Какие закономерные неожиданности случались в майские праздники

На протяжении многих десятилетий первомайские праздники были призваны наглядно демонстрировать всему миру сплоченность советских трудящихся и их незыблемую веру в руководство страны. А парады войск — мощь вооруженных сил. Однако начиная с первого послеоктябрьского Первомая, в 1918 году, как и во время других масштабных празднований, самые разнообразные происшествия ставили под угрозу выполнение этих задач и отношения с зарубежными странами.

Из воспоминаний первого управляющего делами Совета народных комиссаров (Совнаркома) РСФСР В. Д. Бонч-Бруевича о первом советском праздновании Первомая и участии в нем председателя Совнаркома В. И. Ленина, 1926 год.

В 1918 году 1-е мая Владимир Ильич проводил уже в Москве. За этот головокружительный год произошло такое великое множество событий, что первомайская демонстрация совершалась в действительно совершенно новой обстановке. Рабочий класс революционной России впервые держал власть в своих собственных руках. Никогда, нигде во вселенной еще не было празднования первого мая при таких неожиданных обстоятельствах. Это была первая очередная демонстрация после Октябрьской революции в знак международной солидарности. Все районы были на ногах, и великими потоками лилась человеческая стихия на Красную площадь под стены древнего Кремля…

Красная площадь все более и более заполнялась, и, наконец, наступило время, когда Владимиру Ильичу надо было ехать на площадь; а оттуда поздней на воинский парад на Ходынское поле.

Владимир Ильич на этот раз был очень краток, ограничившись лишь одним небольшим приветствием.

Часам к пяти мы поехали на Ходынское поле, куда тянулось нескончаемое множество народа и шли войска.

Почти перед самым парадом один из латышских полков, посовещавшись,— тогда вершили дела полковые комитеты,— несмотря на протесты начальника парада, самовольно снялся и ушел с Ходынки. Мы были в толпе гуляющих и бродили по полю. Владимир Ильич терпеливо дожидался начала парада, но военные власти медлили.

Когда мы увидели уходивший самовольно полк, Владимир Ильич усмехнулся и сказал:

— Ну и ну, нельзя сказать, чтоб дисциплинка в нашей Красной армии была бы образцовой! С такими порядками далеко мы не уедем. Будьте добры,— обратился он ко мне,— немедленно назначить следствие о нарушении этой частью самой основной воинской дисциплины и сообщить мне, кто там комиссар, кто военный начальник, и вообще все...

По заведенному порядку, я тотчас же, здесь же на поле, написал служебные записки и с курьерами разослал приказы о назначении следствия по распоряжению Председателя Совнаркома над нарушившей дисциплину воинской латышской частью. Приказ комиссару был доставлен на квартиру полка ранее, чем он вернулся к себе домой, и ошеломленное начальство, вероятно, не знавшее о присутствии на поле Владимира Ильича, через два часа было в Управлении Делами Совнаркома со своими объяснениями.

Парад начался. Воинство наше того времени было еще расхлябано: не было ни выдержки, ни достаточной дисциплины, но все-таки это был первый смотр вновь сколачиваемой армии. Владимир Ильич радовался этому первому шагу и говорил всем, что над армией нам надо будет очень и очень работать.

Я передал здесь же на поле Льву Давидовичу (Троцкому.— «История») распоряжение Владимира Ильича, и «строжайшее следствие», как приказал со своей стороны военный комиссар нашей молодой республики, тотчас же закипело. Оно было показательно и нравоучительно для всех остальных частей, а Владимир Ильич пристально следил за следствием и сильно попенял на военное начальство за опаздывание, за начало парада не во время, почему «люди утомлены» и получилось нарушение равно для всех обязательной военной дисциплины.

Так всегда и везде был верен лучшим революционно-коммунистическим традициям Владимир Ильич, требуя от всех при всех обстоятельствах самой честной справедливости и полного и безраздельного выполнения общественного долга, возложенного или партией, или советским правительством.

Из сообщения ГПУ при НКВД РСФСР председателю Моссовета Л.Д. Каменеву, 2 мая 1922 года.

Если Советская Республика в капиталистическом окружении вынуждена поддерживать дружественные отношения и вести торговлю с буржуазными государствами, наши учреждения должны соответственным образом обходиться с находящимися здесь иностранными дипломатами и не срывать нашего международного положения бестактностями и оскорбительными выходками по адресу капиталистических дипломатов. Между тем это именно было сделано органами Московского Совета 1-го мая по адресу дипломатического корпуса, и если не последует со стороны Московского Совета каких-либо шагов, дающих дипломатам сатисфакцию, этот инцидент может нам сильно повредить.

