Как один автор изменил историю целого жанра

30 лет назад умер Грэм Грин — один из самых успешных прозаиков ХХ века. Он прожил долгую авантюрную жизнь, написал множество романов, условно проходящих по разряду «шпионских», и создал героя, который ненавидит шпионаж и авантюры, но неизменно оказывается замешан и в том и в другом. Герой Грина жил в мире открытого политического противостояния и глубоко презирал так называемые государственные интересы, считая их смесью спекуляции и вранья примерно в равных долях. Сейчас, в мире постполитики и разнообразной гибридности, его позиция выглядит, пожалуй, еще более уместной

Текст: Ольга Федянина

Грэм Грин принадлежит к числу воспитанников самого успешного литературного института ХХ века. Институт этот, сменивший несколько названий, известен как Секретная служба Великобритании, Secret Intelligence Service, она же — MI6. Суммарными тиражами романов, написанных бывшими и действующими сотрудниками этой спецслужбы, вероятно, можно обернуть Землю несколько раз. Конечно, английская разведка издавна способствовала развитию изящной словесности: необязательно углубляться в древнюю историю и вызывать тень Кристофера Марло, поэта и спецагента из XVI века, можно вспомнить и прямого предшественника Грэма Грина, литератора и разведчика Сомерсета Моэма, которого еще в начале ХХ века отправляли с деликатной миссией в революционную Россию. Но репутацию кузницы литературных кадров MI6 окончательно получит лишь во второй половине ХХ века, когда появятся кадровые агенты-литераторы Джон Ле Карре и Фредерик Форсайт.

Даже на их фоне Грэм Грин, прослуживший в MI6 всего лишь около трех лет в годы Второй мировой войны и пришедший туда уже автором бестселлеров, выглядит впечатляюще со своими миллионными тиражами и десятками голливудских экранизаций — а Грин один из самых часто экранизируемых авторов ХХ века. И к тому же автор с наибольшим числом номинаций на Нобелевскую премию по литературе за всю ее, премии, историю. Правда, лауреатом Грин так и не стал, для Нобелевского комитета его книги были слишком detective stories. Тем не менее, оставаясь автором жанровым, он, бесспорно, принадлежит к миру «большой» литературы, в который ни Форсайт, ни Ле Карре, положа руку на сердце, не попадают даже через служебный вход. Более того, именно романы Грина создали новый канон жанра и нового, вернее, изменившегося почти до неузнаваемости героя, из главных черт и свойств которого и Ле Карре, и Форсайт позже успешно выстроили основы своих собственных триумфов. В этом смысле — а не только по возрасту — оба они последователи и популяризаторы Грэма Грина, превратившие в массовый жанр его литературные находки. Правда, этот успех «наследников» задним числом заставляет нас принимать книги Грина за то, чем они не являются. Или являются не в полной мере.

Его романы действительно выглядят политическими, остросюжетными и детективными, однако сам их жанр — это часть сюжета, а не внешняя его рамка. И образцы этого жанра Грин демонстрирует лишь для того, чтобы последовательно их демонтировать на наших глазах. Мир тайной политики и бесследных исчезновений, мир повстанческих лагерей и полицейских участков, зашифрованных писем, конспиративных квартир и тайников с оружием — весь он целиком лишен у Грина какой бы то ни было загадочности и привлекательности. Это всегда в лучшем случае неприятное, а чаще отвратительное и, главное, абсолютно бессмысленное место.

Кем бы ни были герои его романов и в какие бы серьезные передряги ни попадали, они никогда не бывают именно что героями, сверхлюдьми со сверхспособностями и призванием. Все они в каком-то смысле анти-Бонд, и если undercover — их вынужденное положение, то understatement — их естественное состояние. Агент секретной службы, по Грину,— это незаметный чиновник Кэсл из «Человеческого фактора»: человек, давно похоронивший романтические иллюзии и хорошо знающий, что за любым большим политическим заявлением стоит очень мелкая и очень корыстная цель, а чаще всего множество разных корыстных целей, друг другу безнадежно противоречащих.

