Фриц Пляйтген — важнейшая фигура немецкой тележурналистики. В конце 1970-х — начале 1980-х именно от него жители ФРГ узнавали последние новости из Москвы, а позже — из Восточного Берлина, Нью-Йорка и Вашингтона. Мы публикуем отрывок из его только что появившихся мемуаров.

22 декабря 1976 года в Москве стоял прекрасный зимний день. Рождественские деньки обещали выдаться на славу! В то время я работал корреспондентом в СССР. В атеистическом государстве натуральных рождественских елей продавалось мало,в основном, пластмассовые. Моя семья их не признавала. К счастью, посольство Швеции было радо помочь с елками.

У меня в кабинете звякнул телетайп, срочное сообщение: «Корреспондент ARD Лотар Лёве выслан из ГДР». «Идиоты!» — подумал я, не догадываясь, что его высылка повлечет за собой радикальные перемены в моей жизни. В сообщении также приводились слова, которые Лёве произнес накануне вечером в программе Tagesschau («События дня») и которые послужили причиной его высылки: «Люди в ГДР явственно ощущают обострение политического курса. Число политически мотивированных арестов увеличивается по всей стране. Те, кто подает прошение о разрешении на выезд, все чаще получают отказ, сопровождающийся запугиванием. Здесь, в ГДР, каждый ребенок знает, что пограничным войскам дан строжайший приказ отстреливать людей как зайцев».

Не то чтобы это было неправдой, но юридически значимых доказательств у корреспондента не нашлось. Действительности скорее не соответствовало заявление режима, будто Лёве лишили аккредитации за вопиющую клевету на народ Демократической Республики: восточные немцы, безусловно, были согласны с оценкой западногерманского корреспондента.

…С декабря 1970 года я вместе с семьей жил и работал телевизионным корреспондентом в СССР. Первые пять лет были кошмаром. Для чего-то масштабного у меня не хватало ресурсов: отсутствие собственного оператора было равнозначно цензуре. Поскольку в Советском Союзе все было государственное, мне приходилось практически для каждого сюжета получать разрешение советского МИДа. Но вот в 1975 году в Хельсинки состоялось Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе, на котором была рассмотрена в том числе и группа гуманитарных вопросов (так называемая «Третья корзина» Хельсинкского соглашения) в отношениях между Востоком и Западом. Мы, иностранные корреспонденты, оказались в числе бенефициаров. Меня вызвали в отдел советского МИДа, который курировал СМИ, и официально сообщили: я могу подать документы на аккредитацию оператора.

Наконец-то с оператором мы могли беседовать с советскими гражданами на улицах, не испрашивая разрешения у государства. Теперь нам не столько нужен был советский МИД, сколько хорошие контакты с интересными людьми. Устанавливать контакты нам помогал германист Лев Копелев, близкий друг Генриха Бёлля и Андрея Сахарова. В результате мы представили нашей аудитории в Германии писателей Юрия Трифонова и Валентина Распутина, поэтов Андрея Вознесенского и Беллу Ахмадулину, бардов Владимира Высоцкого и Булата Окуджаву, художников Бориса Биргера и Оскара Рабина, Илью Кабакова, Владимира Немухина и их друзей-нонконформистов, а из мира науки — противников режима Андрея Сахарова и Юрия Орлова.

В этот период мы, иностранные корреспонденты, на территории Восточного блока столкнулись с двумя разнонаправленными тенденциями: по мере существенного улучшения условий нашей работы в Советском Союзе в ГДР они ухудшались.

То, что происходило в начале 1977 года за железным занавесом на Востоке, мало интересовало людей на Западе. ГДР была чем-то второстепенным. К тому же у нас были серьезные проблемы в собственном государстве, потрясенном терактами Фракции Красной армии (РАФ).И тем не менее руководство ARD не упускало из вида и вопрос о преемнике Лёве. Нужно было подобрать двух корреспондентов, которые бы подходили друг другу. По его мнению, руководство корпунктом должен был взять на себя журналист с опытом работы в Москве, поскольку ГДР находилась в полной зависимости от Советского Союза. Так в игре оказался я.

Руководитель ARD фон Зелль поделился своей идеей с другими интендантами ARD, у которых она не вызвала возражений. Корреспондент, которому в Москве удалось взять несколько спонтанных интервью у всемогущего главы КПСС Брежнева и который в то же время поддерживал хорошие контакты с инакомыслящими, имел все шансы утвердиться и в менее масштабном авторитарном государстве — таков был расчет верхушки ARD. Обо всем этом я не догадывался, когда в апреле 1977 года меня пригласили на беседу с руководством WDR в Кельн.