Было совершенно излишне приглашать дипломатов на торжество 1-го мая. Наркоминдел этого вовсе не предлагал. Но раз московские учреждения сделали это, не надо было превращать приглашения в ловушку для нанесения дипломатам оскорблений. В среду, 27-го апреля, представитель Наркоминодела был приглашен в центральную комиссию по устройству первомайских торжеств. Комиссия в лице тов. Лютовинской заявила, что специальные места могут быть отведены дипломатическому корпусу на Театральной площади, где предстоит интересная программа.

На заседании комиссии 28 апреля наш представитель заявил, что присутствие дипломатического корпуса может иметь место лишь в том случае, если будет дана гарантия, что ему будут предоставлены специальные места. Комендант города тов. Яковлев заявил, что дипломатическому корпусу будут отведены места между эстрадой и решеткой сквера, что это место будет окружено барьером или живой цепью и что там будут поставлены скамьи исключительно для дипломатического корпуса. Наш представитель еще раз заявил, что если эти меры не могут быть проведены или если они повредят характеру пролетарского праздника, то надо вообще отказаться от присутствия дипломатического корпуса. Комиссия заявила, однако, что эти меры будут безусловно осуществлены...

Однако 1-го мая, когда наш представитель прибыл на Театральную площадь, оказалось, что ничего не было приготовлено. В этот момент было еще много свободного места, и легко было устроить там дипломатический корпус.

Однако не было никого из ответственных товарищей.

После долгого времени появился тов. Райвичер (комиссар батальона Московского комендантского управления.— «История») и обещал, что цепь будет поставлена. Площадь уже заполнялась. Цепь наконец была поставлена, но затем опять убрана и впоследствии поставлена снова.

Потом появился тов. Драудин (секретарь Моссовета.— «История»). Наш представитель указал ему, что дипломатический корпус собирается и находится в невообразимой давке и духоте без всяких мест для сидения, и предложил перевести дипломатический корпус на эстраду, где было много посторонних и много свободного места. Тов. Драудин, однако, ответил, что место есть перед эстрадой. Наш представитель указал ему, что жидкая цепь красноармейцев не может удержать напора толпы, что с боков охраны нет, и туда беспрепятственно заходят посторонние. Тов. Драудин не обратил на это никакого внимания. Наш представитель обратился к тов. Райвичер, который ответил, что он больше не будет распоряжаться и пусть кашу расхлебывает Драудин, который ее заварил.

Между тем давка усилилась до того, что наш представитель предложил членам дипломатического корпуса, если они пожелают, выбраться на свободу. Между тем дипломатический корпус был уже как бы в мышеловке. Наш представитель потребовал от тов. Драудина, чтобы он хотя бы очистил проход для дипломатического корпуса, чтоб он мог оттуда уйти. Тов. Драудин ответил, что выход есть, что решительно противоречило действительности. Никакие увещания не помогли, и тов. Драудин отнесся совершенно безучастно к скандальнейшему положению дипломатического корпуса.

Получился поистине вопиющий международный скандал.

Жидкая цепь была прорвана, и для того, чтобы спастись от невообразимой угрожающей давки, дипломатам пришлось спасаться как кто мог, и, например, турецкому послу пришлось ползком на четвереньках пробираться под мостками эстрады.

Наш представитель за все это время неоднократно обращался к тов. Драудину и всегда встречал с его стороны враждебное отношение. Наш представитель констатирует, что поведение тов. Драудина, как ответственного распорядителя, является совершенно недопустимым, и он виноват в получившемся вопиющем международном скандале, который будет еще, несомненно, использован в печати всех стран и во всяком случае повредит нашему международному положению...

Нам казалось бы необходимым, чтобы представители учреждения, ответственного за устройство в Москве первомайских торжеств,— насколько известно, таким учреждением является Московский Совет,— хотя бы коротенькой циркулярной запиской извинились перед дипломатами в происшедшем скандале. Надо также обратить внимание на недопустимое поведение ответственных устроителей празднества, и во всяком случае надо избегать на будущее время повторения подобных фактов.

Из записи беседы заместителя наркома иностранных дел СССР Л. М. Карахана с послом Германии в Москве Г. Дирксеном, 3 мая 1929 года.

