Умер Борис Кошелохов

В Санкт-Петербурге в Мариинской больнице на 80-м году жизни скончался художник Борис (Боб) Кошелохов. Несмотря на тысячи холстов, произведенных им начиная с 1975 года, оплакивать будут прежде всего его самого — харизматичного лидера ленинградского андерграунда. Одно его присутствие в художественном ландшафте помогало окружающим чувствовать себя внутри большой традиции, в которой главная ценность — свобода жить так, как тебе хочется.

Новость о том, что Боб Кошелохов ушел, была ожидаемой (о тяжелом ходе болезни говорили и писали в соцсетях близкие), но от этого не менее ошарашивающей. Просто потому, что никуда Боб уйти не мог — его личные отношения со временем и пространством давно и твердо были выстроены в виде не имеющего границ потока бытия. К нему не прилипали ни цифры юбилеев, ни подсчеты сделанного, ни статус долгожителя петербургского искусства. Боба нельзя было назвать ветераном или «могучим стариком», он был всегда и во всем неизменен.

Таким он остался на фотографиях 1970-х, таким же его можно было встретить совсем недавно на вернисажах или во дворах мастерских на Пушкинской, 10.

Длинные волосы, борода, кожаная жилетка, черные одежды, гулкий голос, быстрый взгляд. Он стал гуру меньше чем через год после того, как сам начал заниматься искусством. И с этого пьедестала никто никогда сдвинуть Боба Кошелохова даже и не пытался.

Его биография словно специально написана, чтобы совпасть с каноном: сирота, детдомовец, до седьмого класса с завидной регулярностью сбегавший из приютов; недоучка, то кочегар, то плотник, то дальнобойщик. Женитьба на итальянке, краткая эмиграция, возвращение из «золотой клетки» в «железную», но свою; коммуналки, сквоты, культовый статус. В начале 1970-х из родного южноуральского Златоуста он приехал в Ленинград учиться медицине. Продержался два курса: программное вроде бы изучение истории философии (Кьеркегора, Ясперса, Гуссерля, Хайдеггера, Сартра и Камю) вылилось в отчисление за увлечение буржуазными идеями. Истово поверивший в экзистенциализм, дни напролет проводивший в букинистических лавках и легендарном кафе «Сайгон», где получил кличку Философ, он выстроил свою судьбу в точности с заветами прочитанных книг: «Ваша свобода родилась раньше вас».

Его свобода родилась 2 ноября 1975 года, в день, когда его друг художник Валерий Клеверов (Клевер) сообщил Бобу, что тот тоже художник. Сам Кошелохов позже кокетничал и говорил, что это была лишь шутка, способ хоть как-то отплатить за то, что Боб на целый год превратил свою 27-метровую комнату в коммуналке в галерею по продаже картин. Шутка не шутка, о схожих идеях Бойса они тогда слыхом не слыхивали, но идея запала в душу: художник — это тот, кто видит. Им может (при большом желании) стать каждый.

Не нужны даже краски — первые работы Кошелохова были состряпаны из объектов, найденных на помойках.

Но когда дело дошло до красок, стало понятно: он действительно художник — мощный, заметный и критически важный для всей городской культуры.

Первая выставленная работа Кошелохова была в чистом виде «из говна и палок»: для неразрешенной властями выставки в память погибшего ленинградского абстракциониста Евгения Рухина Боб сочинил «коллаж» из столешницы, на которую были прикреплены больничная утка, детский горшок, монетка и латунный восклицательный знак. Пока всех других участников доблестная милиция брала на подступах к Петропавловской крепости, Кошелохов преспокойно дошел до места, чем обозначил то, что выставка состоялась.

Живопись Кошелохова была того же сорта — он сочинял все на ходу. Его экспрессионизм — доморощенный, самовыдуманный, непохожий на заграничный и даже несхожий с тем, что делали чуть раньше и рядом барочно-страстные арефьевцы. Стихийный художник, он смешивал все со всем, писал на ковровых дорожках, фанере и обивке от старого дивана, брошенных за ненадобностью транспарантах, использовал невозможные сочетания цветов (поскольку все они были его личным открытием, ведь даже то, что при смешении синего и желтого получается зеленый, он открыл для себя сам) и писал, писал, писал.

Хотя вообще-то сам он предпочитал говорить, что «работа должна быть похожа на чирей: выскочил, нарвал, а потом внезапно вскрылся, как будто об угол стукнулся, чтобы кровища вовсю текла».

Соответствовать этому рецепту мог, вообще-то, только сам Кошелохов. Но он попытался научить других: группа «Летопись», которую он основал в 1977-м, сейчас знаменита прежде всего тем, что в ней начинал Тимур Новиков. Между тем и способом письма, и чертовски насыщенным ритмом работы (каждую неделю устраивались обсуждения, если картину не принес, иди гуляй), и оголтелым всеядством кошелоховская команда выработала собственную, хронологически совершенно параллельную европейской версию неоэкспрессионизма.

Живопись Кошелохова вся про философские категории, вплоть до космизма. И дело тут не в «сложности» этой живописи (наоборот, она работает с образами простыми, наотмашь), а в ее количестве. Для Кошелохова не существует счета на десятки, его серии насчитывают сотни, а иногда и тысячи работ. Его последний проект — «Two Highways» — готовился уже скоро 30 лет и насчитывал тысячи три-четыре холстов и десятки тысяч набросков, пастелей и рисунков. Он так думал — цифрами со многими нулями.

Одна из последних его персональных выставок называлась «70 000 лет Бориса Кошелохова». Она была юбилейной, но никого не интересовали цифры в паспорте.

Лучше всех его место в искусстве объяснил один из внимательно прислушивавшихся к нему «новых художников», Вадим Овчинников: «Критикам, которые сомневаются в значении Б. Н. Кошелохова, советуем обратить внимание на неоновую надпись "Титан" на углу дома по Невскому и Литейному проспектам, где живет художник». Сбороть такого «титана» под силу было только разве что пандемии. Без него будет дыра в стратосфере. Но все, кто знал Кошелохова, точно уверены, что он просто вылетел в нее туда, где всегда и жили его мысли.

Кира Долинина