Юрий Сапрыкин о том, как торговые центры получили власть над временем и заменили собою город

Торговые центры «Мега» — проект компании Ingka Centres, которая занимается в России недвижимостью шведской корпорации IKEA. Первый в России торговый центр с этим названием — ТЦ «Мега Теплый Стан» площадью 150 000 кв. м — открылся 11 декабря 2002 года. «Мега» предложила для розничной торговли новый формат и масштаб: впервые в магазине можно не только покупать, но и проводить свободное время. Торговый центр нового типа создает новый пользовательский опыт: сюда приезжают на весь день всей семьей, в середине 2010-х среднее время визита в московских ТЦ составляло 4,5 часа, а посещаемость крупнейших торговых центров доходила до нескольких десятков миллионов человек в год. «Мега» принесла в Россию модель, которая быстро распространилась: сегодня в стране больше десяти тысяч ТЦ, устроенных приблизительно одинаково

У всех, кто хоть немного застал 1990-е, это время вызывает в памяти цепочку макабрических образов из сферы торговли — зарешеченное окошко ларька, бутылка паленого спирта, бабушки на центральной улице, пытающиеся сбыть с рук батон хлеба или колбасы. Транзит из позднесоветского мира в капиталистическое будущее нигде не ощущался с такой болезненной захватывающей остротой, как возле прилавка. Товарно-продовольственное изобилие, давно обещанное советским начальством и постоянно отодвигавшееся вдаль, как линия горизонта, настало внезапно и пронизало собою все — стоило начальству удалиться за кулисы истории; впрочем, случилось это не в таких благостных формах, как виделось при начальстве. Само понятие «прилавок» мгновенно стало анахронизмом: уже в конце 1992 года, после ельцинского указа о свободе торговли, прилавком становится каждая улица и каждый свободный квадратный метр. Купить нельзя было ничего и никогда — а стало можно все и сразу, но бог знает как и с риском нарваться на черт знает что. Расширение торгового зала до масштабов всего города сопровождалось сложной гаммой чувств — удовольствие, удивление, унижение, ужас. К началу нового века эти эмоциональные качели уменьшили амплитуду и устремились к точке равновесия, торговля ушла с улиц в отапливаемые помещения, место двадцати сортов паленого ликера заняли относительно свежие фрукты, в повседневный язык вошли слова «супермаркет», «торговый центр», «продуктовая сеть». Мы постепенно привыкли, что продукты не надо «доставать», одежда может быть разной, а в магазин можно пойти даже ночью. Сумма этих изменений должна была перейти в новое качество.

Торговый центр «Мега» открывается по соседству с еще одним ТЦ, успевшим уже совершить тихую бытовую революцию. Желто-синяя шведская IKEA за пару лет меняет вековой потребительский паттерн: мебелью и прочей домашней обстановкой не нужно больше обзаводиться на всю жизнь; ее можно менять, как перчатки или колготки, это дешево, просто и весело. У «Меги» нет узкой специализации и очевидного уникального предложения; кажется, что это еще один ТЦ, просто очень большой — что для Москвы 2000-х, приобретающей вкус к гигантомании, вполне естественно. Лишь постепенно становится заметно, что «Мега» и возникающие вслед за ней большие ТЦ меняют не покупательские привычки или сеттинг, в котором люди совершают покупки, а само качество времени. Есть время работы и время отдыха, отдых — это возможность пройтись по магазинам, сходить в кино, заняться спортом, провести время с семьей и так далее. В логике «Меги» ты делаешь все это одновременно и под одной крышей, границ между занятиями нет, посещение такого ТЦ, как ремонт в известном анекдоте, нельзя закончить, можно только прекратить. Торговый центр — это не много магазинов, собранных под одной крышей, это место, где проводят время.

Строго говоря, это уже не совсем «торговый центр» — в привычную аббревиатуру «ТЦ» вклинивается центральная «Р», «развлекательный». За праздничной конфигурацией стоит корыстный расчет — в ТЦ ходят семьями. В ТЦ много воздуха и света — стеклянные купола, открытые галереи, прозрачные лифты, обязательный атриум с фонтаном и растениями: ТЦ — это всегда немножко юг. В самых центровых столичных ТЦ обязательно должна быть гигантская диковина: вертикальный аквариум в пять этажей или круглогодичный каток; кто в Москве не бывал, красоты не видал. В своей книге «The Theming Of America» социолог Марк Готтдинер выделяет несколько сквозных тем, организующих впечатления в «сотворенной человеком окружающей среде»: арабские мотивы, древние цивилизации, средневековые крепости, тропический рай. Подобная тематизация ненавязчиво пронизывает и российские ТЦ: это пространство фантазии и воображения, структурированное стандартными сказочно-диснеевскими мотивами; место, где желания уже сбылись или могут вот-вот осуществиться.