Этот, вполне автобиографический, сквозной сюжет недаром возникает у английского автора, родившегося через три года после смерти королевы Виктории и умершего через полтора года после падения Берлинской стены. Герои и вечные двойники Грэма Грина — обедневшие и изрядно поизносившиеся потомки роскошных и самоуверенных имперских колонизаторов, в новом времени часто вынужденные зарабатывать на жизнь в бывших колониях наравне с их местными обитателями, уворачиваясь при этом от неприятных приключений, которые поджидают справа и слева. Это новые трикстеры, которые успешно и самозабвенно скрывают свои вполне традиционные добродетели, добродетели воина и джентльмена, не только от окружающих, но и от самих себя. Однако в решающий момент трикстер все же оказывается героем, как правило, против собственной воли — и для его выживания лучше, чтобы его героизма не заметил никто, кроме читателя. Правда, даже в самые отчаянные минуты герой Грина не пытается спасти мир: во-первых, это выглядит нелепо, а во-вторых, он точно знает, что спасать этот мир незачем и поздно. Но, как говорил другой литератор и состоявшийся Нобелевский лауреат, отдельного человека спасти всегда можно.

---

Профессия

Профессия главного героя в романах Грина — это всегда что-то «не то». Иногда — маскировка, прикрытие какой-то другой деятельности, иногда — что-то случайное, выбранное из чистой необходимости зарабатывать на жизнь. Так, торговец пылесосами в романе «Наш человек в Гаване» и пылесосами торгует по чистому стечению обстоятельств, и секретным агентом становится по недоразумению.

Один из немногих персонажей Грина, для которого работа равна призванию,— странствующий священник в романе «Сила и слава», первой книге, которая принесла ему большой успех. Но и здесь есть фактор «не того»: священник занимается запрещенной деятельностью, за нее он платится жизнью, и его призвание — оно же и его проклятье, груз, от которого он очень хочет, но не может избавиться.

На самом же деле никакой настоящей профессии и никакого призвания у человека во вселенной Грина не существует — предоставленный самому себе и оставленный в покое, он будет просто сидеть на веранде с книгой и со стаканом виски в руках. Повторяющиеся моменты счастливого неучастия ни в чем и есть та самая настоящая жизнь, которую его герои так не хотят потерять и которая всегда находится под угрозой. А работа всего лишь функция войны за эту жизнь.

«Тихий американец», 1955
— А вы на самом деле хотите знать, кто его убил?
— Нет,— сказал Виго.— Я должен отчитаться, вот и все.

«Человеческий фактор», 1975
Порою — и с каждым годом все чаще — ему хотелось стать стопроцентным конформистом, подобно тому как человеку иного склада хочется перевернуть мир, выступив в Палате лордов.

Место

Чужая страна в состоянии переворота, гражданской войны, революции — естественная среда обитания героев Грина. Сам он путешествовал всю жизнь — и до своей «стажировки» в MI6, и во время, и после нее. Целью его путешествий были страны экзотические и неспокойные — Мексика, Либерия, Гаити, Вьетнам, Сьерра-Леоне, они же станут и местом действия его романов. Любое такое место действия у Грина источает своеобразный морок, оно внимательно рассмотрено и детально описано чужим, неместным взглядом. Даже если герои живут здесь годами, это не их дом, а временное жилище, в котором пол ходит под ногами, а звуки взрывов и выстрелов — самое обычное дело. Способность спокойно существовать в таких условиях свидетельствует не столько о мужестве, сколько о довольно отчаянном экзистенциальном безразличии этих героев. То, что речь идет не о «локальном колорите» для приключенческого сюжета, а о взаимоотношениях героя и мира, хорошо видно на двух романах — «Министерство страха» и «Человеческий фактор». Действие обоих происходит в Англии, но описана эта Англия у Грина в точности так же, как улицы Порт-о-Пренса и рисовые заросли Сайгона: как угрожающая, чужеродная среда, в которой каждый угол дома что-то скрывает, а реальная угроза жизни может исходить как от улыбки полицейского, так и от нежданно выигранного в лотерею кекса или странного телефонного звонка.

