонные школы смогут сделать отличными солдатами и этот контингент.

Но многие из новых воспитанников не имели никакой склонности к учебе, и среди кантонистов, как их стали именовать с 1805 года, резко увеличилось число полностью неграмотных.

Дело дошло до того, что 4 января 1812 года военный министр генерал от инфантерии М. Б. Барклай-де-Толли потребовал предоставлять в отчетах военно-сиротских отделений отдельно данные о воспитанниках, не освоивших чтение и письмо. И при выпуске отправлять их только в полевые пехотные полки.

Еще хуже у кантонистов из бродяг обстояло дело с дисциплиной. А чтобы исправить их поведение, в военно-сиротских отделениях начали усиленно применять телесные наказания. Но вскоре их тяжесть начали испытывать на себе все кантонисты.

Однако ни о каком изменении избранного способа расширения числа кантонистов не было и речи. В феврале 1812 года отделениям Императорского военно-сиротского дома указали, что они не только могут, но и должны принимать всех недорослей без различия происхождения, если об этом просят их родственники или местные власти.

Непомерное расширение числа кантонистов приводило к закономерным последствиям — выделенного казной финансирования не хватало, и начались уменьшения норм выдачи продовольствия для самых маленьких. Что вело к увеличению заболеваний, и там, где не было военных госпиталей и лечебниц, армия с трудом находила деньги на оплату их лечения в гражданских заведениях. При этом от выделения продовольствия для больных кантонистов, как требовало медицинское начальство, армейское командование категорически отказывалось. Так что неизбежно росло и число смертей.

Чтобы решить эту проблему, в 1813 году родственникам кантонистов предложили забирать их в семьи, но с обязанностью воспитывать и учить до 12 лет (а с 1829 года — до 14 лет). После чего возвращать их армии. Позднее, чтобы дополнительно сократить расходы, в кантонисты начали принимать с 10 лет.

В 1816 году немалую часть расходов на содержание военно-сиротских отделений переложили на местные власти, но в разоренных после Отечественной войны губерниях это привело только к ухудшению положения кантонистов. Но что бы ни происходило, линия на увеличение числа кантонистов не изменялась. Год от года к отдаче в их число добавлялись все новые категории детей.

А если вдруг кто-то из родственников-дворян или других свободных сословий решал навсегда забрать кантониста или помещик считал, что солдатский сын родился до начала службы отца, а потому подлежит возвращению в деревню, то следовал непременный отказ. Ведь в 1818 году Александр I решил «впредь из Военно-Сиротских Отделений отнюдь не отдавать ни одного воспитанника». Исключение составляли только тяжело заболевшие кантонисты. Их отдавали сразу, чтобы не испортить статистику по смертности.

«Сметливость и зоркость — орлиная»

Однако самые тяжелые времена наступили в эпоху Николая I. Военно-сиротские отделения были переименованы в роты, полубатальоны и батальоны военных кантонистов. Кроме того, царь-солдат решил сделать их не только воспитательными, но и исправительными. 22 марта 1831 года император приказал принудительно помещать в кантонисты детей польских шляхтичей, участвовавших в антиправительственном восстании в Царстве Польском и российских западных губерниях. В ноябре 1833 года самодержец утвердил передачу в кантонисты детей арестантов. А три года спустя в кантонисты начали отправлять воспитанников кадетских корпусов «за дурные качества и предосудительные поступки». Апогеем этой кампании стало массовое зачисление в кантонисты малолетних преступников.

В дополнение к этому в кантонисты забирали и для религиозной перековки. Начало этому процессу было положено 22 мая 1828 года после принятия «Дополнительных правил для рекрутской повинности Евреев». Об их женах и детях, как говорилось в документе, «наблюдаются правила, какие в сем случае предписаны для Христиан». И их сыновья «считаются военными кантонистами, берутся наравне с прочими детьми нижних военных чинов, в батальоны военных кантонистов и определяются в службу на общих правилах».

Однако слова об общих правилах были только словами. На деле кантонистов-евреев увещеваниями и разнообразными стимулами подталкивали к смене вероисповедания. К примеру, было объявлено, что стать армейским писарем мог только православный. Тот же порядок действовал и при направлении кантонистов на учебу фельдшерскому делу. А достигнутые успехи привели к тому, что в кантонисты начали забирать вообще всех еврейских детей, живших в округах военного поселения в малороссийских губерниях. При этом очень свободно трактуя полученное разрешение.

Полученный опыт распространили на мусульман и идолопоклонников. В 1836 году их начали особо поощрять за принятие православия. Не избегли отправки в кантонисты сироты-старообрядцы. Правда, их родственники и единоверцы делали все, чтобы их спрятать, благо, опыта для этого у них хватало. А в 1842 году было решено заняться перевоспитанием и цыганских детей, которых, как бродяг, стали записывать в кантонисты.