В одном из эссе книги «Мир как супермаркет» Мишель Уэльбек пишет, что современная архитектура (читай: архитектура ТЦ) должна прежде всего «обеспечить быстроту передвижения людей и оборота товаров», и это один из парадоксов ТЦ — посетитель должен беспрепятственно фланировать вдоль его пассажей, но не выходить за его границы; это ничем не ограниченная свобода в строго заданных рамках.

ТЦ не просто организует вокруг себя городское пространство, замыкая на себе людские и транспортные потоки,— он в некотором смысле заменяет город; это общественное пространство, возникшее задолго до появления в нашем обиходе термина «общественное пространство» — и собирающее в себе все функции таких пространств. В Москве 2000-х ТЦ еще и поглощают город: кажется, что любой случайно оставшийся свободным квадратный метр вопиет к властям о превращении в коммерческую недвижимость — и власти не оказываются глухи. ТЦ строятся на исторических площадях — и успевают закрыть собою выдающийся фасад Курского вокзала и отчасти здание «Известий». ТЦ «Наутилус» появляется даже на Лубянке, прямо напротив здания ФСБ: критик Григорий Ревзин сравнивает это удивительное сооружение c «лихим бомжом», который высказался в адрес всей Лубянской площади от лица всего Китай-города: «Ах ты ж ядрена табуретка...». ТЦ раннелужковской эпохи, причудливые и аляповатые, сменяются постройками более нейтральными, технологичными и функциональными, но принцип остается тем же: в любой непонятной ситуации строй ТЦ, и хорошо, если он будет «крупнейшим» или «самым масштабным»: в десятке самых больших европейских ТЦ сегодня — четыре московских (в том числе на первом и втором местах).

В ТЦ нет места для каких-либо социальных взаимодействий, кроме скольжения взгляда: любые близкие контакты затрудняли бы главную коммуникацию, взаимодействие с терминалом оплаты. Проницательный посетитель мог бы заметить, что на бесконечном прозрачном конвейере вращаются не только товары и деньги, но и он сам: ТЦ — это система, в которой незаинтересованный наблюдатель становится объектом разнонаправленных практических интересов; чувствовать себя таковым не всем и не всегда уютно.

Но это в теории: чем более обильные всходы (в том числе за пределами МКАД) дает грибница ТЦ, тем дальше от точки умиротворенной буржуазности уходит их атмосфера. Заменяя город, ТЦ вбирает в себя все складки и узоры городской ткани: здесь тусуются подростки, ошивается мелкий криминалитет, происходят мелкие этнические конфликты, здесь знакомятся, воруют, дерутся. Новости по запросу «драка у ТЦ „Европейский"» обновляются в поисковой выдаче регулярно, журналистка Александра Левинская, исследовавшая феномен ТЦ в издании «Батенька, да вы трансформер», рассказывает о массовой драке школьниц, случившейся в Тамбове в 2019 году,— дрались две компании, собиравшиеся в разных ТЦ, как раньше сходились «район на район». ТЦ впитывает в себя социальное неблагополучие — и вводит его в ограниченные рамки, становится гарантией социальной стабильности: в районе, где есть ТЦ, сама собою решается проблема подростков, бесконтрольно шляющихся по улицам, местные власти могут не беспокоиться о создании детских клубов или кружков по интересам; по одной из версий, погромы в Западном Бирюлево в 2013 году произошли в том числе и потому, что на районе не было большого ТЦ, куда можно дойти пешком,— и пассионарной молодежи, как в старые добрые, просто некуда было себя деть.

