Как россияне, перенесшие COVID-19 за границей, остаются незамеченными системой здравоохранения

Корреспондент “Ъ” Роза Цветкова столкнулась с коронавирусом за рубежом, благополучно выздоровела, но по возвращении обнаружила, что факт перенесенного ею заболевания никого в России не интересует и учтен быть не может. Она рассказывает о своей неудачной попытке сообщить российским медикам о заболевании, перенесенном за рубежом, и о некоторых других странных нюансах борьбы с пандемией.

«Да вы вообще расслабьтесь, не переживайте»

Милая девушка в домодедовской лаборатории, где за деньги берут экспресс-пробы у всех заранее зарегистрировавшихся на их сайте, предупредила, что результатов стоит ждать не раньше чем через два часа. Рейс в Ташкент, куда я летела в связи со скоропостижной смертью младшего брата, был ночной, приехала я в аэропорт заранее — торопиться было некуда. Почти все пассажиры сидели, уткнувшись в телефоны. О рекомендованной медиками дистанции никто как-то не думал. Рядом со мной шел неспешный разговор двух случайных соседей. У одного из них в соседних креслах в неудобных позах спали четверо домочадцев.

— Куда летите? Давно, я смотрю, сидите здесь,— сочувственно обратился к нему парень, сидевший рядом со мной.

— Должны были в Ташкент улететь шесть часов назад,— начал объяснять отец семейства.— На рейс не пустили, не было этого, как его… коронавируса.

— ПЦР-теста? — уточнил его собеседник.— У меня тоже не было, не знал, что нужно его делать. Пришлось второй билет покупать, в Казахстан лечу, хорошо хоть 60 процентов стоимости вернули, прямо сразу на карточку.

— А мне не вернули,— тоскливо вздохнул собеседник.— Попали мы на бабки, да еще и за этот ПЦР там заплатили.

— Я тоже там делал, вон дали бумажку, что я не болен.

Разговор прервала внезапная сирена: механический голос из динамиков беспристрастно объявил, что всем пассажирам необходимо срочно покинуть здание аэропорта. Все тревожно засобирались, на выходе образовались очереди, причем в то же самое время в кафе внизу по-прежнему сидели люди, какой-то грузчик неторопливо толкал несколько тележек в противоположную от входа сторону, рядом сновали пассажиры и сотрудники. Я подумала, что лабораторию тоже могут эвакуировать — тогда я не получу результат теста и буду сидеть здесь, как мои соседи по залу ожидания, и взволнованно спросила сотрудницу аэропорта, сидевшую за стойкой информации:

— Надолго эта чрезвычайная ситуация?

— Ой, да вы вообще расслабьтесь, не переживайте,— дежурно улыбнулась она.— Это просто систему заклинило, никак не можем ее отключить.

Наконец, наступила вожделенная тишина — и почти в ту же секунду у меня тренькнул телефон: ковида нет, тест отрицательный. С трехдневным QR-сертификатом можно было отправляться в ресторан, но мне надо было в Ташкент. В посадочной зоне на мой бланк с отрицательным ПЦР-тестом никто толком так и не взглянул.

Ташкент — город жаркий

Ташкент ожидаемо встретил жарой: зной во второй половине лета достигает в Узбекистане 60 градусов в тени. По телевизору показывали российскую делегацию во главе с Сергеем Лавровым, прилетевшую на конференцию по проблемам региона — на участников в темных костюмах было почти невыносимо смотреть.

Ташкент — мой родной город. Я уже давным-давно говорю «у нас в Москве», но в Ташкенте полно моих друзей. Правда, в этот приезд я почти никого не видела: кто-то попал в больницу, кто-то сидел в самоизоляции. В Узбекистане вовсю свирепствовал штамм «дельта» (население Узбекистана — около 33,5 млн человек. Выявленных с начала эпидемии случаев заболевания, по официальным данным на 11 августа, более 140 тыс., из них около 7 тыс. активных. Число ежедневно выявляемых случаев — около 900.— “Ъ”). В новостях бурно обсуждали индусов и пакистанцев, не только въезжающих в страну для работы, но и пренебрегающих масками. Мне на глаза безмасочники не попадались, но я и по улицам ходила мало: была дома с родственниками.

