Михаил Трофименков о «Джетлаге» Михаила Идова, истории смешных страданий креативного класса

В прокат выходит «Джетлаг» Михаила Идова, герои которого раскиданы по всему миру, но связаны друг с другом русским языком, любовью к искусству и сексу, а также словом «пошлость», значение которого тщетно пытался объяснить миру Владимир Набоков, еще один герой этого фильма

«Джетлаг», второй фильм журналиста и писателя Михаила Идова, в отличие от дебютного «Юмориста» (2019), трагикомедии об эстраднике времен застоя, вроде бы не содержит большого социального высказывания. Так, симпатичный, но необязательный, умный, но усредненно европейский, меланхоличный, но тщеславный фильм о смешных страданиях креативного класса. Впечатление обманчиво: Идов продолжил в жанре космополитической комедии начатое «Юмористом» исследование креативной пошлости.

Один из героев «Джетлага» — «гений Генрих Демин» (Александр Горелов), режиссер, внешне похожий на Бориса Юхананова, но репрессированный а-ля Кирилл Серебренников, пусть и не по экономической, а по наркотической статье, напоминает молодой коллеге о временах, когда выездной визы даже в ГДР приходилось добиваться потом и кровью. То ли дело сейчас. Действие прихотливо, но, подчиняясь внятной режиссерской логике, порхает из Москвы в Таиланд, Берлин, Португалию, Нью-Йорк, Канн и обратно. Сводя то там, то тут киношников, художников и айтишников исключительно русского разлива. Несмотря на космополитизм, из иностранцев на экране мелькают ровным счетом два португальских полицая, волочащих Генриха в узилище, да пожилая немка, разливающая кофе массовке вампуки из жизни Набокова, которую гений снимает на средства Евросоюза.

Триумф глобализации становится еще отчетливее, если суммировать сюжетные ходы. Грубо говоря, все герои фильма, как муж из бородатого анекдота, «уехали в командировку», некоторые — не вовремя вернулись, и все со всеми неожиданно перепихнулись, повысив количество любви и идиотизма в мире до критической отметки. В советской комедии такое действие ограничивалось бы пространством многоквартирного дома. Для новых героев таким домом стал весь шар земной: ну а толку-то? Проект-менеджер Женя (Ирина Старшенбаум) поссорится с компьютерщиком Никитой (Филипп Авдеев) и нежданно окажется не на тайском курорте, а на берлинской съемочной площадке Генриха и в его постели. Тем временем Никита в тропическом раю испытает на себе сладострастие Саши-Чандры (Мария Ивакова) и кулачную мощь ее мужа. Между тем актрису-лимитчицу Маргариту (Полина Долиндо), которой Женя и Никита сдали свою московскую квартиру, соблазнит Антон (Павел Ворожцов), продюсер той самой вампуки. Ну и так далее. Можно лишь восхититься, как Идов дирижирует перемещениями доброго десятка героев по чужим городам и койкам.

Однако все несколько сложнее. Идов снимает кино о «своих», о «классово близких». Но нет ничего опаснее для любого социального круга, чем взгляд проницательного брата по классу. Клод Шаброль был всем буржуа буржуа — хоть в палату мер и весов сдавай,— но именно благодаря этому он снял цикл антибуржуазных сатир, сравнимый с «Человеческой комедией» Бальзака. Идов не Шаброль, но к своим героям, при внешней симпатии, он вполне беспощаден.

Не зря же Генрих снимает не что-нибудь, а обреченный на каннский триумф — тем более что режиссер пал жертвой «кровавого режима» — фильм о Набокове. Литературный супермен Набоков мог все — хоть сменить язык, хоть запрограммировать и написать бестселлер. Не мог он только одного: объяснить мировой аудитории значение русского слова «пошлость» и суть явления, которое это слово обозначает.

И не зря же Идов бренчит именно этим словом. «А еще меня в пошлости обвиняли»,— брюзжит Никита, услышав о намерении Чандры «проработать гештальт в ашраме» (под «гештальтом» деваха, начитавшаяся Салмана Рушди, подразумевает измену мужу). Никита прав: Чандра воплощает налитую как яблочко пошлость Гоа и Таи. Но и Чандра права: Никита столь же безусловно пошл со своими арт-претензиями и подработками на ниве рекламы бульонных кубиков. Пошл, как бездарная Маргарита, исполняющая перед Антоном сексуальный танец «на смеси французского с нижегородским» в надежде пролезть в фильм о Набокове. Пошл, как румяный Антон, сохранивший при всем своем интернациональном статусе «тамбовские» замашки.

Чем выше статус персонажа в культурной иерархии, чем изощреннее его творческие стратегии, тем он пошлее. «Мы художники, а у художников все профессионально», «все, что мы делаем,— топливо для искусства»,— бодро конструирует Генрих самооправдания, переспав с Женей. Страшно даже представить — Идов избавил зрителей от этого испытания — образный ряд его фильма. Достаточно того, как сам Генрих расписывает его. «Юный Набоков идет по Берлину после встречи с Верой. В его голове начинает складываться сюжет „Машеньки". И тут аккуратная немецкая брусчатка покрывается травой по пояс, супрематические мужики идут с сенокоса и порхают бабочки!»

Но и Генрих лишь пытается сравняться по силе образности со своей женой и соавтором Мелиорой (Ксения Раппопорт), мировой арт-вамп, звездой Венецианских биеннале. О ее творчестве известно, что у нее все прорастает мхом, а ее меценаты на званых ужинах о Генриха «чуть ли не окурки тушат». Вот он и старается.

Идов кажется вещью в себе: черт его знает, может, ему действительно милы его персонажи, и мы должны им сочувствовать. Но даже если это так, его достаточно тонкий слух и пристальный взгляд сильнее симпатии к мученикам глобализации.

В прокате с 1 июля