Сообщество ТЦ разрастается в полноценное общество потребления — которое тут же становится объектом социальной критики. Проклятия в его адрес сыплются и слева, и справа: от Пелевина до Бегбедера, от фильма «Бойцовский клуб» до издательства «Ультра.Культура». Снобировать «офисный планктон», забывший о душе в погоне за брендами и статусом, к середине 2000-х становится даже более модно, чем собственно гнаться за брендами. Согласно расхожему мнению, власть в 2000-е заключила с населением негласный договор: «свобода в обмен на возможность покупать» — а стало быть, стремительно развивающееся потребительское общество подменило собою гражданское, Россия охотно шла в ТЦ и неохотно на митинги — и в результате получила то, что получила. Вообще, в расцвете всего потребительского видится мощная сила, подавляющая и обезличивающая человека: погоня за новыми, навязанными рекламой товарами порождает депрессии и психические расстройства, жизненная энергия, которая могла бы питать независимое мышление и борьбу за свои права, уходит на крысиные бега по распродажам. Книга Мишеля Уэльбека «Мир как супермаркет» выходит по-русски в издательстве Ad Marginem в 2003-м, на следующий год после открытия «Меги», и французский пессимист произносит здесь приговор духу современности, воплощенному в ТЦ: «Здесь мы сумеем понять, что у нас не просто рыночная экономика, а рыночное общество, то есть такая цивилизация, при которой вся совокупность человеческих взаимоотношений, а равным образом и вся совокупность отношений человека с миром подчинены подсчету, учитывающему такие категории, как внешняя привлекательность, новизна, соотношение цены и качества. Согласно этой логике, подчиняющей себе как собственно отношения купли-продажи, так и эротические, любовные, профессиональные связи, необходимо стремиться к установлению быстро обновляющихся взаимосвязей (между потребителями и товарами, между служащими и фирмами, между любовниками), а значит, добиваться простоты и легкости потребления».

Критика общества потребления при всех благородных устремлениях не учитывает некоторых местных особенностей — и часто бьет не туда. Сверкающий конвейер желаний, превращающихся в товар, на российской почве то и дело оказывается пластиковым фальшфасадом, за которым таится все то же: беззаконие, бесправие, нищета. Чтобы увидеть безнравственность в ТЦ и потребительском обществе в целом, есть миллион оснований — но если условный Уэльбек видит корень всех бед в том, что люди в этом ценностном поле забывают о своем истинном предназначении, то в России на первый план выходит скорее склонность потребителей брать микрокредиты под 900 процентов годовых, а потом продавать почку или сводить счеты с жизнью. ТЦ даже на пике потребительского бума — это хрустальные дворцы в океане бедности, и главная проблема, видимо, все же в океане, а не в дворцах. Дворцы, впрочем, сами по себе далеки от идеала: пожар в кемеровском ТЦ «Зимняя вишня» в марте 2018 года становится огромной коллективной травмой; оказывается, эти мирные, семейные, немного скучные пространства сконструированы так, что могут сгореть за несколько минут, оставив под обломками десятки детей, просто пришедших посмотреть кино. И дело не в особенностях конкретного кемеровского здания: как писал после катастрофы Григорий Ревзин, любые торговые центры — «это склады с порохом, в которых людей как сельдей в бочке»; по данным Ревзина, торговых центров с детской секцией наверху, как в Кемерово, на тот момент в России 600.

Небезопасное, механистичное, фальшивое — пространство ТЦ наверняка создало новые экзистенциальные тревоги и травмы, но при этом сумело излечить одну большую и общую, снять ее настолько эффективно, что мы даже не вспоминаем о ней. Все, что связано с приобретением необходимых для жизни вещей и еды, перестало быть повседневным неизбывным унижением. Переступив порог магазина, ты не оказываешься больше в филиале ада на земле. Конечно, причиною тому экономический рост, а где-то дешевая рабочая сила, а в чем-то дисциплинарная дрессировка эмоций — но, так или иначе, в торговом зале чисто и светло, а кассирша вместо того, чтоб тебя обхамить, улыбается и желает хорошего дня. Да, возможно, устремившись за покупками, мы проморгали политические свободы — но приобрели взамен свободу другого плана, без которой политическая, может быть, вовсе невозможна: из нашей жизни вынули огромный кусок бытовой и эмоциональной тяжести, связанный с самыми элементарными потребностями и услугами; сильнейшее удушающее искажение, которого еще четверть века назад мы даже не осознавали. И сделали это те самые, во многом несовершенные и низменные ТЦ. И еще МФЦ. И отделения банков. И обычные незаметные продуктовые вроде «Пятерочки». Тяжести остались, но другие — а эти незаметно исчезли.

А еще спустя 20 лет оказалось, что даже на аляповатые и причудливые лужковские ТЦ можно смотреть как на культурную ценность: петербургские архитекторы, авторы телеграм-канала «Клизма романтизма», придумали для этого стиля название «капиталистический романтизм» и довольно убедительно доказывают, что в этих диковинах и излишествах воплотился воздух эпохи. Ну и вообще: неограниченная свобода в ограниченных рамках, время предельно насыщенное, но всегда одно и то же — это ли не кратчайшее описание всего, что в эти годы с нами было?