Дирксен явился ко мне с тем, чтобы от своего имени и от имени германского правительства протестовать против выступления т. Ворошилова (народный комиссар по военным и морским делам СССР.— «История») на параде 1 мая и против «оскорбления», которое было нанесено германскому флагу и германским должностным лицам…

В речи т. Ворошилова он отметил то место, где т. Ворошилов коснулся празднования 1 мая за границей, в частности, в Германии. Дирксен довольно точно процитировал мне это место речи. Он подчеркнул, что 1) т. Ворошилов провел аналогию между царским режимом и демократической Германией, 2) указал, что германскими властями во главе с Цергибелем (полицай-президент Берлина.— «История») принимаются серьезнейшие меры к тому, чтобы не допустить празднования 1 мая и 3) что является самым недопустимым, он, т. Ворошилов, выразил надежду и уверенность, что, несмотря на все полицейские рогатки, рабочие в Германии будут праздновать 1 мая и будут демонстрировать против капиталистического мира.

Посол отметил, что выступление т. Ворошилова было сделано от имени советского правительства, что это была его официальная речь на официальном параде в присутствии всего дипломатического корпуса, что речь его была передана по радио всему миру. Таким образом, в официальной, широко распространенной речи представитель советского правительства подверг критике внутренний режим Германии и выразил одобрение и поощрение германским рабочим в связи с нарушением законов и распоряжений германских властей.

Что касается «оскорбления» германскому флагу и должностным лицам, то оно, по словам германского посла, выразилось в том, что одна из колонн демонстрантов несла броненосец, на котором был поднят германский национальный флаг и были изображены германские министры: все это было сделано в карикатурном оскорбительном виде опять-таки в присутствии дипломатического корпуса сейчас же вслед за прошедшими воинскими частями. По поручению правительства он заявил решительный протест советскому правительству и предупредил, что до тех пор, пока не будет дано какой-нибудь гарантии неповторения подобных фактов, германский посол не сможет присутствовать на подобных торжествах. Он надеется, что советское правительство даст необходимое удовлетворение германскому правительству. Он отметил также, что подобные факты не могут не отразиться на советско-германских отношениях…

Германский посол, в отличие от обыкновения, был очень сух.

Из воспоминаний летчика-испытателя И. И. Шелеста.

Весной 1949 года у нас на аэродроме развернулась исключительная в своем роде эпопея летных испытаний и сдачи заказчикам первых двадцати высотных и дальних стратегических бомбардировщиков Ту-4.

Оборонное значение этому самолету придавалось тогда огромное.

Два месяца опытный аэродром, а с ним и промышленность трудились с таким напряжением, которое бывало разве что в войну. Не говоря уже о летчиках и специалистах, как наших, так и военных, подключенных к круглосуточной работе и летавших иногда кряду по пятнадцать часов, все руководство авиапромышленности и Военно-Воздушных Сил денно и нощно не покидало аэродром. И в результате то, что при обычной, добросовестной работе потребовало бы полгода, было выполнено в пятьдесят дней…

Точно в срок, а именно к первому мая 1949 года, все двадцать кораблей были готовы и смогли принять участие в воздушном параде над Красной площадью.

Погода выдалась солнечная, теплая, и днем в воздухе разыгралась сильная болтанка. Опадчему (полковник, летчик-испытатель.— «История») и мне, летевшим на одном из кораблей, пришлось занимать место где-то в середине кильватерного строя. Федор Федорович, человек в испытаниях бывалый и нервный, бранил и жаркий день, и болтанку, и того начальника, который придумал этот несносный для нас кильватерный строй. Оба мы обливались потом, крутя баранки. Над Москвой летели на трех сотнях метров высоты, а наш высотный корабль не был приспособлен так низко летать: броски в воздухе были настолько сильны, что огромные наши крылья встряхивались, как бы прося пощады, а вся кабина шевелилась, «дышала», словно живая.

Когда все двадцать пролетели над Мавзолеем, нам сообщили с командного пункта, что «впечатление, в общем, произвели благоприятное».

Из воспоминаний Героя Советского Союза генерал-лейтенанта авиации С. А. Микояна.