Когда пришла пора сдавать тест на вылет, я честно отстояла приличную очередь в модульный медицинский центр рядом с Алайским базаром в центре города и снова заплатила за анализ. Ждать результатов на этот раз надо было 12 часов. Ночью, за несколько часов до окончания этого срока, я все-таки зашла на сайт медцентра и узнала, что тест положительный.

Утром выяснилось, что не только у меня: заразились еще несколько родственниц, в том числе моя тетя. У мужчин тесты оказались отрицательными, и теперь они переживали за нас.

Тетю, у которой оказалось внушительное поражение легких, тут же убедили лечь в больницу. Мы с сестрой лечились дома по выписанному врачом протоколу. Муж сестры платил за капельницы и уколы, которые на протяжении десяти дней утром и вечером делала нам приходящая медсестра. Когда я случайно увидела чек, у меня, кажется, еще раз поднялась температура. Тем не менее антивирусные препараты и антибиотики сделали свое дело: увидев спустя две недели отрицательный ПЦР, я не смогла сдержать радостного вопля — никогда еще я так не рвалась домой, в Россию.

«Вы сами выбираете время и место!»

И вот я дома, в родной Москве, которая тоже встретила меня жарой — правда, все же не такой, как в Ташкенте. Как законопослушный гражданин, я должна была в течение трех дней по прибытии снова сдать ПЦР-тест. Но билеты, тесты, лекарства и продление поездки обошлись в ощутимую сумму, поэтому я решила обратиться в поликлинику по месту жительства за бесплатным тестом.

— Пожалуйста,— дежурная в регистратуре протянула талончик. На нем стояла дата: 16 августа. Через две недели.

Прочтя потрясение на моем лице, дежурная сочувственно предложила дойти до кабинета врача — может, все-таки примут без записи. Но врач отказалась категорически, хотя за время наших дебатов в кабинете, а затем в регистратуре ни один обладатель талона не объявился.

— Но я не могу ждать до 16-го, мне надо сдать тест в течение трех дней!

— Идите в платную клинику,— почти ласково посоветовала врач, которая только что едва из себя не выходила.

Но раз бесплатный тест возможен, а желающих сделать его, кроме меня, нет, я решила попытаться добиться справедливости и отправилась к заведующей терапевтическим отделением. Тех, кто хотел добиться ее внимания, было явно больше, чем желающих сдать тест: я провела в очереди 40 минут. Чтобы выслушать суровую отповедь:

— Я, что ли, обязана вас записывать на эти тесты? Это система самозаписи, вы сами выбираете время и место!

Добравшись до начальства, я решила задать все волнующие меня вопросы — например, как мне получить статус переболевшего, без которого мне не могли бы помочь с реабилитацией. Все документы и выписки, хоть и полученные на территории другого государства, были у меня с собой.

— Понятия не имею,— пожала плечами врач.— Мы этим не занимаемся.

И отправила меня к дежурному администратору.

Дежурила завотделением медпомощи на дому. Предыдущая беседа повторилась почти в точности: на ПЦР — только по самозаписи, поликлиника к этому отношения не имеет, и как соотносится отсутствие свободных слотов на ближайшие две недели с пустым коридором перед лабораторией, не знает.

Наконец, от отчаяния я представилась журналистом, достала диктофон и попросила прокомментировать происходящее официально. В ответ администратор попыталась выставить меня из кабинета, затем заперла дверь и перевернула бейдж так, чтобы не было видно фамилии.

Однако, удивительное дело, после этой вспышки эмоций оказалось, что есть свободное время на сдачу ПЦР-теста:

— Сможете прийти завтра? Я вас, настырную, уже записала.