Кстати, пропутешествовав большую часть своей жизни, последние годы Грэм Грин провел в тишайшем швейцарском Веве, где был соседом и большим другом Чарли Чаплина. Его герои до такого идиллического финала не доживали.

«Сила и слава», 1940
…десять часов вниз по реке до порта, сорок два часа по заливу до Веракруса — это единственный путь к свободе. На севере — болота и реки, иссякающие у подножия гор, которые отделяют их штат от соседнего. А на юге — только тропинки, проложенные мулами, да редкий самолет, на который нельзя рассчитывать. Индейские деревни и пастушьи хижины. Двести миль до Тихого океана.

Война

В этих чужих местах, которые выбирают его герои для жизни, вернее, в которых они вынуждены жить, всегда идет борьба за власть, она же борьба за выживание, они охвачены конфликтами, колониальными, междоусобными, расовыми. Взгляды самого Грина были условно левыми и безусловно антифашистскими, но его писательский и репортерский глаз видит за любым раскладом сил не ясность политического чертежа, а смуту разнообразных интересов, которая способна между делом уничтожить любого конкретного человека независимо от его убеждений и позиции. Поэтому в этих политических романах на самом деле мало политического содержания: автора не слишком занимают подробности противостояния американской армии и вьетнамских повстанцев, равно как и программа гаитянской оппозиции. Если в сюжете возникают советские спецслужбы, то вы ничего не узнаете об их конкретных интересах — вы вообще мало узнаете о том, в чем смысл противоборства тех или иных сил или шпионажа в пользу какой-либо из них. Просто нужно помнить, что вы на войне и каждый сарай может оказаться убежищем вооруженного отряда: на чьей стороне эти повстанцы, автор может и не потрудиться вам объяснить, главное, что стрелять они все равно будут в любого. Атмосфера страха в романах Грина — неизбежная часть сюжета, в котором царит война, чаще объявленная, чем необъявленная.

«Комедианты», 1966
У них было три автомата старого образца, захваченные в полицейском участке,— вероятно, эти автоматы впервые были пущены в дело еще при Аль Капоне, несколько винтовок времен Первой мировой войны, дробовик, два револьвера, а у одного из партизан было только мачете…

«Тихий американец», 1955
…война идет в джунглях, в горах и в болотах, на затопленных полях, где вы бредете по шею в воде, а противник вдруг улетучивается, закопав оружие и переодевшись в крестьянское платье <...> Французы контролируют основные дороги до семи часов вечера; после семи часов у них остаются сторожевые вышки и кое-какие города. Это не значит, что вы и тут в безопасности: в противном случае не надо было бы огораживать рестораны железными решетками.

«Тихий американец», 1955
Иногда я просыпался ночью со словами: «Возьмите, например, каодаистов, солдат хоа-хао, Бин-Ксюена...» Это были наемные армии, которые продавали свои услуги за деньги или из чувства мести.

Страх

Как уже было сказано, герой Грина, не стремится изображать из себя супермена, он вообще, что называется, как правило, не в форме. И если созданный в «конкурирующем ведомстве» агент 007 (автор Бонда был выходцем из военно-морской разведки, а не из MI6) свои водка-мартини и виски-с-содовой глотает как тонизирующий протеиновый коктейль, то у героев Грина отношения с алкоголем (и с разнообразными веществами) вполне прозаические — они пьют что попало не для обострения чувств и реакций, а чтобы их притупить. Но, наделенные всеми человеческими, обывательскими свойствами, они странным образом лишены страха смерти. Их безразличие к опасности можно даже спутать с мужеством, но это именно экзистенциальное равнодушие человека, который в любом возрасте считает, что жизнь уже прожита. Когда он успел ее прожить — вопрос открытый.