Наш интендант сразу перешел к делу.Я не могу оставаться в Москве вечно, если, конечно, не хочу, чтобы меня похоронили у Кремлевской стены. Фон Зелль не скупился как на саркастические замечания, так и на похвалу. Безусловно, я справлюсь и с новой амбициозной задачей. После тактического предисловия фон Зелля я подготовился к худшему. Интуиция меня не подвела.

Руководство корпунктом ARD в ГДР — это одна из важнейших задач, которые есть в WDR, продолжил наш интендант. «И при этом малопривлекательная»,— вставил я. «Почему?» — поинтересовался фон Зелль. Я рассказал ему о своей поездке в Берлин осенью 1956 года, включая «вылазку» на народный праздник в Восточном секторе — тогда это еще не представляло проблемы.

Несмотря на юный возраст, я и мой коллега встретились с пристальным и неприятным вниманием со стороны ищеек «Штази».

Они слетелись на нас, как мотыльки на свет. По прошествии многих лет, сказал я фон Зеллю, ситуация не изменилась.

Будучи телевизионным корреспондентом в Советском Союзе, я позволял себе такой экстравагантный шаг, как поездка на автомобиле по маршруту Кельн—Москва через всю Центральную и Восточную Европу. Причем я делал это минимум дважды в году! Собираясь в Москву, я загружался таким дефицитом, как детское питание, подгузники, косметика, моющие средства, детская одежда и даже земля для комнатных растений. 2125 км от Кельнского собора до Московского кремля и столько же обратно.

Дороги были в очень плохом состоянии, заправки на советской территории встречались настолько редко, что ездить без запасной канистры было немыслимо. Зимой можно было запросто улететь с обледеневшей трассы в кювет или неожиданно встать перед снежным заносом. Летом в сумерках приходилось вглядываться, чтобы вовремя среагировать, если вдруг кто-то после бутылки-другой водки решал проспаться на теплом асфальте. Дороги в Польше были чуть лучше, но тоже далеки от идеала. Расслабиться на протяжении всей поездки было невозможно. Сегодня я рад, что получил такой опыт. Он позволяет мне больше ценить те привилегии, которыми пользуются жители давно уже объединенной Европы.

Самым неприятным участком был транзит через ГДР. Западные немцы знали о назойливости и вездесущности восточногерманских спецслужб и всегда воспринимали Демократическую Республику как коварное полицейское государство. Всем, кто решался въехать на его территорию, уже на границе давали убедиться на собственной шкуре, что оно не дремлет. Для меня не делали исключений.

Когда из Кельна я направлялся в Москву, первой остановкой был КПП «Хельмштедт»—«Мариенборн». Западногерманский контроль я проходил без проблем, после чего по коридору с бетонными стенами подъезжал к пограничным сооружениям «Мариенборн». Там со мной никто не любезничал. Паспортный контроль длился целую вечность. Мой случай был нетривиальным: целью моей поездки были не ГДР и даже не Западный Берлин, мне нужно было как можно быстрее добраться до КПП «Франкфурт-на-Одере»—«Слубице» на границе с Польской Народной Республикой.

Условия соглашения о транзите между Федеративной Республикой и ГДР избавляли меня от досмотра автомобиля. И тем не менее меня препровождали на таможенную стоянку, где вместе с машиной и не спрашивая согласия подвергали мощному ионизирующему гамма-излучению, чтобы не допустить провоза спрятанных пассажиров. Поскольку люди не знали, что происходит, они не могли даже заявить протест.

К тому моменту, когда мне наконец разрешали продолжить поездку, я проводил на КПП «Мариенборн» не один час. Впрочем, сотрудники «Штази» даже после такого контроля не хотели оставлять мой под завязку нагруженный автомобиль без присмотра. В зеркале заднего вида я наблюдал, как государственный эскорт следовал за мной по пятам до самой границы с Польшей.

Интенданту WDR я поведал не только об этом, но и о своем праведном гневе по поводу беспардонности режима СЕПГ, дерзнувшего натравить на нашего уважаемого федерального канцлера Вилли Брандта шпиона Гюнтера Гийома (ближайший советник канцлера, оказавшийся агентом «Штази».— «Д»). Моя аргументация сводилась к следующему: в вопросах ГДР я не беспристрастен и потому не смогу гарантировать объективное освещение.

Фридрих-Вильгельм фон Зелль, опытный юрист, мягко улыбнулся и заверил меня в безосновательности моего самооговора и в «предвзятости». Сегодня я рад, что все получилось как получилось. Время работы в ГДР помогло мне стать гражданином всей Германии. Когда сегодня я еду на восток страны, люди, во всяком случае, из старшего поколения, по-прежнему видят во мне «их» корреспондента, и — признаюсь — мне это чрезвычайно приятно.

Отрывок из книги Фрица Пляйтген