Антология современной русской поэзии переведена на немецкий. С автором перевода Александром Ницбергом беседует корреспондент «Д» Дарья Палиевская.

Толстой, Достоевский, Чехов. Пожалуй, этими именами и заканчивается знакомство массового европейского читателя с русской литературой. Что уж говорить о современной поэзии. Известный переводчик и лауреат множества переводческих премий (в том числе за перевод «Мастера и Маргариты» на немецкий язык) Александр Ницберг в своей антологии «Revolution der Sterne» («Революция звезд») объединил 30 поэтических «голосов» из Москвы и Санкт-Петербурга. Среди них такие классики, как Евгений Рейн, Олег Чухонцев и Сергей Стратановский, новаторы, как Константин Кедров, Елена Кацюба и Андрей Сен-Сеньков. Многие имена впервые представлены немецкоязычному любителю поэзии. Антология двуязычная, так что читатель может ознакомиться и с оригиналом.

— Александр, кому в современном мире вообще нужна поэзия?

— Поэзия всегда была «книгой для всех и ни для кого». Нам только кажется, что когда-то в прошлом она играла бОльшую роль, чем сегодня. Но тогда просто была другая система образования. Знание стихов могло быть чем-то совершенно поверхностным, светской модой, без малейшего внутреннего понимания. Настоящая поэзия — это монолог, то есть довольно жестокий разговор с самим собой. На это не каждый пойдет. Но, как говорил немецкий поэт Готфрид Бенн, именно на таких одиночных встречах с самим собой, в конце концов, и держится все человечество.

— А как вы подбирали поэтов для своей антологии?

— В книге собраны 30 имен. В основном из Москвы и Петербурга. Среди них есть маститые и молодые, традиционные и авангардные, известные и «на любителя». Но их всех объединяет, на мой взгляд, мастерство. Конечно, 30 человек не в состоянии представить современную русскую поэзию в полном объеме, но, я думаю, это проблема любой антологии и любой подборки. Поэзию всегда представляют индивиды, которые порой, но отнюдь не всегда, вступают друг с другом в контакт. Важно понять, что их общение между собой происходит скорее на другом — духовном — уровне. И не только между собой, но и с их предшественниками, классиками русской и мировой культуры. Как сказано у Ахматовой: «Я на твоем пишу черновике, и вот чужое слово проступает...» Но мне кажется, что, когда подведут итоги, многих из моей подборки назовут классиками нашего времени.

— И все-таки можно ли эту тридцатку как-то распределить по группам и вместе с тем дать им какую-то общую характеристику?

— Мне кажется, что на сегодняшний день поэтов уже не так тянет в группы, школы и направления. Они уже не подписывают манифестов. Но тем не менее всегда можно найти нечто объединяющее. Есть, например, поэты, как Сергей Гандлевский или Михаил Айзенберг, любящие эмоциональный холодок и внешний покой, за которым, однако, открывается бездна. Есть такие, как Ирина Ермакова или Инга Кузнецова, у которых, наоборот, все бурлит и клокочет и один образ сменяет другой. Есть любящие жесткую конструкцию, как Наталия Азарова или Анна Золотарева. Или такие, где авангардный жест переходит из литературы непосредственно в жизнь, как у Германа Лукомникова и Бориса Ванталова. Но помимо этого есть одна черта, характерная для русской поэзии вообще: она вся строится на традициях.

— А немецкая?

— Современная немецкая поэзия строится на совершенно других принципах. Все традиции, как правило, заранее отбрасываются, объявляются «конвенционными», то есть шаблонными, и если используются, то исключительно в целях пародии. Все можно, всегда и везде. Мне же кажется, что свобода особенно остро ощущается там, где существуют какие-то строгие границы. Чем больше преград, тем больше напряжения.

— То есть вы хотите сказать, что в современной русской поэзии нет никакого восстания против традиций?

— Разумеется, есть! Но восстание против традиций как раз и подразумевает знание этих традиций. Почти все содержащиеся в антологии стихи движутся в этом поле напряжения между традицией и авангардом, которое было так типично для русской поэзии со времен модернизма.

— В немецкоязычном мире еще читают рифмованные стихи?

— Конечно, читают. Но тем не менее средний переводчик русской поэзии старается переводить ее вялым верлибром, тем самым приближая ее к привычным немецким «текстам». Я с этим в корне не согласен: литературу другой страны надо представлять со всеми ее особенностями. И людям все время приходится напоминать, что в искусстве нет и не может быть запретов на какие бы то ни было средства выражения. Вопрос только в том, насколько художник ими владеет.