Единственную прореху в этом спасительном безразличии проделывает фигура женщины. Женщина и страх в романах Грина — практически полные синонимы, вместе с нею страх оказывается частью его жизни. Это страх за нее и страх ее потерять. При этом их отношения не похожи ни на подлинную страсть, ни на идиллию, просто женщина, будь то дочь, жена или случайная возлюбленная, и есть единственное воплощение всего того личного, отдельного, частного, человеческого, за что герой готов умирать — но большую часть времени вынужден просто смертельно бояться. Именно атмосферу этого страха Грин выписывает в своих романах с максимальным мастерством. Страх, а не интрига создает и держит напряжение этих текстов, по жанру они всегда в гораздо большей степени триллеры, чем детективы. И если герой не боится погибнуть, то читателю очень не хочется его терять.

«Человеческий фактор», 1975
Кэсл поцеловал жену. Провел рукой по ее черным непокорным волосам, коснулся высоких скул <…> так Кэсл как бы лишний раз убеждался, что самое для него в жизни дорогое по-прежнему при нем. К концу дня у него всегда возникало ощущение, словно его годами не было и он дома оставил беззащитную Сару одну.

Предательство

Предательство в историях Грэма Грина — самый распространенный грех и, кажется, самый простительный. То, что ни одна видимость не соответствует сущности, входит в предлагаемые обстоятельства любой местности, и это герои его романов учитывают автоматически. Ситуация «все против всех и только я один — за себя» не предполагает верности монарху, отечеству, ведомству, флагу. В жизни каждого из этих героев есть свое собственное, личное предательство, суть которого становится известна иногда лишь постепенно. Так, в «Человеческом факторе» шаг за шагом, поворот за поворотом, очень медленно выясняется, что главный герой, служащий министерства иностранных дел, работает на каких-то вполне условных «русских». Но по-настоящему опасны в этих романах не предатели, а люди с твердыми убеждениями — как опасен «тихий американец», с помощью которого какие-то очередные повстанцы аккуратно получают свои порции смертельного оружия для нескончаемой бойни. Он честно помогает правому делу, умножая насилие и смерть. Именно за это, а не из-за любовного соперничества главный герой, Фаулер, своего тихого американского друга в конце концов и предаст, заманив в смертельную ловушку, где его уже будут ждать представители конкурирующего политического клана.

«Наш человек в Гаване», 1958
— Главное — помните: пока вы лжете, вы не приносите вреда.
— Но я беру у них деньги.
— У них нет других денег, кроме тех, которые они отнимают у таких людей, как мы с вами.

Пороки и добродетели

Уставший антисупермен, невысоко ценящий свою работу и самого себя, умеющий как пользоваться плодами чужого предательства, так и предавать сам,— если смотреть на героев Грина с определенного ракурса, они останутся циниками. Но все их шаги и поступки сопровождает двусмысленный авторский тон, который и самому этому цинизму придает что-то ненадежное. В каждой из историй, рассказанных Грэмом Грином, настает момент, когда герой делает шаг, для циника безрассудный и ставящий его существование под угрозу. Иногда это даже не шаг, а просто поворот головы, сочувственный взгляд, брошенный в обстоятельствах, когда мгновение, потраченное на бессмысленно человечную жалость, может стоить жизни.

Причину этого безрассудства по-настоящему не объясняют ни герой, ни автор, как будто бы боясь произнести какие-то слова, которые в этом лживом мире будут звучать неуместно — как неуместен пафос в общественном туалете. Но без этих моментов, без этих вспышек какого-то контрабандного викторианского джентльменства с его понятиями о долге и чести, портрет героя довольно мерзкого времени оказывается неполным. Про героев Грина читатель имеет право думать все, что угодно — в том числе и хорошее.

«Ведомство страха», 1943
Почувствовав, что кто-то страдает, он сразу терял свой не очень стойкий душевный покой. И тогда был способен на все. На все, что угодно.

«Тихий американец», 1955
Я не могу себя чувствовать спокойно (а ведь покой — это единственное, чего я хочу), если кто-нибудь страдает,— страдает зримо, слышимо или осязаемо. Вольно простакам принимать это за отзывчивость; но ведь все, что я делаю <…>, сводится к отказу от маленького блага ради значительно большего блага: душевного покоя, который позволит мне думать только о себе.