«Зима священная 1949 года» в Зарядье

Теодор Курентзис, хор и оркестр Musicaeterna и солисты Агнешка Адамчак и Андрей Немзер исполнили самый монументальный концертный опус самого парадоксального российского композитора Леонида Десятникова, предварив его поэмой «Смерть и просветление» Рихарда Штрауса. Оба сочинения оказались музыкой о жизни и смерти, и оба, редко звучащие, обнаружили свою острую репертуарную необходимость. Рассказывает Юлия Бедерова.

«Зима священная 1949 года» — пример одновременно документальной музыки, той, которая в XX веке научилась оперировать не великими романами, а газетными вырезками и открытками, и старой доброй романтической мистификации.

В основу текста «Зимы» положен школьный учебник английского языка. Он будто бы рассказывает о реалиях сталинской Москвы, хотя на деле не описывает никакой реальности, кроме ее воздуха. Со слов композитора известно, что книга для чтения «Stories for Boys and Girls» для пятого класса была обнаружена «на даче у друзей — то ли в подвале, то ли на чердаке». Дачная предыстория сообщает симфонии теплое дыхание сказки-небылицы, а рифмованные и прозаические фрагменты детского сталинского катехизиса про Москву, метро, море и соколов, газ и воду на примитивном до искусственности, несуществующем языке, впрочем, с микроскопическими искажениями (повторами, подменами и прочими операциями из арсенала оперных либреттистов и камерных композиторов), превращаются в симфонию-реквием не по утраченной реальности, а по ее жертвам: физическим, человеческим, интеллектуальным, эмоциональным. По тем потерям и пустотам, которые зияют между гладкими учебниковыми строфами и оживают, заполняясь изощренным плетением музыкальной ткани.

«Симфония посвящена моей матери», комментирует автор, но конкретные слова могут быть интерпретированы многозначно. Родина-мать или мать-история, кажется, тоже адресат этой музыки и тоже создают ее одновременно скрытную, ироническую и исповедальную интонацию. Чем ярче становится переливчатая «идиотическая радость», которую автор, как шахтер и ювелир в одном лице, добывает, например, из музыки Шостаковича или Филипа Гласса (прямо цитируя или только намекая), тем очевиднее и острее сквозь светлые страницы проявляется горечь.

Симфония открывается переводом слов «Так слушай же, Сальери» (в оригинале дальше, как известно, «мой Реквием»), и вскоре сквозь широкий диапазон взбегает, как по лесенке, пассаж из «Лакримозы». Затем, сплетая в золотистый сноп тугих косичек литературные и музыкальные отсылки к Пушкину, Моцарту, Стравинскому, Чайковскому, Малеру, к мотивам, деталям инструментовки, формы, ритмической конструкции, Десятников седлает гребни волн мирового культурного океана, оперирует молекулами его воды, вызывает химическую реакцию. Из этих волн вздымается советская Атлантида стерилизованных эмоций и мышления: не утонувшая, а никогда не бывшая, но оттого не менее настоящая. Воображаемое, фальшивое и подлинное, прошлое, настоящее и будущее препарируются и сливаются.

Мы снова слышим Десятникова как мелодиста, композитора-песенника, а его симфонию — как камерный вокальный цикл в симфонической проекции в традициях от Шуберта до Шостаковича. Но Курентзис превращает исполнение в премьеру. И дело не только в том, что, в сущности, звучит даже не вторая редакция (в 2006-м автор изъял из псевдореквиема 1998 года часть про Пушкина), а третья: в партитуру без поэта (но дух его присутствует) возвращен орган, и партия меццо делегирована контратенору (оба солиста были бережны и виртуозны). Еще важнее, что такой — прозрачной и масштабной, по-старому концептуалистской и по-новому современной, хрупкой, сложной и по-настоящему трагической, с припрятанной между строк самой страшной «Славой» в истории русской музыки, призрачным «Спортом», по-пушкински легким «Чайковским» и обманчиво малеровским финалом-обрывом — публика, кажется, услышала «Зиму» в первый раз. Что нисколько не умаляет достоинств ее прежних исполнителей — от Андрея Борейко и Александра Ведерникова до Айнарса Рубикиса или хора Магнитогорской капеллы: однажды она оказалась единственной, кто смог это исполнить. Ее сравнение с хором Musicaeterna невозможно, но феноменальное исполнение музыкантов Курентзиса только подтверждает, что симфония Десятникова — музыка из разряда вечных и сегодня еще более репертуарна, чем вчера. В следующий раз она прозвучит на открытии Дягилевского фестиваля в Перми, где также запланированы другие сочинения композитора.