Но ставка на массовость, несмотря на все предпринятые меры экономии, оказалась непомерно тяжела для казны. Несмотря на то, что в 1835 году возраст приема в кантонисты подняли до 14 лет, в 1842 году в стране насчитывалось 293 тыс. кантонистов. А всего с 1826 по 1857 год кантонистами служили 7 905 000 детей. Казне это обошлось в 20 150 тыс. рублей.

Детство в такой обстановке накладывало на кантонистов неизгладимый отпечаток. Известный в XIX веке издатель и писатель А. Ф. Погосский, с 1831 года служивший солдатом и хорошо знакомый с их бытом и нравами, вспоминал:

«По части проворства, ловкости и всякого пройдошества это были претеплые ребята.

Сметливость и зоркость — орлиная. Язычище вырабатывался у них — что нож вострый: наврать, оцыганить, обморочить человека — первые мастера. А в руках такое проворство — что твоя музыка».

Как писал Погосский, плутоватость и ловкость использовалась кантонистами не только для мелкого воровства и обманов:

«Разумеется, и из кантонистов выходили иногда отличные полезные люди — тем больше чести их достоинству… Поневоле ребята были плутоватые. Унтер-офицеры по фронту отличные выходили из учебных карабинерных полков, пополнявшихся все больше кантонистами. Были из них фельдфебели дельные».

И это не было преувеличением. В 1821 году генералитету было предписано прекратить попытки заполучить на унтер-офицерские и фельдфебельские вакансии в подчиненных им частях лучших кантонистов разнообразными хитрыми способами. В том же году начала действовать Техническая школа при петербургском Арсенале, в которой обучались кантонисты, некоторые из них потом далеко продвинулись по службе.

Из кантонистов охотно готовили полковых аудиторов, фельдшеров, ветеринарных помощников, мастеров и подмастерьев пороховых и оружейных заводов и механиков для флота и артиллерии. Начинали кантонистами и многие высоко ценимые в то время топографы и землемеры.

Ярким примером того, чего могли достигнуть на службе отданные в военно-сиротские заведения дети, служила история самого последовательного критика потомственного солдатства В. Н. Никитина, называвшего военно-сиротские заведения «детской каторгой». Он родился в 1839 году в еврейской семье. Из кантонистов, после принятия православия, его зачислили в полковую канцелярию писарем, в 1856 году он был переведен писарем в Департамент военных поселений, а два года спустя — в канцелярию Военного министерства. Начал писать статьи для газет, за что получил нагоняй от начальства, и в 1863 году перешел на гражданскую службу — в канцелярию Санкт-Петербургского полицмейстера. В следующем году он нашел для себя место в канцелярии Министерства государственных имуществ и вскоре успешно сдал экзамены за курс уездного училища и был произведен в коллежские регистраторы, правда, после долгих мытарств. С 1870 года он на протяжении 14 лет служил директором в Санкт-Петербургском тюремном комитете.

«Никитин,— говорилось в его биографии,— в 1884 г. был в министерстве старшим столоначальником, имел ордена св. Станистлава 3 и 2 ст., св. Анны 3 и 2 ст. и св. Владимира 4 ст.»

А к концу карьеры его произвели в действительные статские советники, что соответствовало армейскому генерал-майору. Можно бесконечно долго спорить о том, мог ли он достигнуть того же положения в российском обществе того времени, если бы его принудительно не забрали в кантонисты. И как могла сложиться его жизнь, если бы этого не случилось.

Но он был далеко не единственным кантонистом, достигшим немалых карьерных высот.

К примеру, в Инженерном департаменте Военного министерства в правление Николая I среди 29, говоря современным языком, менеджеров среднего звена шесть было из солдатских детей. А в губернских дворянских списках XIX века присутствует немало дослужившихся до потомственного дворянства солдатских детей, хотя многие из них этот факт своей биографии, достигнув высоких чинов, начинали скрывать.

И дело было не только и не столько в том, что в 25 декабря 1856 года дальнейшее существование кантонистов было признано ненужным и прием в роты и батальоны военных кантонистов был прекращен. Кантонистов люто ненавидели небогатые дворяне и революционеры. Первые за то, что бывшие солдатские и приравненные к ним дети, покинув армию, с присущей им ловкостью находили для себя службу и соглашались трудиться много и за скромное вознаграждение. Тем самым лишая дворян, оставшихся ни с чем после освобождения крестьян, возможности заработать на хлеб насущный.

Значительное число бывших кантонистов пошло на службу в полицию, политический сыск и тюремную обслугу. И там они выполняли приказы с воспитанной в них сметливостью и дисциплинированностью. Чем вызвали острейшую неприязнь революционеров.

Стоит ли удивляться тому, что под влиянием публицистов второй половины XIX века о кантонистах вспоминали преимущественно, когда описывали мрачные стороны их жизни. О том же, что эта система спасла миллионы крестьян от рекрутского набора, как и о том, что она десятилетиями служила самым надежным социальным лифтом для беднейших слоев российского общества, со временем прочно забыли.

Евгений Жирнов