«Справка не является основанием для доступа»

Назавтра я сдала злополучный тест. Разумеется, он был отрицательным, о чем бесстрастный портал госуслуг не замедлил мне сообщить. Но главный вопрос так и остался без ответа: переболев и имея документальное подтверждение перенесенного заболевания, я осталась за бортом столичной статистики по коронавирусу, а заодно и постковидной помощи, которая переболевшим гарантируется распоряжением мэра Москвы и включает в том числе коагулограмму — скрининг свертываемости крови, который многие медики считают далеко не бесполезным при вакцинации.

Кроме того, только в одном самолете со мной в Москву летели около 200 граждан Узбекистана — а такой рейс не один: летят не только из Ташкента и не только в Москву.

И если меня, как россиянку, наша правовая система под страхом штрафа обязывает сдать тест и располагает возможностью проверить и соблюдение этого требования, и результат анализа, то что, кроме их собственной доброй воли, может принудить к этому иностранцев?

Для въезда в Россию они — как и россияне во многих странах мира — должны предъявить ПЦР-тест, выполненный не раньше чем за 72 часа. Сделать это они могут в том числе с использованием электронного приложения. Созданный для иностранцев раздел сайта mos.ru рассказывает главным образом о достижениях города в борьбе с вирусом, в том числе о возможности привиться «Спутником-Лайт». Контролировать вакцинацию иностранных сотрудников в ряде отраслей должен работодатель, но очевидно, что в этой системе хватает слепых зон — у работника, например, может быть семья, которая не работает или работает там, где о вакцинации не спрашивают, и ее коронавирусный статус для властей и медиков остается невидим. А мой — законный и отрицательный — тест тоже никак не помогает системе определить меня как переболевшую.

Далеко не сразу и не без труда дозвонившись до консультанта портала госуслуг, я добилась от него только предложения обратиться в Минздрав. Моим вопросом о том, как заявить в России о ковиде, перенесенном за рубежом, консультант, судя по его ответу, был удивлен.

На горячую линию Минздрава дозвониться тоже было непросто. Но и там в итоге смогли посоветовать лишь обратиться в региональный департамент здравоохранения.

В департаменте здравоохранения мне предложили позвонить в Роспотребнадзор, а в Роспотребнадзоре — в некое «эпидемиологическое подразделение»: «Но вы туда вряд ли дозвонитесь».

Таких, как я, едва ли много, но и немало. Одна из моих подруг заболела, например, в Турции, а ее супруг даже попал в тамошнюю больницу, но ни она, ни он не попали в российский регистр заболевших. Несмотря на сократившееся из-за пандемии число граждан, выезжающих за рубеж, с такой ситуацией сталкиваются те из них, кого болезнь застает в пути. Поездка в таких случаях автоматически прерывается до выздоровления — с подтвержденным вирусом нельзя летать на самолетах, но дома у них нет возможности доказать факт заболевания. Прямо сейчас это не затрагивает права гражданина напрямую, но всего несколько недель назад перенесенное и официально зафиксированное заболевание давало по московским правилам основание для получения QR-кода, отсутствие которого вело к определенным ограничениям. Сейчас это правило не действует, но мэрия не раз давала понять, что снятие и введение ограничений зависит от нагрузки на систему здравоохранения, которая не остается постоянной. Кроме того, Минздрав не отказывался от своей рекомендации делать прививку спустя полгода после перенесенного заболевания, а «неучтенный» коронавирус врач формально не может учесть, принимая решение о вакцинации. В ряде случаев от факта перенесенного заболевания может зависеть и решение о медотводе, иногда критически важном для работников тех сфер, где введена обязательная вакцинация. Да и на помощь в реабилитации может рассчитывать лишь тот, кто официально болел.

«Справка о наличии антител к COVID-19 не является основанием для доступа в заведение общественного питания или на массовое мероприятие»,— ответил мне портал госуслуг на мое электронное обращение с детальным описанием ситуации. Ни слова о том, как человеку, переболевшему ковидом за границей, доказать, что он болел. Зато есть про доступ в рестораны, для которого, как известно, сейчас никакой QR-код не нужен.

Роза Цветкова