Дмитрий Бутрин о фильме «Сахаров. Две жизни»

В день столетия Андрея Сахарова в онлайн-кинотеатре Kion вышел фильм Ивана Проскурякова и Романа Супера «Сахаров. Две жизни». Все происходящее в сдвоенном и донельзя искаженном пространстве фильма — это жизнь Андрея Сахарова, рассказанная им самим для тех, кто плохо знает, кто он был такой и кем он был для своих современников. Он рассказывает именно о себе, а не о своем времени. Время, страна возникают сами — отчасти их образ легко считать и тем, кто Сахарова не застал

С первых же секунд фильма «Сахаров. Две жизни» я думаю о тех, кто будет это смотреть не так, как это буду смотреть я: Роман Супер писал этот сценарий, и это совершенно очевидно, имея в виду не меня. Идея показать мне, для которого Андрей Сахаров есть человек из перестроечного, то есть детско-подросткового, телевизора, сыгранного актером, оживленного-воскрешенного — она приводит меня в недоумение совершенно такое же, как идея коллективных подвижных игр на воздухе. Сейчас так с энтузиазмом играют в возрасте 20–25 лет, мы в этом возрасте крутили бы пальцем у виска: хоровод? да ну вас всех в пионерскую организацию. А они другие. Алексей Усольцев в роли молодого, а затем и не очень молодого академика Сахарова поначалу напоминает в «Сахарове» гайдаевского Шурика, если бы не идеальное совпадение голоса, сахаровской картавины, но больше — интонации. Это хорошая, большая и убедительная работа на слух. «Сахаров» — по существу документальный моноспектакль одного актера, и в этом видео много от документального театра и мало от кинематографа. Это форма, которая мне незнакома, она не моя.

Но и голос за кадром Чулпан Хаматовой — тоже совсем не моего времени голос, хотя мы практически ровесники. Среди таких, как мы, не принято задавать (даже про себя) вопросы столь резким, едва не металлическим тоном. Мы более робки и, надеюсь, не так категоричны. Это голос из будущего, закадровые вопросы Сахарову современны, да даже и больше чем современны. В этом смысле примечательно, что спрашивающий ответа голос именно женский.

Ответы же Сахарова в большей своей части строго документальны (и, следовательно, устарели). Это его воспоминания и интервью, воспроизведенные голосом Усольцева, положенные то на документальные кадры «технической» советской документалистики (от фильмов об испытаниях атомной бомбы до скрытых съемок КГБ в Нижнем), то на спецэффекты, то на стилизованные технофутуристические картинки в духе постсталинских журнальных обложек. Однако живой Сахаров не может отвечать живой Хаматовой — она (разумеется, не Чулпан, а ее закадровая героиня) через раз попросту не понимает его ответов, не говоря уже о том, что и не спрашивает половины того, что было бы важно рассказать ему.

Самые простые вопросы: как он вообще мог позволить себе, этот трижды Герой Социалистического Труда, создавать для «адского диктатора» (видимо, Иосифа Сталина? да скорее для Хрущева) водородные бомбы, почему не отказался, не остался теоретиком? Сахаров в фильме отговаривается будущей мировой войной, к которой Родина должна была быть готова, что-то блеет про то, что он, в сущности, не жил до 1966 года. Что его первая семья была полуреальностью, фантомом, как и он. Что к первой половине его жизни вообще нельзя подходить с теми же мерками, что ко второй,— с защитой прав человека, голодовками, Еленой Боннэр, Нобелевской премией мира, Съездом народных депутатов, смертью. Но ведь есть очевидный ответ, который никакому Сахарову не придет в голову произносить вслух, потому что нет смысла говорить «земля круглая», и так все знают. Советский крупный ученый жил внутри того, что тогда было большой физикой. А она предполагала Лаврентия Берию, кефир, закрытость и физику — только вместе. Нельзя было выбрать самому. Не было возможности и обдумать выбор — она появилась позже, ей Сахаров, к счастью для нас, и воспользовался. Чтобы этого не понимать, нужно быть очень современным, то есть свободным.