1 мая 1952 года в Москве на Красной площади, как обычно, проводился военный парад… Как и несколько лет до этого, организацией и проведением воздушного парада руководил Василий Иосифович Сталин, генерал-лейтенант авиации, командующий ВВС Московского военного округа. В тот день погода была плохая: сплошная облачность на высоте около 200 м, а отдельные облака еще ниже. Видимость вперед была ограниченной. Конечно, при таких условиях лететь не следовало. Возглавляла воздушный парад группа тяжелых бомбардировщиков Ту-4, на головном самолете в качестве второго летчика летел Василий Сталин. Они шли нормально, но с некоторой задержкой по времени. Шедшая за ними колонна бомбардировщиков Ил-28 «наехала» на замыкающие строй Ту-4. Летчики теряли из виду соседние самолеты, нарушался боевой порядок. Создалась опасная ситуация. Дивизии Ил-28, которой командовал мой товарищ С. Ф. Долгушин, дали команду уходить с маршрута и возвращаться на аэродром. Только звено Долгушина сохранило строй, остальные, пробивая облака вверх, рассыпались и уходили поодиночке. При заходе на посадку на аэродром Чкаловский разбился один самолет Ил-28, не дойдя до аэродрома — другой.

Из воспоминаний капитана Н. И. Теренченко об учебе в Московском военном училище имени Верховного совета РСФСР и парадах на Красной площади.

Парадные «коробки» должны выехать на ночную тренировку на Красную площадь. «Коробкам», подкованным стальными пластинами (на мысках подошв и каблуках сапог.— «История»), необходима была хоть какая-то тренировка именно на гранитной брусчатке Красной площади. Одно дело строю в 400 человек пройти по асфальту; другое дело маршировать по Красной площади. Гранитная брусчатка имеет свои особенности: поверхности камней имеют чуть полуовальную форму. Красная площадь имеет небольшой наклон от трибун в сторону ГУМа. Даже коней принимавшего парад министра обороны и коменданта Москвы, командовавшего парадом и встречавшего министра обороны с рапортом, также тренировали на ночной тренировке. Поскользнись на брусчатке кто-нибудь из курсантов и упади — это была бы катастрофа! Великолепный строй в 200 человек с оружием в считанные секунды превратился бы в большую кучу барахтавшихся на брусчатке людей. А ведь за этой «коробкой» шли другие парадные батальоны. Перестроиться и обойти «кучу», как-то сманеврировать строем было очень сложно. А если учесть, что все это произошло бы на глазах руководителей партии и правительства, стоявших на трибуне Мавзолея, на глазах многих гостей на гостевых трибунах, на глазах иностранцев, присутствовавших военных атташе и дипломатических миссий…

В середине жаркого июня 1954 года страна готовилась торжественно отметить трехсотлетие воссоединения Украины с Россией. Руководство страны кроме всех прочих торжественных мероприятий решило отметить эту дату торжественным парадом в Москве и Киеве. Министерство Обороны приказало всему московскому гарнизону — академиям, военным училищам и всем подразделениям, участвовавшим в недавнем майском параде, срочно готовить парадные «коробки». Спешно были прекращены все плановые занятия…

Все было как прежде, но необычной была погода: жара под тридцать градусов в тени и более! Попробуй прошагать два-три часа по жаре в застегнутых на все пуговицы закрытых мундирах, сшитых из превосходного плотного зеленого цвета сукна.

А в мундиры еще напихано изрядное количество ваты во все выпуклости, чтобы грудь была богатырской и плечи шире твоих обычных габаритов…

От перегрева и жары некоторые ребята падали в обморок…

Ранним праздничным утром мы погрузились на машины для поездки на Красную Площадь. Утро не предвещало ничего хорошего, было очень тепло. А как будет там, на Красной Площади во время парада? Каждому второму-третьему в шеренге из двадцати человек выдали по два-три небольших флакона нашатырного спирта, которые мы положили в патронташи на наших ремнях. Резерв участников парада был увеличен. Вот и все меры страховки в случае падежа курсантского поголовья.

Часто раздавались возгласы: «Ребята! Нашатырь, а то упаду!» И тогда из-за спины страдальца, которого с боков поддерживали товарищи, высовывалась рука и подносила к носу просящего о помощи пузырек с нашатырем и раздавалась команда «Нюхай несколько раз!» После понюшки нашатыря становилось значительно лучше…

Надо было еще выдержать праздничную речь Министра обороны и до команды «К торжественному маршу, на дистанции двух линейных…» оставалось еще минимум десять минут. А сзади нашего строя куда-то в недра полуподвалов ГУМа санитары за руки и за ноги волокли пачками ребят гренадерского роста: пограничников, моряков, офицеров из парадных «коробок» академий. Впрочем, честно говоря, я этих «картин» не видел, как говорится, не до жиру, быть бы живу. Об этом рассказывали ребята из задней, последней шеренги, которые были еще в состоянии что-то видеть и соображать.

Публикация Евгения Жирнова