Игорь Гулин о книге Максима Семеляка «Значит, ураган»

В издательстве «Индивидуум» вышла книга журналиста Максима Семеляка «Значит, ураган» о лидере «Гражданской обороны» Егоре Летове

Егор Летов умер в 2008 году. За прошедшие с тех пор годы его статус в культуре изменился, но чтобы понять, как именно, надо сказать, каким он был до того. В 1980-х «Гражданская оборона», «Коммунизм» и прочие летовские проекты были настоящим андерграундом, полуэзотерическим знанием для немногих, потихоньку расползавшимся из Омска по стране. В 1990-х и ранних 2000-х о Летове уже знали все, но по-настоящему любили его только две социальные группы: оголтелые панки, агрессивные маргиналы, полуотбросы общества и высоколобые интеллектуалы, эстеты и снобы. Его песни не только помогали тем и другим выживать в малоприятном постсоветском мире, но и создавали код для опознавания своих. Так возникало удивительное сообщество, состоящее из людей, которых, кроме «Гражданской обороны», больше будто бы ничего не связывало. В 2000-х это стало меняться: Летов переставал восприниматься как гений маргиналов и становился фигурой консенсусной большой культуры. Максим Семеляк сыграл в этом довольно значительную роль.

Он — безусловно из второй категории: выпускник филфака, знаток современной философии, синефил и один из самых блестящих стилистов в русской культурной журналистике нулевых. Будучи музыкальным критиком журнала «Афиша», Семеляк постоянно писал о «Гражданской обороне» восторженные тексты. То же постепенно начали делать и другие. Эта нормализация играла двойную роль. Сложно сказать, скольких Семеляк и последовавшие за ним авторы переманили в лагерь летовских поклонников (вероятно, многих). Но для тех, кто был предан «Обороне» раньше, изменилось восприятие этой любви. Она больше не ощущалась как запретная или полузапретная, как страшная личная тайна, стала нормальной, и, конечно, от этого появлялось чувство утраты.

После летовской смерти его превращение в фигуру культурного канона продолжилось: фильмы о нем идут на больших экранах, песни играют симфонические оркестры, о них пишут филологические статьи, их поют и цитируют люди самых разных эстетических и политических пристрастий. Плюс ко всему — не раз поминаемый в книге курьез о том, как именем лидера «Гр.Оба» едва не назвали омский аэропорт. Несколько месяцев назад биография Летова авторства его приятеля Алексея Коблова вышла в издательстве АСТ (и не понравилась, кажется, никому).

Книга Семеляка написана не как продолжение этой волны канонизации, а вопреки ей. Здесь будто бы есть элемент работы над ошибками. Семеляк сам пишет, что делал Летова частью «попса» (ненавистное последнему словечко). Теперь он совершает прямо противоположное. Задача книги — вышибить героя обратно из беззубого канона: убрать культурного деятеля, вернуть на его место человека и миф.

Жанр ее обозначен как «опыт лирического исследования». Это точное описание того, что представляет собой «Значит, ураган». Здесь мешаются вполне нормативная музыкальная журналистика и архивные разыскания, опрос свидетелей, попытка поместить обороновскую деятельность в контекст времени, лирический дневник встреч автора с героем (Семеляк дружил с Летовым с начала 2000-х), культурологические заметки, автобиография (детские воспоминания, посиделки с друзьями, прогулки по Москве, Омску и миру). Поначалу «Ураган» читать тяжеловато. Интимные откровения, детали, на первый взгляд, интересные только близким знакомым автора, полуслучайные культурные ассоциации, необязательные философские экзерсисы, цитаты из песен, необходимые не для иллюстрации мысли, а для ритуального повторения,— все это часто кажется лишним.

К концу книги понимаешь, что бесконечные завитки мысли служат вполне определенной цели. Они образуют своего рода порог входа — нечто вроде фейсконтроля. Он нужен не для отсеивания чужих, а для восстановления естественного статуса летовской музыки. Речь о том, что встреча с ней не должна быть знакомством с любопытным культурным артефактом (несмотря на то, что его песни принадлежат своей эпохе и наполнены знаками времен: середины 1980-х с их застойным мороком, их конца — с перестроечным брожением, 1990-х с политической борьбой, в которую Летов, несмотря на диссидентскую славу, со страстью включился на стороне консервативного лагеря). Встреча эта может быть только катастрофой, катарсисом, обращением в новую веру — веселым, страшным и непоправимым переломом жизненной линии.

Здесь — вопрос, на который Семеляк пытается ответить: как получилось, что эти песни — предельно недружелюбные по отношению к слушателю, отрекающиеся от любви, радости, довольства и самодовольства, наполненные лишь волей к смерти в разных ее модусах (показному самоубийству, героической гибели в напрасной борьбе, экстатическому саморастворению),— почему они оказались самым живительным, что только было в русской популярной музыке? Семеляк дает на этот вопрос разные ответы. Многие из них убедительны, и все они кажутся частными, могут быть совершенно другие, и это нормально. К концу книги понятно, что «Значит, ураган» — вовсе не эссе о музыке, поэзии, политике, а отчет о паломничестве, рассказ о духовном пути автора по направлению к герою. Если разглядеть эту задачу, то книга и правда вдохновляет.

Максим Семеляк. «Значит, ураган. Егор Летов: опыт лирического исследования». М.: Индивидуум, 2021