К примеру, в определенный момент голосом Хаматовой его спрашивают: а против чего, собственно, исходно протестовал Андрей Сахаров в СССР? И ответ, который он дает, странен нам сегодняшним. Да неужели все дело было только и исключительно в том, что генералы в Советском Союзе плевать хотели на то, что будет с населением Северного Казахстана, на территории которого испытывали сахаровские ядерные «изделия»? А если бы Минсредмаш СССР попытался должным образом защитить детей СССР от радиации, Сахаров не возвысил бы тогда голос против испытаний атомного оружия?

И ведь ответ точен документально: да, поначалу — только и именно в этом и было дело. Все началось с банального протеста против вопиющего нарушения техники безопасности. Вся дальнейшая всемирная слава Сахарова, «отца водородной бомбы», стоит на этом. Просто академик пошел дальше и быстро осознал, что весь СССР по большому счету и был этим самым нарушением техники безопасности — то есть проектом убийственным и самоубийственным. В этом смысле фильм политически точен именно с современных позиций. Нет никакой истории про коммунистические заблуждения Сахарова и романтику большой науки, которые сменились обращением героя в апостолы антисоветчины и репрессиями от рук бездушных слуг безымянного цезаря. Есть история про нарастающую макабричность советского проекта, ставшего к 1970-м идеально аморальным предприятием, в котором никому никого не жалко — кроме Андрея Дмитриевича, которому становится жаль по нарастающей все больше людей, живущих в этой аморальности.

«Моральная политика» Сахарова, движение защиты прав человека в СССР, собственно, и есть возвращение отдельных людей к человечности на фоне прогрессирующей дегуманизации государства и общества. Все истинно человеческое вообще обычно — нелепо, аутично и невозвышенно. Нечеловеческое, напротив, снаружи блистательно, логично и нарядно; внутри у него дрянь.

Для доказательства этого режиссеру Ивану Проскурякову часто приходится предпринимать в сценическом действии шаги, про которые я бы сказал: ему отказывает вкус, это пошлость, это комикс. Меня корежит с этого Андрея Сахарова с айфоном и авоськой, я бы закрыл глаза и слушал только голос. У вас в «Сахарове» все перевернуто с ног на голову, тут, кроме голоса, нет ничего настоящего, как я его помню и черта с два забуду.

Но у такой искусственности, лубочности есть оправдание, и я его принимаю. Оно не только в том, что должный зритель в «Сахарове» — не я, а воображаемая нами «молодежь», аудитория Юрия Дудя и стендап-комиков, которая иначе, в другой форме не сможет и не захочет понять, зачем выдающийся советский физик сообщил всем, что такое великий могучий Советский Союз на самом деле. Есть и более фундаментальное основание.

«Что нужно было делать именно вам?» — спрашивают у Сахарова о том, что предполагали его научные занятия в атомном проекте СССР в Сарове. «Лизать зад Зельдовичу»,— отвечает Сахаров. Академик Яков Зельдович здесь — совершенно случайная величина. Все это общий, фундаментальный принцип, что-то вроде устройства советского атомного ядра. И не только советского: именно это «молодежь» понимает не хуже, чем Сахаров 60 лет назад,— просто исходя из действующей модели социальной реальности. Однако мир, в котором все сводится к паритетному взвешиванию тысяч килотонн двух атомных арсеналов и начальственной заднице, грешно и недостойно изображать в реалистичной манере — именно из такой реальности и вырвался в итоге Андрей Сахаров.

«Сахаров» показывает, что пытался разрушить — именно разрушить, не нужно лукавства, не усовершенствовать — академик Сахаров, будучи советским человеком, ставший человеком антисоветским и тем самым в числе прочих предоставивший нам возможность быть несоветскими. Эта возможность есть и сейчас, иначе невозможен был бы фильм.

Ответы Сахарова на вопросы в этом фильме всегда лучше вопросов. Это вряд ли замысел режиссера. Но такой заслуживающий внимания дисбаланс требует от нас думать: что же будут спрашивать о нашем времени, с кого будут спрашивать, что им будут отвечать?

Смотреть: Kion